Айтуган Хазиев: «Нет безопасных пестицидов, они все равно будут накапливаться в организме»

Айтуган Хазиев: «Есть указание президента — к 2030 году доля семян основных сельскохозяйственных культур отечественной селекции должна составлять не менее 75 процентов. К этому уровню мы нацелены»

«Иностранные компании резко закрылись, и мы выяснили, что с сахарной свеклой беда»

— Айтуган Зуфарович, в этом году Татарскому НИИ сельского хозяйства исполнилось 105 лет. Какие задачи сейчас перед ним стоят?

— Институт был основан в 1920 году, тогда в Поволжье свирепствовал голод. В это непростое время было принято решение о создании Казанской опытной селекционной станции. Одной из ее важнейших задач было прокормить народ, создать свои сорта, обеспечить Поволжье своим хлебом. В это же время в стране была создана плеяда таких научно-исследовательских институтов сельского хозяйства.

И сегодня, спустя 105 лет, эта задача с нас не снимается. Действует доктрина продовольственной безопасности, утвержденная президентом страны. Мы должны быть готовы к любым ситуациям: если сегодня засуха, у нас в закромах должны быть свои сорта и семена, чтобы на следующий год все засеять. Все еще стоит задача обеспечения страны своими сортами, не зависимыми от импорта, своими технологиями, животноводческими разработками.

— Какие реальные результаты за 105 лет есть?

— Институт — оригинатор сортов, то есть их создатель. За 105 лет работы учеными института создано 117 сортов по 17 культурам, которые внесены в госреестр сортов РФ. Сегодня мы ведем селекционную работу по 14 культурам, 65 наших сортов сегодня высеваются на полях Татарстана и в РФ. Нашими сортами занято около 33 процентов посевных площадей республики — примерно 500 тысяч гектаров. Это достойный результат, учитывая жесточайшую конкуренцию. Например, только по яровой пшенице в республике высевается около 60 различных сортов, различных производителей, это при том, что площади посевов яровой пшеницы по РТ составляют 360 тысяч гектаров.

— А остальные сорта наши хозяйства откуда берут?

— Из других регионов России плюс импорт. Сейчас открытый рынок — можешь привезти любой сорт, если он в реестре и нет карантинных ограничений. Есть серьезное импортное давление, хотя сейчас немного ситуация меняется.

Плюс мы держим у себя в переходящем фонде примерно 30–35 процентов объемов, необходимых для засева посевных площадей Татарстана. Работаем через ассоциацию «Элитные семена Татарстана»: мы создаем сорт, доводим его до категории суперэлиты, далее семеноводство перехватывают хозяйства ассоциации. Они размножают семена до элиты и продают обычным хозяйствам, часть также оставляют у себя в переходящем фонде.

Это стратегический материал. Ни одна импортная компания не держит в складах хозяйств Татарстана свои сорта на случай форс-мажора. Их задача — в этом году реализовать, собрать деньги. А завтра, если случится неурожай, засуха или закроют поставки, скажут: «Ребята, сейчас другие условия, другие цены, хотите — покупайте».

Так уже было с сахарной свеклой. Мы в основном зависели от импортных семян. Россия высевала сорта иностранной селекции.

«Наши сорта перестали развивать, потому что шли по простому пути — закупали готовое. Сейчас российская селекция восстанавливается»

— Почему своей селекции не было?

— Была, но немецкие, бельгийские, французские, австрийские сорта постепенно захватывали рынок, наши селекционеры уже не могли противостоять, конкурировать — иностранные компании шли с продуманной программой: маркетингом, работой с агрономами, всеми заинтересованными лицами.

А потом они резко закрылись, и мы выяснили, что с сахарной свеклой беда. Наши сорта перестали развивать, потому что шли по простому пути — закупали готовое. Сейчас российская селекция восстанавливается.

— С какими еще культурами была похожая проблема?

— Проблемы были с генетикой рапса, подсолнечника, кукурузы. По кукурузе не так сильно — наша селекция хорошо конкурировала с импортной. Год лихорадило с логистикой, потом российская селекция полностью закрыла эту нишу.

По подсолнечнику года два лихорадило. Потому что есть разные технологии выращивания: классическая, когда механически обрабатываешь против сорняков, и более совершенные — «Евролайтинг» и «Экспресс». Это гибриды, заточенные под свой гербицид: высеваешь определенный гибрид, опрыскиваешь определенным гербицидом. Подсолнечник выживает, сорняки умирают. Все привыкли к этому удобству, а российским материалом обеспечить быстро не получалось, сейчас наладили.

— Каковасейчас доля иностранных семян в Татарстане?

— Есть указание президента — к 2030 году доля семян основных сельскохозяйственных культур отечественной селекции должна составлять не менее 75 процентов. К этому уровню мы нацелены. Сегодня по подсолнечнику, кукурузе, рапсу, сое и сахарной свекле доля отечественных семян по РТ составляет порядка 65 процентов.

— Хозяйства используют оставшиеся 25 процентов для иностранных семян?

— Сегодня уже нет понятия «иностранный лучше». Селекционеры все наработали. Есть демонстрационные участки, семинары, где показываем: вот импорт, вот российский. Нет такого: «Дайте мне импорт». Достойные сорта пошли — и кукуруза, и подсолнечник. Людям есть из чего выбирать.

— А в 2022 году какая доля иностранных была?

— Большая. Сахарная свекла практически вся, рапс и кукуруза — 50 процентов. Маркетинг у них работал очень хорошо. Заинтересовывали не только продавцов, но и покупателей — бонусные программы, льготы, поездки за границу в конце сезона и так далее. Да и справедливости ради нужно сказать, за время присутствия здесь они научились выдавать действительно хорошие сорта и гибриды.

«Сегодня по подсолнечнику, кукурузе, рапсу, сои и сахарной свекле доля отечественных семян по РТ составляет порядка 65 процентов

— А наши не умеют заниматься маркетингом?

— Как они могли? Выживали под импортным давлением. Спасибо селекционерам, что удержали селекцию, выдавали достойные сорта. Я постоянно сравнивал наши сорта пшеницы с импортными — не видел разницы по урожайности и качеству.

Но селекционер не может и производить, и продавать. Он творец, художник, должен творить. А маркетинг и продажа — это другая структура. Вот этой структуры не было. Институт и производил, и продавал. Не совсем удачное сочетание.

Поэтому мы сейчас уходим в торговые бренды, стараемся заниматься маркетингом. Понимаем — нужно освобождать селекционера от этого. Он должен творить, а мы должны ему задавать задачи.

— Поэтому у НИИ появился свой бренд «Нива Татарстана»?

— По сути дела — да. У нас в истории было опытное хозяйство с таким названием. В 90-х наш институт носил название «Научно-производственное объединение „Нива Татарстана“». Это название мы взяли для бренда. Год назад начали этот бизнес-проект. Сделали брендбук, свою цветовую гамму. Везде теперь она прослеживается — в буклетах, на материалах. Это узнаваемый товарный бренд, а не наше официальное название «ТатНИИСХ ФИЦ КазНЦ РАН» — с этим названием, конечно, сложно работать. Поэтому взяли историческое за основу.

«В 90-х наш институт носил название «Научно-производственное объединение «Нива Татарстана». Это название мы взяли для бренда. Год назад начали этот бизнес-проект. Сделали брендбук, свою цветовую гамму»

— Возвращаясь к переходящему фонду, какой объем вы закладываете каждый год?

— Порядка 100–120 тонн оригинальных семян зерновых на складах института. Плюс, например, по озимым культурам порядка 60 тысяч тонн семян переходящего фонда в закромах хозяйств ассоциации (АЭСТ). Система работает так: мы его оставляем, в этом году начинаем высевать, с нового урожая опять закладываем переходящий фонд. Он постоянно обновляется, не лежит мертвым грузом.

— Если что-то случится, вы эти семена из фонда хозяйствам просто так отдадите?

— Нет, конечно. Но это не те суммы, которые запросят иностранцы. У нас стандартные цены — от 25 до 45 рублей за килограмм исходя из репродукций семян. Для оригинальных семян это даже очень скромная цена.

Мы закладываем туда свои расходы. Эта работа требует много ручного труда: отбор колосьев, обмолот в килограммах, а не тоннах. Это очень ценный материал — в питомниках испытания потомств может быть 50–150 килограммов очень качественного зерна, который только-только создан. Этот труд должен учитываться в цене.

Но, когда хозяйства покупают оригинальные семена, министерство сельского хозяйства возвращает им часть затрат в виде субсидий — на суперэлиту с регионального бюджета 40%, на элиту с федерального бюджета — 30%. Система налажена.

«Мы сами себе на грабли наступаем: с одной стороны, говорим про здоровое питание, с другой — продвигаем химизацию как средство избавления от патогенов. Единственное правильное решение — современные методы селекции, когда можем на генетическом уровне проявить устойчивость к патогенам»

«Зима на 13 дней стала короче, частота засух увеличилась»

— Вы работаете только внутри Татарстана?

— Когда варишься внутри одного Татарстана, создаешь сорт только для Татарстана, он перестает быть неконкурентоспособным, в других регионах страны он вряд ли займет достойные площади возделывания. Поэтому нужно выходить из «зоны комфорта». В этом году мы провели юбилейное мероприятие, приехали наши партнеры из пяти зарубежных стран. Откликнулся Северо-Западный университет сельскохозяйственных и лесохозяйственных наук и технологий, расположенный в провинции Шаньси, — один из крупнейших аграрных университетов Китая. В этом году с ними мы начали программы по селекции сои, зерновых культур и гречихи. С НАН Беларуси по земледелию у нас давнейшие взаимоотношения: есть совместные сорта тритикале, картофеля, расширяем работу по рапсу, гречихе: у них уникальные генетические ресурсы по качеству и урожайности и по устойчивости к патогенам. С Казахстаном и Узбекистаном начали работать, объединять селекцию, обмениваться генетическим материалом. Там засушливый климат, а по нашим наблюдениям за погодой последние 75 лет мы видим тенденцию, что в Татарстане климат тоже меняется в сторону засухи. Поэтому нам нужно затягивать генетический материал из таких регионов и ввести его в селекцию растений.

— Как это изменение климата может сказаться на наших культурах?

— Сейчас наши ученые уже говорят, что зима на 13 дней стала короче. За счет чего? У нас увеличился осенний период, мы позже уходим в зиму и раньше выходим. При этом зима стала более снежной, но и более мягкой. Из-за этого у нас с озимыми стала беда. Они созданы, чтобы выдержать сильные морозы, а сегодня под снегом у нас температура от минус 1 до плюс 1 по Цельсию, и там интенсивно развиваются грибные болезни. Мы начали прививать озимым устойчивость к грибам, ищем гены, которые отвечают за устойчивость к патогенам, например к снежной плесени.

В летний период частота засух увеличилась — вероятность возникновения засухи теперь раз в четыре года. И самое главное — первая половина лета стала жарче. А это очень серьезный сигнал: именно в этот период идет закладка и формирование основных показателей урожая. Обеспеченность влагой — первостепенное условие для получения хороших урожаев. Потом хоть сколько дождей может идти, но если вначале не сформировалось растение, не заложились продуктивные стебли и колос, то дальше работать тяжело. Нам нужно создать сорта таким образом, чтобы они максимально быстро, дружно и эффективно могли взойти в кратчайшие сроки, развить мощную корневую систему и максимально эффективно успеть воспользоваться накопленной за зиму влагой.

— Это все глобальное потепление?

— Не знаем, глобальное потепление это или нет, но факт остается фактом. А первопричины могут быть разными. Может быть, глобальное потепление — одна из них.

С изменением климата нагрузка патогенов, болезней и вредителей будет ощущаться все острее. При этом нужно учитывать, что химический путь борьбы с патогенами — в основном неправильный. Мы сами себе на грабли наступаем: с одной стороны говорим про здоровое питание, с другой — продвигаем химизацию как средство избавления от патогенов. Единственное правильное решение — современные методы селекции, когда можем на генетическом уровне проявить устойчивость к патогенам.

— Безопасной химической обработки не бывает?

— Вся группа пестицидов — это химия. Нет безопасных, они делятся на I, II, III классы опасности, но нужно понимать — это синтетические химические вещества, это яд. Они все равно будут канцерогенными, будут накапливаться в почве, организме, молоке, мясе.

«Вся группа пестицидов — это химия. Нет безопасных, они делятся на I, II, III классы опасности»

— А кроме засухи, с какими природными проблемами сталкиваетесь? Эрозия почвы есть у нас?

— Эрозия и деградация почв есть, и это происходит по разным причинам, в том числе из-за заброшенных земель, неправильной агротехнологии — участки превращаются в непригодные для сельского хозяйства пустыни, вымываются, выдуваются. Это действительно колоссальная проблема.

Но где у нас сегодня агрохимики, почвоведы? Есть ли у нас институт агрохимии и почвоведения? Нет. А ведь он был. Эти фундаментальные вопросы изучались целыми институтами. Я помню, у нас в институте еще лет 10 назад был мощнейший отдел агрохимии и почвоведения. С уходом руководителя на пенсию это направление закрылось, ученые перешли в разные отделы. Государственное финансирование этого направления тоже закрылось, многолетние опыты изучения деградации, засоления, закисления, опустынивания почв не ведутся.

— В чем проблема? Таких специалистов не готовят?

— Готовят. В КазГАУ есть кафедра, там есть профессор, агрохимик Минегали Юсупович [Гилязов], есть преподавательский состав. Но есть обеспокоенность, что с уходом одной плеяды поколения ученых на смену нет молодых, которые горели бы этими проблемами, разрабатывали бы решения, технологии. Здесь нельзя заработать. Продавать это тоже нельзя. Это чисто фундаментальная научная тематика, в результатах которой должны быть заинтересованы и государство, и земледельцы-производственники. Наука должна найти и подсказывать пути решения этой проблемы с учетом технологий и возможностей сегодняшнего дня. Таких ученых или групп ученых, готовых самоотверженно вести такие глобальные многолетние, скрупулезные направления по крайней мере сегодня, я в Татарстане не вижу. Да и не только в Татарстане. Не так давно был съезд почвоведов, одна из главных тем — нет заинтересованных молодых ученых. В ближайшие годы мы можем столкнуться с задачей: не останется практикующих серьезных агрохимиков-почвоведов, связывающих фундаментальную науку с реальной практикой. А проблема остается и будет расти.

Мы хотим это направление восстановить, ищем разные возможности. Но, как я уже говорил, в основном это фундаментальная наука и она должна быть обеспечена финансово. Вести такого рода многолетние серьезные исследования только за счет собственных средств, к сожалению, невозможно.

«С соей такая же история, как, например, с пшеницей или кукурузой. Это валюта, то есть страны торгуют соей. На сою есть спрос, и у нее высокая цена»

«Сегодня соя — тема номер один в Татарстане»

— Вы упомянули, что начали сотрудничать с Китаем по сое. Почему в Татарстане решили выращивать эту культуру?

— Сегодня соя — тема номер один в Татарстане. Мы по данной теме второй год подряд работаем в рамках гранта министерства сельского хозяйства и продовольствия РТ, они поддерживают наши изыскания в этом направлении и финансируют их. Для понимания: три года назад сои в Татарстане выращивалось 6,8 тысячи гектаров, а в этом году в республике высеяно этой культурой 62 тысячи гектаров. Свыше 50 хозяйств республики у нас сейчас занимаются выращиванием сои.

Посевы сои ранее не поднимались выше 45 градусов северной широты, а мы находимся севернее — на 55 градусе. То есть для нее это довольно жесткие условия, но она прижилась и вызревает. Изначально соевая зона — Дальний Восток и юга — Краснодарский край, Белгород. Но они же не могут бесконечно расти по площадям. Куда идти? В среднее Поволжье: Ульяновск, Самара, Мордовия, Саранск, Татарстан, Пенза. Вот эту зону сейчас все селекционеры атакуют, и мы в том числе подключились, и очень удачно — у нас есть свой сорт «Миляуша», в следующем году будем выдавать еще один образец, уже совместный с белорусской или китайской генетикой. Более того, в этом году получилось открыть официально два направления: селекцию сои и ярового рапса и обеспечить эти направления федеральным финансированием.

— А где эта соя будет у нас использоваться?

— С соей такая же история, как, например, с пшеницей или кукурузой. Это валюта, то есть страны торгуют соей. На сою есть спрос, и у нее высокая цена. В прошлом году она не опускалась ниже 36 тысяч рублей за тонну. Нет такой зернофуражной культуры в Татарстане, которая бы держала такой уровень спроса. То есть хозяйственники в поиске той культуры, с которой можно заработать. Ячмень в сезон ты можешь продать по 8 тысяч рублей, а рожь, представляете, одно время покупали тонну за 4 тысячи!

— Ее покупают внутри страны или экспортируют?

— В 2024 году Россия получила рекордный за свою историю валовой сбор соевых бобов — более 7 миллионов тонн. Большая часть продукции перерабатывается внутри страны. Порядка 1 миллиона тонн бобов европейская часть России еще дополнительно закупает, хотя Дальний восток импортирует примерно столько же в Китай.

Для Татарстанских аграриев есть два основных таких маржинальных культур, на чем можно хорошо заработать: подсолнечник и рапс. Работа по ним налажена от и до: семенной материал есть, технологии выращивания отработаны, сбыт налажен — есть завод по его переработке у нас в Татарстане, можно искать цену в близлежащих регионах. Мы можем заработать на этом, но не везде у нас высевается рапс и подсолнечник.

Есть у нас хозяйства животноводческие, которым нужен белок, а соя — это самая высокобелковая культура из ныне известных. В горохе может быть 23% белка, а в сое его в 2 раза больше. А в животноводстве идет борьба за каждый грамм привеса, и каждый грамм белка в рационе ценен.

Идея была озвучена в министерстве: держать высокий объем выращивания сои, чтобы инвесторам стала интересна данная культура с его переработкой. Тогда у наших хозяйств будет стабильный спрос, производственник будет ее здесь перерабатывать, и жмых и шрот потом будет поставляться снова нашим хозяйствам. Цель — замкнуть этот цикл внутри Татарстана.

— Уже есть инвесторы, заинтересованные открыть такой завод в Татарстане?

— Подождите. Мы просчитывали, что для обеспечения сырьем небольшого завода нужно выйти на объем посевных площадей 60 тысяч гектаров. Мы вышли на 62 тысячи гектаров только в этом году. Ни один инвестор не будет делать выводы по однолетним данным. Нужно держать этот объем, а то и наращивать ежегодно.

— Но вам как кажется, удастся ли удержать этот объем? Не упадем?

— Нет, не упадем. Я думаю, мы очень правильно в этот раз зашли: есть индустриальный партнер в лице «Татагрохимсервиса», есть заинтересованные хозяйства производители, есть наука в лице нас, есть поддержка и кураторство регионального министерства сельского хозяйства.

«По традиционно нашим культурам в нашем институте накоплен богатый генетический материал, селекционеры делают 500–600 комбинаций скрещиваний в год и могут ежегодно выдавать новые сорта»

«Селекционеры — штучный товар. Через 5–7лет у нас может быть серьезный провал в кадрах»

— Как сегодня выстраивается сотрудничество науки и бизнеса?

— Большинство курируемых федеральным министерством программ нацелены на объединение науки и бизнеса. В рамках таких проектов наука по запросу бизнеса выдает продукт. Все хорошо работает до момента софинансирования проекта, исходя из стоимости и задач проекта, бизнес должен софинансировать 30-50% проекта. В идеале схема должна работать так: например, компания, заинтересованная в определенном качественно новом сорте, обращается в министерство, их соединяют с группой ученых института, начинается совместная работа. Основная проблема — временные рамки. Готовый сортообразец можно включить в госреестр РФ за три года, но селекция с нуля занимает порядка 15 лет: от скрещивания до патента минимум 12 лет. Не каждый бизнес партнер готов к таким долгосрочным вложениям и неопределенности.

По традиционно нашим культурам, в нашем институте накоплен богатый генетический материал, селекционеры делают 500-600 комбинаций скрещиваний в год и могут ежегодно выдавать новые сорта. Однако мы сознательно этого не делаем, чтобы избежать внутренней конкуренции, и сосредоточились на работе с конкретными индустриальными партнерами.

— А сколько вообще средств нужно, чтобы создать сорт какой-либо культуры?

— Мы это подсчитывали, когда оценивали стоимость наших разработок для потенциальных покупателей патентов. Учитывали только прямые физические затраты — амортизацию техники, удобрения, все материальные расходы, даже без учета интеллектуального труда.

Получилось, что один сорт яровой пшеницы обошелся нам в 63 миллиона рублей. Покупатели на это сказали, что это очень дорого.

Селекция — очень дорогое удовольствие. И это еще без учета колоссального интеллектуального труда селекционеров. Представьте: чтобы получить один удачный сорт, делают полторы тысячи скрещиваний. Селекционер сидит с утра до вечера с пинцетом и лупой, на каждом цветке каждого колоса вручную удаляет тычинки, оставляет только пестики, затем опыляет пыльцой отцовского растения и закрывает бумажным пакетом. На одном колосе может быть 50 цветков, и с каждого нужно убрать все тычинки, не оставив ни одной. Это феноменальный труд, который в большинстве случаев не виден.

— Удается институту зарабатывать?

— Финансирование института формируется из нескольких источников. Первый — госзадание из Москвы. В институте сегодня 79 научных сотрудников, которые занимаются наукой: селекционной, животноводческой, биотехнологией картофеля — разные направления. Второй источник — гранты: региональные, федеральные, любые. Группа ученых объединяется или по отдельности подают заявки и участвуют в этих проектах.

Третий источник — внебюджетные средства. Это договоры, которые мы заключаем с индустриальными партнерами на выполнение работ. И соответственно, наша семеноводческая деятельность, которая составляет примерно четверть бюджета. Пока очень скромно, многое было запущено. Институт переживал не лучшие времена. Последние лет пять были сложными — финансовая стабильность института была серьезно подорвана, директора приходили и уходили, а постоянная смена редко приводит к конструктивной работе. Институт был в интересном состоянии, и говорить о каких-то серьезных внебюджетных результатах было сложно.

Сейчас мы потихоньку выправляем внебюджетную часть. Ремонтируем склады, восстанавливаем технику, заново выстраиваем работу с кадрами, налаживаем работу в севооборотах.

В прошлом году выручка семеноводства составила 35 миллионов.

— А прибыль?

— Чистая прибыль порядка 5 миллионов. Это очень скромная цифра для института. Но в этом году, надеемся будет еще лучше. Потому что первый год мы просто продавали, работали как получалось. Сейчас мы немного диверсифицировались — начали более продуманно подходить к посевам. Не просто сеять, например, 500 гектаров ячменя, а уменьшить ячмень и сеять те сорта и культуры, которые востребованы. Начали выращивать подсолнечник — это интересная маржинальная культура для стабилизации финансового состояния. Подсолнечник убирается самым последним в наших широтах, поэтому финансы как-то распределяются по году. За счет этого мы немного выправили ситуацию, но говорить о каких-то серьезных взлетах продаж пока рановато.

«Селекционеры — штучный товар. По данным минобрнауки РФ 2019 года, в России специалистов, задействованных в селекционной деятельности, было 750 человек»

— Сколько в вашем институте селекционеров?

— Из 79 научных сотрудников у нас примерно 50 человек занимаются селекцией. Остальные работают по направлениям животноводства, кормления, биотехнологии, защиты растений и других направлениях. У нас 10 ведущих селекционеров — вокруг них сформированы команды молодых специалистов. В целом в институте работают 6 докторов наук, 23 кандидата наук.

Средний возраст ведущих ученых, докторов наук составляет 63 года, и мы понимаем, что нам стоит уже сейчас передавать и доверять основные направления науки нашим молодым ученым. Иначе через 5-7лет у нас может быть серьезный провал в кадрах и в наших селекционных направлениях.

Селекционеры — штучный товар. По данным минобрнауки РФ 2019 года, в России специалистов, задействованных в селекционной деятельности, было 750 человек. И я не думаю, что эта цифра на сегодняшний день сильно увеличилась. Селекцию нельзя прерывать или останавливать — либо процесс идет постоянно, либо его нет. Если сегодня приостановить работу, то на возобновление уйдут десятилетия. Молодые специалисты сейчас очень мобильные, технически хорошо вооружены и они знают себе цену и понимают, что в дальнейшем спрос на селекционеров будет колоссальным.

— Получается удовлетворять требования молодых?

— Стараемся. Но дело не только в деньгах. Я сам вернулся в институт, хотя в коммерции зарабатывал больше, чем сейчас как руководитель. Но это история не совсем про деньги — это история с одной стороны: про то, кем ты являешься и на что ты способен, с другой стороны, это про чувство обиды за державу, преданности к своему предназначению и к своему делу. И у многих ученых, селекционеров, молодых в том числе, есть это чувство. Они здесь сформировались как ученые. Они понимают серьезность задач, возложенных на них государством. Селекционеры такие — без идеи в этой работе никак.

— Но на одном патриотизме семью не прокормишь…

— Не прокормишь, однозначно. Но не было бы счастья, да несчастье помогло: наряду с проблемами обеспеченности семян, оголилась и проблема нехватки специалистов селекционеров. Поэтому государство сейчас серьезный упор делает на поддержку селекционеров и селекционных проектов. Очень много сейчас идет грантов со стороны РНФ, Академии наук, минобрнауки, министерства сельского хозяйства — множество возможностей. Помимо основной селекционной работы, можно очень хорошо обеспечить свою научную деятельность финансово.

Но для этого нужно действительно быть активным, постоянно быть в поиске, общаться, делать совместные проекты. Например, сейчас гранты регионального министерства сельского хозяйства доходят до 10 миллионов рублей за один проект. Очень серьезная поддержка.

Важно, что эти деньги идут не в институт, а напрямую на финансирование проекта — селекционер сам их распределяет. Есть определенные требования: часть суммы идет на зарплату, часть — на закупку оборудования, оснащение лаборатории и т. д. Это очень мощные программы. Есть и федеральные программы. В этом году группа ученых ФИЦ КазНЦ РАН выиграли грант на 80 миллионов рублей на три года по генетическим технологиям.

— Сколько у вас средняя зарплата у ведущих сотрудников и молодых?

—В моем понимании средняя зарплата не совсем корректно отражает реальную действительность, и не совсем правильно оперировать этими данными, но тем не менее по научным сотрудникам она составляет 47,7 тысяч. Плюс различные источники по различным фондам в виде грантов. Плюс есть авторские отчисления — роялти за использование сорта. Сейчас, например, за 2024 год я должен распределить авторские вознаграждения за ячмень группе — это порядка 800 тысяч рублей. Вариантов заработка много, если нормально включится и работать.

Конечно, лаборант приходит на зарплату 24 тысячи, потом становится младшим научным сотрудником, начинает включатся в научную работу, участвовать в грантах — с каждым разом заработок увеличивается.

Но ведь есть еще другие привилегии: мы предоставляем сотрудникам арендное жилье, где они оплачивают только коммунальные услуги, через региональное министерство сельского хозяйства помогаем встать в очередь и участвовать в социальных программах получения жилья.

Возможности есть, все зависит от самого молодого специалиста. Говорю им: не теряйте время, у вас столько возможностей! Не зацикливайтесь на базовой зарплате по госзаданию — участвуйте в грантах, программах. Сейчас действительно большое внимание государства к сельскохозяйственной науке и нужно уметь этим воспользоваться.

«„Челны-Хлеб“ хотят качественную сильную пшеницу для хлебопечения под собственным брендом. Мы в этом готовы им помощь»

«Одна из интересных разработок последних лет — фиолетовая пшеница»

— Есть ли среди сортов последних лет какие-то прорывные разработки?

— За последние 10 лет Татарский НИИ сельского хозяйства зарегистрировал 63 патента на селекционные достижения. В прошлом году мы выдали 6 сортов по 4 культурам.

Одна из интересных разработок последних лет — фиолетовая пшеница «Надира». Ее мы зарегистрировали в 2021 году. На тот момент в Госреестре РФ он был единственным сортом с такими качественными характеристиками. Никто даже про эту селекцию не говорил. Сейчас, правда, есть еще два сорта таких. Но пальма первенства принадлежит нашим селекционерам.

— В чем фишка? Кроме цвета, конечно.

— В оболочке такой пшеницы (в перекарпии) аккумулированы антоцианы — сильнейшие антиоксиданты. Мы сейчас живем в постоянном стрессе, и в организме накапливаются свободные радикалы. Они начинают «съедать» энергию человека, могут начаться серьезные проблемы со здоровьем. А вот антоцианы, когда мы принимаем их фруктами, овощами, как раз нейтрализуют эти активные радикалы.

Но одно дело, например, голубика — не каждый может позволить себе есть ее каждый день — а хлеб мы едим каждый день. Так почему бы ему не быть еще и полезным.

— Мы уже можем где-то в Татарстане попробовать хлеб из фиолетовой муки?

— Такой хлеб пекут в «Челны-Хлеб» и поставляют его в «Магнит». С Эдуардом Рафаэлевичем (Юнусовым — гендиректором «Челны-Хлеб» — прим.ред.) у нас как-то сразу получилось завязать дружественные и долгосрочные взаимоотношения и продвинуть этот проект. Сотрудники наших лабораторий тоже тесно общаются и работают.

Агрофирма компании «Родные края — Туган як» выращивают «Надиру», и «Челны-Хлеб» добавляет ее в каждый хлеб. Но выпечь хлеб из «Надиры» и сохранить ее полезные свойства — сложная история. Нам от Эдуарда Рафаэлевича была поставлена задача создать технологию выпечки хлеба с максимальным сохранением антоцианов в хлебе. Объединив усилия нескольких групп ученых из разных институтов за два года мы сделали такую технологию. И сейчас «Челны –Хлеб» занимаются сертификацией хлеба, приготовленного полностью из «Надиры». Надеемся, что к концу года товарный знак зарегистрируют.

Но мы пошли еще дальше, и уже второй год у нас идет совместная селекционная работа. «Челны-Хлеб» хотят качественную сильную пшеницу для хлебопечения под собственным брендом. Мы в этом готовы им помощь. В планах, через год выдать новый совместный сорт яровой пшеницы, с высокими хлебоперарными свойствами.

— Хлеб с антоцианом будет дороже?

— Думаю, что нет. Все издержки на селекцию и регистрацию этого сорта уже понесены институтом. Семена выращиваются точно в таких же условиях, как обычная пшеница: уход, требования к агротехнике— все примерно одинаково.

— Дальше будете предлагать такую пшеницу другим компаниям, регионам?

— Да, например, Казахстан очень заинтересовался этим сортом. Сейчас наши четыре сорта пшеницы, в том числе и «Надира», и сорт многорядного ярового ячменя «Тевкеч» проходят государственные испытания в республике Казахстан. С момента регистрации этих сортов госсортреестре этой страны и у нас открывается возможность продавать их на территории Казахстана. В истории института регистрация сортов в другой стране впервые. У нас есть совместные сорта, разработанные с Беларусью, но это другая история. Казахстан — очень интересная для нас площадка, это огромные масштабы для производства, и дальнейшие интересные перспективные взаимоотношения.

Среди этих 4 сортов пшеницы выделяется еще один наш сорт — «Хазина». Это ценная пшеница, с содержанием белка до 15,7%, и что еще очень важно, с повышенным содержанием каротиноидов (желтая мука), для производства функциональных продуктов питания и макаронных изделий.

То есть мы селекцию сейчас перенаправили на два направления. Первое — традиционная «зернофуражная» селекция, а второе — ориентированная на создание продуктов для здорового питания, для поддержания здоровья нашего населения и наших детей.

Вот, например, следующий наш эксклюзивный сорт — «Сакара». Это единственный в госреестре РФ сорт шарозерной мягкой пшеницы допущенный к возделыванию во всех 12 зонах районирования.

— Что дает шарообразная форма?

— Есть ценные и сильные пшеницы с очень хорошими характеристиками — из них можно выпекать хлеб. Но в большинстве случаев, мы получаем хороший валовый сбор зерна, но по определенным погодно-климатическим условиям, агротехническим причинам зерно хорошего качества получить не удается. Соответственно при хлебопечении приходится использовать сорта, повышающие качество муки — улучшители качества. Содержание белка в «Сакаре» доходит до 18,4% и клейковины до 40,8%. Это уже генетически и по определению сорт с высокими качественными характеристиками — суперулучшитель муки. Поэтому, идея в чем: если уж подмешивать улучшители в муку, давайте будем использовать качественную и собственную мягкую пшеницу. Из этих соображений и был использован в скрещивании новый подвид яровой пшеницы и создан совершенно новый сорт шарозерной пшеницы.

«Население Поволжья жило и выживало благодаря ржи»

«Рожь — это наша боль как селекционеров»

— С какими вызовами сталкиваются современные селекционеры?

— Рожь — это наша боль как селекционеров. Я как руководитель института вижу тренд: потребление ржи снижается колоссально. Причем не только у нас — это мировой тренд. Снижается потребление ржаного хлеба, ржаной муки, ржаного зерна. Но ведь ржаной хлеб из муки грубого помола на заквасках для российского народа был не только продуктом питания, но и постоянным мощным профилактическим средством против ожирения, атеросклероза, ишемической болезни, нервных и онкологических заболеваний. Натуральный ржаной хлеб издревле оберегал потомство и здоровье нации.

Население Поволжья жило и выживало благодаря ржи. В 20-е годы прошлого столетия, ученые института создали первый сорт озимой ржи «Авангард». Этот сорт был ключом в решении вопросов голода.

— А почему снижается употребление?

— Во-первых, не было устойчивых сортов озимой пшеницы, которые перезимовывали. Технологий еще не было, людям надо было стабильно получать урожай. Что оставалось? Рожь. Она 100% перезимовывает, у нее колоссальная способность к перезимовке и весенней регенерации. У пшеницы эта способность проявлена не так сильно — она может погибнуть.

Но сейчас технологии и генетика настолько мощные, что мы можем спокойно выращивать озимую пшеницу и получать хороший урожай. Площади ржи вытесняются за счет увеличения площадей озимой пшеницы.

Второй момент — урожайность. Благодаря селекционной работе, внедрения новых сортов, увеличилась урожайность культуры. Площади можно сократить, при этом получать тот же валовый выход зерна.

Третий момент: нельзя забывать, что пшеница — это экспортоориентированная культура. Колоссальные объемы пшеницы переплывают океаны, страны ведут торговлю пшеницей. Люди выращивают пшеницу, потому что ее можно продать за хорошую цену. А рожь не так востребована на мировом рынке.

— Но она же полезнее?

— Конечно! Оздоровительные свойства ржи связывают, в первую очередь, с присутствием большого количества клетчатки и так называемого «комплекса ржаных волокон», представляющих собой серию различных биологически активных соединений. По содержанию пентозанов, микроэлементов — это диетическое питание, детское питание, правильное питание для человека.

— Но, казалось бы, у нас сейчас тренд на здоровый образ жизни, правильное питание…

— На самом деле тех объемов, что производим, сегодня хватает для обеспечения внутренней потребности. Но тренд снижения площадей производства колоссальный: в 2010 году в республике мы засевали озимой рожью 171 тысяч гектаров, в 2020-м — 110 тысяч, в этом году — около 35 тысяч гектаров. А вот озимой пшеницы в 2010-м было 171,5 тысяч гектаров, в 2020-м — 361 тысяч, в 2025 м — 417 тысяч гектаров. Цифры подтверждают, за счет роста площадей озимой пшеницы, падают площади ржи. У нас есть очень хорошие сорта озимой пшеницы, и люди перестают сеять рожь, понимая, что озимую пшеницу можно и самим использовать, и в животноводстве, и продать за хорошую цену. Это банальный расчет — те, кто обеспечивает нас хлебом, тоже хотят заработать.

— И что делать? Как повысить популярность ржи?

— Как селекция может решить эту проблему? Дело в том, что рожь мало используют в животноводстве из-за пентозанов — веществ, которые в большом количестве превращаются в слизь, закупоривают кишечник и нарушают пищеварение у животных. Получается парадокс: чем больше пентозанов, тем полезнее хлеб для человека, но тем меньше можно использовать рожь в животноводстве.

Поэтому мы ведем селекцию в двух направлениях. Первое — сорта с низким содержанием пентозанов для животноводов. Мы не думаем, что площади упадут ниже устоявшихся гектаров, поскольку у ржи не только хорошая перезимовка плюс ещё отличное весеннее отрастание — это очень хорошего качества зерносенажная культура. Хозяйства держат ее на всякий случай: если засушливый год, травы не вырастут, а рожь уже перезимовала и выдаст отличную сенажную массу.

Второе направление — сорта с высоким содержанием пентозанов для здорового питания. Вот последний сорт хлебопекарного назначения «Ритм» полностью подходит для хлебопечения.

«Даже если идеально скрестишь, найдешь отца, маму — это еще не факт успеха. Селекционер может сделать 500 скрещиваний в году, и не разу не преуспеть»

— А в разработке низкопентазановых сортов есть заинтересованные заказчики?

— У нас очень интересная история с «Татспиртпромом». Ржаной солод имеет высокий уровень ферментов, разрушающих крахмал, что делает его привлекательным для спиртоваров. Рожь — это ещё сырье для получения спирта. Завод просчитывают объем зерна, математический выход спирта с этого объема и загружает его в производство. Но на выходе получают спирта меньше, чем запланировано. Математически все складывается, все просчитано, а спирта на выходе не хватает. Дилемма: куда пропал спирт? Кто виноват? Разобрались и выяснилось: уровень выхода спирта зависит от уровня содержания в зерна водорастворимых пентозанов. Когда их много, они блокируют крахмал, который содержится в зерне. А именно брожение крахмала дает спирт. Пентозаны «замуровывают» часть крахмала и не дают бактериям его расщеплять. Эти свойства пентозанов наши селекционеры изучали уже десять лет назад.

Сейчас у нас совместный многолетний проект. Это полноценный цикл опытов начиная от анализа сырья на содержание пентозанов до выявления сортов максимально пригодных для спиртового производства. В итоге вырисовывается история, когда для нужд «Татспиртпрома» наши хозяйства «под заказ» смогут вырастить объем определенных сортов ржи. А это уже другая более продуманная история развития ржи сеяния в республике.

— Какие еще интересные сорта последних лет есть?

— Есть культура тритикале — особый вид злаковых растений, искусственно созданный человеком. В отличие от пшеницы и ржи, которые имеют диких прародителей, тритикале культура, полученная в «лаборатории», гибрид пшеницы и ржи. В природе дикого тритикале нет.

Эта культура взяла лучшее от обеих родителей: устойчивость к морозам от ржи и качество зерна от пшеницы. Мы ведем селекцию тритикале уже 15 лет. Есть совместный с НАН Беларусии сорт «Бета» и свой сорт «Светлица» 2020 года регистрации.

Преимущество тритикале — очень хорошая облиственность и перезимовка. Это ещё более качественная и объемная зеленая масса для животноводства, ну, а если нет необходимости его скашивать на корм, дает качественное зерно, в том числе для хлебопечения.

— Это можно считать ГМО?

— Нет, это классическая селекция. Простыми словами ГМО — это когда вы в генетику одного вида вносите чужеродную ДНК другого вида.

А на примере тритикале — это близкородственное скрещивание. Рожь, пшеница, пырей и другие злаки могут скрещиваться между собой, хотя не всегда дают плодовитое потомство. Селекционеры научились находить такие сочетания, которые дают жизнеспособное потомство, способное размножаться. В природе есть примеры таких естественных скрещиваний, например, всем известный рапс — это гибрид сурепицы и капусты, лошаки и мулы, как межвидовые гибриды осла и лошади, тоже результат таких скрещиваний животных.

— ГМО действительно так опасно, как многие считают?

— Это очень тонкий вопрос. Никто за одно поколение не сможет увидеть все последствия. Возьмем, например, сою, устойчивую к глифосату. Глифосат — это мощнейший гербицид сплошного действия, который «прожигает» все зеленое напрочь. Его используют для очистки железнодорожных путей, производственных площадок, где не должно быть растительности. В сельском хозяйстве мы тоже его применяем — для обработки заброшенных земель перед вводом в севооборот.

Так вот, есть ГМО-соя, которая не погибает от глифосата. Выдерживает высокие дозы данного препарата. Все зеленое, куда попадает глифосат, погибает, а она растет. Устойчивость к глифосату ей привили, взяв ген бактерии и внеся его в растение. В природе такого не бывает.

Потом из этой сои делают, например, сосиски, люди их едят, жмых и шрот потребляют животные. Как это будет проявляться в человеческом организме — неизвестно. Может быть есть накопительный эффект, может, есть канцерогенное воздействие? Очень много исследований и противоречивых выводов вокруг этой темы. Поэтому у нас использовать ГМО в питании запрещено. Думаю, это и правильно.

— Какие еще перспективные направления в нашей селекции видите?

— Очень интересная селекция гороха. В России такой селекцией занимается в основном только наш институт. Сложность выращивания гороха в том, что, когда он созревает, стручки растрескиваются и выбрасывают зерна — так растение распространяется в дикой природе. Это качество передалось и культурному гороху. Нашим селекционерам удалось отключить этот механизм у культурного гороха посевного и создать серию беспергаментных — устойчивых к растрескиванию сортов.

Второе преимущество, которое нам удалось усовершенствовать — усатые высокоурожайные формы. Последние наши сорта гороха: «Велес», «Фрегат», «Купидон — усатые беспергаментные высокоурожайные сорта — шедевры по технологичности и урожайности. Эти сорта при созревании стоят стеной — усы переплетаются друг с другом. Отсутствие пергаментного слоя позволяет спокойно обмолачивать комбайном, даже при перестое на корню, и как следствие — минимальные потери урожая.

— Разработкой новых сортов картофеля занимаетесь?

— Занимаемся. 15 лет назад у нас не было своей селекции картофеля, хотя мы занимались биотехнологией этой культуры, а сейчас смотрите — 13 сортов. В основном мы были ориентированы на создание столовых сортов. Сейчас спрос на картофель для переработки. В Чистополе поставили завод по переработке, и тренд идет на картофель фри и чипсы.

Сегодня вся генетика под картофель фри и чипсы — европейская. Тот же McDonald’s, например, работает на одном-двух европейских сортах, весь исходный генетический материал оттуда. А сейчас получить хороший генетический материал для скрещивания очень проблематично. А ведь скрещивать мы умеем, сорт выдать можем, качество проявить — было бы с чем работать. У всех картофелеводов задача номер один — найти хороший генетический материал.

Поэтому работаем с белорусами, казахами, китайцами. Ездим, общаемся, изучаем. Но это процесс не быстрый, все образцы нужно испытывать. Для чипсов важно, например, чтобы картошка не чернела на срезе, а столовые сорта чернеют, потому что крахмал окисляется, рана залечивается. Для чипсов это недопустимо — они должны оставаться естественного цвета.

— А наши производители чипсов сейчас продолжают закупать иностранный картофель?

— Иностранцы успели получить российские лицензии, добавили «.рус» к названию. Семеноводство этих сортов продолжается. Но это не наша селекция, однозначно. Пока, к сожалению, у нас нет своей селекции такого масштаба.

— Нельзя как-то у них взять, закупить для генного материала?

— Возможно, но мы начинаем с нуля. Нужно понимать — надо заложить 10-12 лет. Даже если идеально скрестишь, найдешь отца, маму — это еще не факт успеха. Селекционер может сделать 500 скрещиваний в году, и не разу не преуспеть. Время идет. Поэтому закладывайте 10-15 лет. Начали сегодня — через 10 лет у нас будет свой чипсовый сорт.