«В Казани у татар появилась крылатая фраза: «Этого дня мы ждали 350 лет!»

Искандер Измайлов: «Следует признать, что национальное движение в Российской империи явилось одним из важнейших элементов кризиса. В многонациональном государстве национальный вопрос приобрел болезненный и острый характер» Фото: «БИЗНЕС Online»

Татары и революция

«Нет, даром ничего нам не дается!

Бери железо, раз оно куется.

Бей молотом. Удар! Еще удар!

Мы на ноги земной поставим шар».

Наки Исанбет

Революция 23 февраля (8 марта по григорианскому календарю) 1917 года в Петрограде вздыбила страну, провела черту под 300-летним правлением дома Романовых и вообще царской власти в России. Бунт работниц петербургских фабрик, переросший в вооруженное выступление солдат гарнизона, привел к свержению царизма и началу периода «Красной смуты». С тех пор написаны целые библиотеки, включающие тонны документов, воспоминания современников и труды историков. Казалось бы, все события можно расписать до дней и часов.

Однако до сих пор нет ясного понимания движущих сил этого восстания масс и легкости, с которой царская власть пала практически без сопротивления. Как нет понимания, как и какими средствами большевики удержали власть и смогли навязать свою политическую волю стране. Видимо, даже 100-летнего разрыва недостаточно для выработки адекватного и признанного понимания внутренних механизмов события. Одно можно сказать точно: Февральская революция 1917 года, свергшая ненавистный царский режим, стала результатом глубокого экономического, социального и политического кризиса, разъевшего Российскую империю изнутри.

Царский режим, вне всякого сомнения, таил в себе огромные неразрешимые внутренние противоречия, но до определенной поры они сдерживались целой системой сдержек и противовесов, которые американский историк Ричард Пайпс (1923–2018) удачно назвал «патерналистским государством». Попытки царя, который по средневековым обычаям считал себя «хозяином земли Русской», в век модернизации и демократизации старался не допустить никаких реформ и никаких уступок требованиям общественности и направлял все свои политические усилия на то, чтобы сохранить феодальную абсолютную монархию, — это было обречено на провал.

В 1978 году была опубликована очень неплохая книга журналиста и историка Марка Касвинова (в то время журналисты могли быть вполне профессиональными учеными и логично излагать свои мысли простым и понятным слогом), которая была посвящена правлению Николая II. Практически это была первая в СССР добротная биография последнего императора, показанная на фоне эпохи как человека противоречивого и достаточного недалекого. Книга называлась «Двадцать три ступени вниз» по числу лет царствования, что очень символично. Ведь все правление его было постепенным сползанием в бездну. Даже не знаю, как советские цензоры пропустили это название — ведь революция, судя по метафоре автора, произошла на самом дне этой адской бездны, ввергшей страну в «Кровавую смуту», в сравнении с которой Смута начала XVII века может показаться утренником в начальной школе.

Детонатором, взорвавшим всю эту громоздкую систему, стала Первая мировая война, тысячекратно усилившая все противоречия и недостатки императорского режима в России. Не выдержав напряжения тотальной войны, страна вступила в системный кризис. Колосс действительно оказался на глиняных ногах. По словам современников, приближение катастрофы чувствовалось всеми.

«Революция висела в воздухе, — писал в своих воспоминаниях современник и участник февральских событий сенатор Николай Таганцев. — Недовольство проникло в самые консервативные верноподданнические круги. О необходимости переворота заговорили даже великие князья, устраивавшие по каждому поводу совещания, о которых открыто рассказывали в обществе. Повторю, было ясно, что должно что-то произойти, что какая-то революция приближается. Получалось впечатление, что значительная часть публики на это надвигающееся возлагает надежды, а вместе с этим боится его, что все чувствуют необходимость перемен, а вместе с тем никто ничего не делает, чтобы угрожающую революцию предотвратить».

Предчувствие надвигавшейся катастрофы, переданное автором, определенно владело всеми слоями населения, но в каждом случае преломлялось под определенным углом зрения и имело свою специфику. При этом главную роль сыграли процессы социально-психологического отторжения населением царской власти и ее институтов. Но наша цель не в том, чтобы показать, как страна и ее народ погружались в ад. Она гораздо скромнее — некоторыми яркими мазками показать, как переживало путь от февраля к октябрю татарское общество.

Следует признать, что национальное движение в Российской империи явилось одним из важнейших элементов данного кризиса. В многонациональном государстве, разделенном различными сословно-национальными перегородками, национальный вопрос приобрел болезненный и острый характер. В условиях наличия сильной центральной власти, которая над каждым этносом осуществлялась по вертикали (имперский центр — народ), а горизонтальные связи, скованные в регионах сословно-конфессиональными перегородками, не играли ведущей роли, политическая система каждого народа приобретала вид своеобразной «капсулы».

«Видный представитель российской либеральной демократии, руководитель Петроградского совета и министр Временного правительства Ираклий Церетели, в своих «Воспоминаниях о Февральской революции» писал: «Национальный вопрос был одним из основных вопросов, от решения которых зависели судьбы российской революции» Фото: Общественное достояние, commons.wikimedia.org

«Рано или поздно я буду иметь такие же права, как и вы…»

Но в условиях ослабления патерналистского государства и его полицейской системы недовольство существующим положением стало прорываться во все стороны. В одних случаях это вылилось в яростные межэтнические столкновения (как это было в Закавказье, Средней Азии и на Украине) или оказалось направлено против имперского центра в стремлении расширить свои права (Прибалтика, Финляндия и Поволжье). Развитие конфликта с властями прошло ряд стадий — от законных и конституционных требований равноправия до политического сепаратизма и даже сецессионизма в самых крайних вооруженных формах. Причем восхождение по ступеням непонимания и конфликтности происходило главным образом по вине властей, нежелавших прислушиваться к требованиям нерусских народов.

Важность национальной составляющей общероссийского кризиса 1917 года вроде бы не подлежит сомнению. Видный представитель российской либеральной демократии, руководитель Петроградского совета и министр Временного правительства Ираклий Церетели, в своих «Воспоминаниях о Февральской революции» писал: «Национальный вопрос был одним из основных вопросов, от решения которых зависели судьбы российской революции».

Но царское правительство продолжало политику дискриминации, игнорируя религиозные и национальные чувства значительной части населения империи. Еще в 1912 году юрист и депутат Госдумы, зампредседателя кадетской партии Садри Максуди резко критиковал власти за игнорирование интересов мусульман России. За время депутатства он брал слово более 100 раз, откликаясь на все злободневные темы: о выходном пятничном дне для мусульман, запрете продажи водки в туркестанских аулах, преподавании на родном языке и др.

К его словам, всегда обоснованным, логичным и юридически безупречным, прислушивались. Как юрист, получивший диплом в Сорбонне, он часто требовал лишь исполнения принятых самой же Думой законов и указов императора, скажем о свободе вероисповедания в России. Во время одного заседания он произнес пророческие слова: «Рано или поздно я буду иметь такие же права, как и вы… До тех пор пока вы не поймете, что существующие в России национальности имеют такое же право на самобытное существование, как вы, вы не в состоянии будете управлять государством». В ответ на это правые депутаты устроили ему обструкцию с криками: «Нет!», «Никогда!», «Не дождетесь!». И это только малая иллюстрация к многочисленным законным и бытовым ограничениям прав и свобод татар-мусульман.

Резко усугубилось это положение в период Первой мировой войны. Власти требовали от российских мусульман не просто лояльности, но и военной службы, как от остальных граждан, но предоставлять равные гражданские права не собирались. В этих условиях неприятие власти Российской империи протекало и как пассивное нарастание оппозиционных настроений, и в форме открытых бунтов призывников-мусульман в период мобилизации в июле 1914 года как следствие пренебрежительного отношения властей к бытовым особенностям ислама.

Верноподданнические чувства играли определенную, но, видимо, отнюдь не определяющую роль в умонастроениях мусульманского населения. Значимым было желание не дать повода к подозрениям в нелояльности. Весьма выразительна в этом смысле статья Гаяза Исхаки «Мусульмане России» (1915), где он с горечью пишет: «Русское общество, как это не раз случалось в его истории, проглядело то, что совершается вокруг него. Проглядело ту внутреннюю перемену, какая произошла у его векового соседа, у его самого крупного соучастника государственной жизни. К сожалению, и по сей час в ходу старые представления о мусульманах, до сих пор еще не перестали мерить нас старым екатерининским аршином, расценивать вышедшими из употребления ассигнациями».

Разочарование автора в политике российских либералов и позиции интеллигенции можно понять. В ответ на лояльность и верноподданничество империи татарские политики желали получить от властей выполнение минимальных своих требований, уравнения в религиозной и образовательной сферах. Но напрасно. Для правящей верхушки Российской империи отношение к татарам и их политической активности в период Первой мировой войны было двояким. С одной стороны, довольно высока была численность мусульман-военнослужащих, как до начала всеобщей мобилизации (из общего числа имперских солдат мусульмане составляли 40 тыс., из них 9 генералов и 343 офицера), так и во время войны, когда из 15,5 млн мобилизованных мусульмане составляли, по разным оценкам, от 800 тыс. до 1,5 млн солдат. Это заставляло правительство считаться хотя бы в малой степени с их настроениями, с другой — всегда оставались сомнения в лояльности и надежности татар.

«Империю разваливали деятели самой центральной власти»

Колеблясь между поддержкой военных усилий мусульман и прославлением подвигов отдельных татар-мусульман на фронтах мировой войны (например, статья в журнале «Нива» под красноречивым названием «Герой-татарин» о рядовом Г. Гильманове, где подчеркивалось, что «русские мусульмане свято исполняют долг присяги и беззаветно проливают кровь за Россию наравне с прочими ее верноподданными»), случилось усиление цензуры и полицейского давления на мусульман России. Закрылся целый ряд либеральных газет и журналов, таких как «Мир ислама», «Мусульманская газета».

А после произошло жестокое и кровавое подавление выступления мусульман в Туркестане в 1916 году, спровоцированное российскими чиновниками и европейскими переселенцами, что была вынуждена констатировать даже комиссия Госдумы. Умонастроения и характер политического воздействия российского правительства в отношении татар-мусульман лучше всего показывают директивы государственных и полицейских чинов. Например, казанский вице-губернатор в секретном письме от 7 октября 1913 года попечителю Казанского учебного округа Васильеву сообщает: «Центральное правительство, учитывая поступающие данные о развивающейся среди мусульманского населения просветительской деятельности, проводимой главным образом через посредство мусульманских школ, которые мусульманские реформаторы пытаются сделать главным орудием для объединения мусульман на почве религиозно-национальной и для освобождения их в ущерб интересам русской государственности».

Все это ставило российских мусульман в сложное положение. Стремясь вместе со всей страной нести тяготы военных усилий и не желая быть пятой колонной, они надеялись на удовлетворение своих политических требований, при этом сталкивались с отказом властей, особенно на местах. Как справедливо заметил историк Владимир Булдаков, «считать, что местные националисты были генераторами „сепаратизма“ до Октября, не приходится. Империю разваливали деятели самой центральной власти, не умеющие совместить доктрины с реальностью и тем усиливающие психологическое напряжение в обществе». В условиях нарастания политической нестабильности активность политической элиты татар и авторитет легальных либерально-демократических механизмов среди населения постоянно падали, но градус общественного недовольства постоянно рос.

«Стремясь вместе со всей страной нести тяготы военных усилий и не желая быть пятой колонной, российские мусульмане надеялись на удовлетворение своих политических требований, при этом сталкивались с отказом властей, особенно на местах» Фото: Общественное достояние, commons.ruwiki.ru

Мусульмане почувствовали в революции «зарю новой жизни»

Период войны, таким образом, высветил несколько тенденций в политическом развитии такой многочисленной и влиятельной силы, как мусульманские народы. Во-первых, падение влияния либерально-демократических кругов партии «Союз мусульман» и снижение авторитета партии кадетов привело к свертыванию надежд на легальные парламентские формы достижения своих политических требований и желание опираться в своей деятельности на круги российской парламентской оппозиции. Во-вторых, повысилась роль и влияние левой части политического спектра (от эсеров до большевиков), т. е. привело к расширению круга политиков, готовых оправдать и даже применить политическое насилие.

Например, казанский губернатор докладывал в столицу 17 января 1917 года: «Чуть не все слои населения открыто осуждают правительство. Нервное настроение подогревается дороговизной жизни, отсутствием муки, толками о грядущей возможности голода. Все ждут лозунга „К оружию“, чтобы, как говорит молва, совершить великое дело». Февральская революция, свергнувшая ненавистный царский режим, приветствовалась представителями всех слоев общества и народами многонациональной империи. Мусульмане почувствовали в революции «зарю новой жизни» и добрый знак будущих перемен. Они с воодушевлением приветствовали и поддержали новую власть, поверив в прокламируемые ею идеалы свободы, равенства и братства.

Известны красочные демонстрации мусульман в Петрограде на Невском проспекте и поток приветственных телеграмм с мест, в том числе от мусульманских политиков и обществ. Наиболее ярко выразил чаяния и надежды мусульман журнал «Шуро», редактировавшийся Ризаитдином Фахретдиновым: «Произошла великая революция. На место старого правительства пришло новое правительство, основанное на совершенно новых началах… В этом мире не может быть бóльшей радости для человека, чем освобождение от цепей деспотизма, нет бóльшего блага, чем свобода… Народы России до этого дня были беззащитными, беспомощными рабами. Теперь они стали свободными; они стали в состоянии решать свои дела по своему желанию. <…> Основные принципы нового правительства — свобода, равенство, справедливость — будут осуществляться теперь не из страха перед полицией, а добровольно, по велению совести каждого. Это предписывает и учение ислама».

Тогда в Казани у татар появилась крылатая фраза: «Этого дня мы ждали 350 лет!» И речь шла не о сепаратизме, наоборот, о стремлении к единству страны. Можно только согласиться с мыслями московского историка Булдакова, отмечавшего, что, несмотря на все старания советских историков обнаружить в России после Февральской революции следы деятельности национально-сепаратистских движений, реально «сепаратизма после Февраля и не обнаружилось; во всяком случае, уместнее говорить о снижении его уровня, а не о возрастании».

Правительство предпочитало не замечать «несвоевременных» вопросов мусульман

Первое напряжение в среде мусульман произошло, когда они обнаружили, что в программных декларациях Временного правительства ничего не сказано о свободе совести, и уже 7 марта 1917 года митинг мусульман в Петрограде обратил на это внимание. Это требование, проходившее через всю политическую деятельность мусульман в начале XX века, имело программный характер, поэтому позднее они особо благодарили новую власть именно за провозглашение «свободы религии».

Между тем Временное правительство не спешило претворять свои же собственные декларации в практические дела. Число требований и накал общественного недовольства возрастали, но правительство предпочитало не замечать «несвоевременных» вопросов мусульман, откладывая их решение на долгую перспективу. Эйфория после революции и первые шаги Временного правительства внушали мусульманам надежды на решение их вековых требований и осуществление национально-культурной автономии, которая понималась как самостоятельное управление собственными делами, независимость в делах веры, национальной культуры и образования. Это была точка национального согласия и единства.

Но постепенно в среде мусульман после Февральской революции начинают определяться две силы — либеральные демократы и социалисты, а татарское общество поэтому (по образному выражению американского историка татарского происхождения Азаде-Айши Рорлих) напоминало двуликого Януса с одним сердцем. В своей автобиографической «Повести о жизни» (1956) Константин Паустовский писал: «За несколько месяцев Россия выговорила все, о чем молчали целые столетия… с февраля до осени семнадцатого года по всей стране днем и ночью шел сплошной беспорядочный митинг. Людские сборища шумели на городских площадях, у памятников и пропахших хлором вокзалов, на заводах, в селах, на базарах, в каждом дворе и на каждой лестнице мало-мальски населенного дома».

Это верно и для татарского общества. С марта по сентябрь прошло несколько крупных съездов, где представители народа пытались выработать общую позицию и найти пути решения насущных вопросов развития нации. В Казани 7 марта 1917 года прошел митинг, образовавший Мусульманский комитет, который был позднее переименован в Мусульманский совет (Милли шуро). Во главе его стояли видные татарские общественные и политические деятели Садри Максуди, Габдулла Апанаев, Сеид-Гирей Алкин, Фуад Туктаров и др. Программа совета была максимально широкой, включая требования окончания войны, обеспечения культурно-национальной автономии для нерусских народов, созыва Учредительного собрания, поддержание социалистических требований по рабочему вопросу (8-часовой рабочий день, гарантии занятости и т. д.).

Также национализация земли (прокламировалось, чтобы «все казенные, кабинетские, удельные, монастырские и помещичьи земли стали без выкупа достоянием народа (крестьянства)»). Для обеспечения прав и интересов нации ставился вопрос о создании отдельных мусульманских воинских частей. В целом она носила внепартийный общенациональный характер, объединяя широкий спектр политических сил татарского общества — от эсеров до кадетов и духовенства.

Лево-революционная маргинальная группа Мулланура Вахитова

Насущным требованием стала реанимация единой мусульманской общероссийской партии. Инициативу взяли на себя члены мусульманской фракции IV Госдумы совместно с членами бюро при фракции Думы, проведшие 15–17 марта 1917 года совещание и принявшие решение созвать Всероссийский съезд мусульманских народов. Открытию съезда предшествовала большая организационная работа. По решению совещания на съезд предполагалось пригласить представителей всех мусульманских народов России пропорционально их населению, а также выборных участников от воинских частей и женских организаций. Совещание наметило также круг вопросов, которые должны были лечь в основу программы съезда.

В течение марта — апреля 1917-го среди татар шел активный процесс объединения и структурирования. Возникали губернские мусульманские комитеты, был проведен съезд мусульманок Казанской губернии (24–27 апреля), в работе которого принимали участие делегаты из Сибири, Туркестана, с Северного Кавказа, из Закавказья, Крыма и Литвы. Вместе с тем стали активизироваться и крайне левые политические силы. Стремясь противопоставить себя Мусульманскому совету, левые социалисты-демократы и социалисты-революционеры 7 апреля того же года объединились в Мусульманский социалистический комитет.

Организатором его выступил левый эсер Мулланур Вахитов, опиравшийся на союз приказчиков. Позднее, в июле 1917-го, к этому движению примкнул Мирсаид Султангалиев. В целом эта лево-революционная маргинальная группа не пользовалась в среде мусульманского населения большим авторитетом, но появление ее весьма симптоматично, т. к. именно она пошла на союз с большевиками и поддержала их классовую политику в области национальных отношений.

Характер политических дискуссий предсъездовского периода лучше всего характеризует эпизод, связанный с выступлением Садри Максуди на VII съезде кадетской партии 25 марта 1917 года. Как делегат съезда от Оренбургской губернии, он в приветственном слове отметил: «С тех пор как открылась в России хоть маленькая возможность думать политически громко, 11, 12 лет тому назад мусульмане сразу, по крайней мере громадным большинством 99 процентов, отчасти инстинктивно, а интеллигенция сознательно, примкнули к вашей партии. С тех пор и в парламенте, и на местах, во всех местных самоуправлениях мы, мусульмане, поддерживаем вашу и нашу партию… Не говорите, господа, что партия не нуждается в поддержке. Ваша и наша партия нуждается теперь в большей поддержке, чем когда бы то ни было. <…> Я думаю, русское мусульманство составит колоссальный 30-миллионный контингент сплоченной силы, которая поддержит в любой момент установившийся порядок свободной России».

Это выступление было резко отрицательно встречено другими руководителями Временного центрального бюро российских мусульман, которые заявили, что мусульманское население шло в прошлом и впредь будет идти вместе с партией народной свободы и мусульмане России не склонны становиться под знамя кадетов.

Окончание следует