«Это еще не последняя битва на Земле»: философ и офицер ДНР о «русской войне»

Андрею Коробову-Латынцеву, возможно, суждено быть родоначальником лейтенантской философии Фото: страница Андрея Коробова-Латынцева из vk.com

Что такое «русская война» и почему «России как реальности никогда нет»

Можно сказать, что Андрей Коробов-Латынцев продолжает традиции русского офицерства: он интеллектуал в погонах. Как когда-то Печорины и Оленины отправлялись на Кавказ, чтобы отдохнуть от «пошлого света», так и Андрей уехал в 2017 году от «потребительского общества» в столицу тогда еще непризнанной Донецкой Народной Республики. Погоны лейтенанта народной милиции ДНР он получил уже в Донецке, а до этого был человеком сугубо штатским: носил аккуратную бородку, писал диссертации, читал лекции в вузах, и студенты почтительно звали его Андреем Юрьевичем.

Теперь он товарищ лейтенант. В разговоре с ним я шучу, что в свое время Виктор Некрасов написал «В окопах Сталинграда» и стал родоначальником лейтенантской прозы, а вот Коробову-Латынцеву, возможно, суждено быть родоначальником лейтенантской философии. Хотя суровую прозу товарищ лейтенант тоже пишет, однако это проза мыслителя, сдержанная и выстроенная по принципу армейского каре. Такое впечатление, что все строчки подтянуты, стоят навытяжку и козыряют одна другой. Впрочем, в истории русской словесности такое уже было. Вспомним у Маяковского: «…Железки строк случайно обнаруживая, вы с уважением ощупывайте их, как старое, но грозное оружие».

Но может ли человек, живущий в прифронтовом Донецке, работающий в военном училище и при этом разрабатывающий собственную оригинальную «философию войны», быть другим? А мысли Коробова-Латынцева действительно очень оригинальны, хотя и вписываются в определенную культурную традицию, представленную теми же Редьярдом Киплингом и Николаем Гумилевым. И в то же время эти мысли совершенно никуда не вписываются, поскольку Андрей порою прибегает к абсолютно невоенным парадоксам.

«России как реальности никогда нет, — говорит он. — Либо ее уже нет, потому что мы ее потеряли и оставили в прошлом, либо ее еще нет, потому что мы ее пока не построили. Соответственно, русская война — это война за Россию, которую мы хотим вернуть, либо за Россию, которую мы хотим сделать. Гражданская война между белыми и красными как раз очень хорошо иллюстрирует этот концепт. Белые воюют, потому что они хотят вернуть старую Россию, канувшую в Лету, — ту тысячелетнюю православную белую империю, которая „слиняла“ в три дня. Что касается красных, то они сражаются за Россию, которой еще нет, но в которую они уже влюблены и о которой мечтают».

В этом контексте спецоперация на Украине тоже очень «русская война». В ней участвуют те, кто хочет вернуть СССР — наш, по словам Эдуарда Лимонова, «древний Рим», на руинах которого мы все живем. А также те, кто мечтает о России будущего — народной державе без олигархов, двуличных чиновников и компрадорской элиты. Причем и первые, и вторые «мечтатели» — по одну сторону фронта. А вот по другую, украинскую сторону окопов — боевики, для которых сама мысль о реальности России невыносима. Они просто хотят ее уничтожить, стереть из истории.

Но у них ничего не получится. Для того чтобы одолеть противника, нам нужны «идеи победы». Все войны рано или поздно завершаются победами, но для этого требуется сосредоточение сил, духовных и физических, целого народа, замечает Коробов-Латынцев. О том, почему в республиках Донбасса сразу появилась твердая государственная власть, в то время как на Украине власть может присвоить любой по праву силы, и какова сейчас обстановка в воюющем Донецке, — в нашем материале.

Андрей Коробов-Латынцев: «Мое личное впечатление от Донецкой Народной Республики можно, конечно же, передать словом «вольница», но это такая философская вольница» Фото: страница Андрея Коробова-Латынцева из vk.com

«Философы причастны к деятельности ДНР с момента ее возникновения»

— Андрей, вы переехали в Донецк около пяти лет назад. До этого преподавали в российских вузах, издавали философские книги и выглядели вполне себе состоявшимся человеком из академической среды. Жизнь в ДНР как-то изменила вас?

— В 2017 году я был уже внутренне мобилизован и готов к жизни в условиях войны, поэтому я бы не сказал, что именно переезд в Донбасс сильно повлиял на мое мировоззрение, на мою картину мира и на меня как личность. Скорее моя новая жизнь в Донецке окончательно убедила меня в некоторых вещах, о которых я знал и ранее, но не эмпирически, не на собственном жизненном опыте. Поэтому кардинального перелома не наступило. Я не только был готов к тому, что увижу, но и к тому, чтобы деятельно в этом участвовать. Я хотел этого.

— В столице ДНР вы преподаете в Донецком высшем общевойсковом командном училище?

— Да, я служу в ДонВОКУ, хотя сейчас не преподаю, у меня в настоящее время несколько иные функции: я возглавляю научно-исследовательский отдел.

— А по званию кто вы? Лейтенант?

— Поскольку я человек не вполне военный, но с высшим образованием и научной степенью, мне решили присвоить звание лейтенанта, от чего я не стал отказываться.

— Донбасс иногда представляют в либеральных СМИ в виде казачьей вольницы с уклоном в махновщину. Или даже в образе «бандитского анклава». А каковы были ваши впечатления от ДНР? Вы человек интеллектуального склада и описываете Донбасс совсем иначе: если судить по вашим выступлениям, чуть ли не каждый второй житель Донецкой Народной Республики — самобытный народный философ. Откуда такая разноголосица?

— Эта разноголосица объясняется изначальной разницей в интерпретации Донбасса. Кому-то хочется представить историю народных республик как сугубо криминальную, кричать о том, что здесь бандит на бандите. При этом, дескать, здешние «злобные орки» очень подвержены воздействию российской пропаганды, и потому они начали убивать мирных жителей Украины, чему в московском Кремле, хихикая, только аплодировали. Существует такая грубая интерпретация, и она довольно популярна в определенных кругах. В том, что такое описание довольно далеко отстоит от действительности, можно убедиться, не только побывав в Донбассе, но и объективно отслеживая новости, доступные везде — и в Москве, и в Петербурге, и в Казани, и в Воронеже.

Мое личное впечатление от Донецкой Народной Республики можно, конечно же, передать словом «вольница», но это такая философская вольница. Применительно к ДНР я бы употребил выражение писателя Андрея Платонова — «страна философов» (так первоначально называлась платоновская повесть «Сокровенный человек» — прим. ред.). Жители Донбасса склонны к некоему природному, стихийному философствованию. Им и вправду нравится рассуждать на тему, как нам обустроить Россию, Украину, да и вообще — как обустроить весь мир. Здесь живут не то чтобы любители философских обобщений, но скорее глобальных проектов. При этом, безусловно, какой-то элемент махновщины (как вы это назвали) в Донбассе какое-то время присутствовал. Но это всегда так бывает, когда война начинается в сложных обстоятельствах и ведется самыми разными иезуитскими методами, присущими гибридному конфликту. И вот в таких условиях в ДНР и ЛНР довольно быстро было создано государство, причем во многом собственными усилиями, за счет своего пассионарного и интеллектуального ресурса, а не посредством помощи из большой России. Новая власть оперативно монополизировала так называемое право на насилие — то, что, по Ленину, конституирует государство как таковое. Между прочим на Украине государство, напротив, потеряло право на монополизацию насилия еще с 2014 года, когда начался весь этот раздрай. Сейчас на территории, подконтрольной Киеву, прибегнуть к насилию может кто угодно.

Могу засвидетельствовать, что философы имеют прямое отношение к образованию новой государственности в Донбассе (подразумеваю прежде всего Донецкую Народную Республику, поскольку с Луганском я меньше знаком. Я там бывал, но все-таки мой ареал — ДНР). Вспомним, что первый председатель совета министров ДНР Александр Бородай — выпускник философского факультета МГУ, родившийся в семье известного советского философа Юрия Мефодьевича Бородая (Бородай-старший тоже выступал с достаточно консервативных, имперских позиций). Между прочим у преемника Бородая, Александра Захарченко, среди советников тоже был философ — Александр Юрьевич Казаков (после убийства Захарченко уехал в Москву, где стал первым заместителем председателя партии «За правду», — прим. ред.). Думаю, ему нередко доводилось корректировать политику, проводимую Александром Владимировичем. Так что я могу с полным правом сказать, что философы причастны к деятельности Донецкой Народной Республики с момента ее возникновения. Да и первым главой ДНР был именно философ. Получается такое платоновское государство.

— Правда, для Платона первая и единственная попытка реализовать собственную концепцию государства закончилась плачевно — продажей в рабство. Может ли быть какой-то иной, более позитивный вектор у платоновского государства?

— Я бы хотел, как профессиональный философ, здесь внести свою поправку. Все-таки это была не единственная, а одна из трех попыток Платона. Другие две просто закончились его высылкой из Сиракуз. В рабство Платона продали по наущению тирана Дионисия Старшего, но, как гласит предание, философ Анникерид узнал великого мудреца и тут же выкупил его.

Платоновское государство — это, конечно же, утопия. Но, как очень верно подметил в свое время русский философ Владимир Сергеевич Соловьев, государства существуют не для того, чтобы воплощать утопии. И не для того, чтобы наша грешная, падшая, онтологически ущербная реальность превратилась в рай. Государства предназначены для того, чтобы не допустить на земле ада.

В этой связи я хотел бы еще вспомнить философа Николая Александровича Бердяева, который замечал, что всякий раз, когда мы делали попытку воплотить какую-либо утопию, она неизбежно превращалась в антиутопию. В реализованной утопии просто невыносимо и невозможно существовать. Государство — это чрезвычайно сложный организм или же механизм (даже не знаю, к какой категории его причислить — одушевленной или неодушевленной). Внутри государственного устройства крутятся некие «металлические колесики», которые могут где-то пробуксовать или плохо сработать, хотя затеяны они были замечательно. В то же время наличествует и некая органика: случается, что государство способно учуять мою боль, ответить моим сокровенным мыслям.

Разумеется, в формате интервью мне сложно ответить на вопрос, возможно ли построить «платонополис». Если же говорить предметно об ЛДНР или Новороссии как таковой — после образования республик люди из большой России смотрели на Донбасс с надеждой. Я, конечно же, говорю о представителях патриотического лагеря, как правого, так и левого толка, поскольку либералы посматривали на нас совсем иначе. Что касается патриотов, то они хотели видеть в Новороссии зарождение нашего русского, национального государства. Условно правого государства, если рассматривать его с определенных политических позиций. При этом условные левые, конечно, желали, чтобы в ЛДНР воплотились идеи социализма и справедливости. Каждый ассоциировал Донбасс со своей заветной мечтой. Отсюда возник замечательный лозунг, высказанный Алексеем Мозговым: «Новороссии — быть!» Но какой ей быть — это большой вопрос. Сейчас, понятное дело, этот вопрос отчасти снят, потому что сегодняшняя задача-максимум заключается в том, чтобы земли Донецкой и Луганской народных республик, а теперь еще и Херсонской области вошли в состав России. Хотя я напомню, что изначально у Александра Владимировича Захарченко была такая позиция: да, мы хотим вернуться в большую страну, как это уже сделал Крым, но мы должны прийти туда с чем-то, а не с протянутой рукой: дескать, помогите нам… Поэтому существуют разные сценарии развития нашей донбасской истории.

«Все наши патриоты по-прежнему смотрят на Донбасс с надеждой — как на некую модель, которая может задать векторы преображения России изнутри» Фото: © Валерий Мельников, РИА «Новости»

«Ополченцы готовы были воевать за Россию и погибать за нее, но при этом ни разу в настоящей России не были»

— В одной из своих лекций, доступных к просмотру в Рунете, вы говорите: «России как реальности никогда нет — либо ее уже нет („мы ее потеряли“, как твердили белые), либо она еще не построена (так думали красные). Россия существует, либо когда она погибает, либо когда она воскресает». Таким образом, Донбасс — это та Россия, которая воскресает, и какой ей надлежит быть?

—  Да, я действительно так думаю. Ныне уже признанные со стороны РФ республики Донбасса существуют в модусе российского возрождения. Если же говорить предельно реалистично, то Донецкой и Луганской народным республикам предназначено быть новыми областями Российской Федерации. Хотя у нас на верхах, в Кремле могут найти какую-то иную форму интеграции донбасских территорий, возможно, даже сохранив наш республиканский статус. В любом случае и Донецку, и Луганску, и Херсону быть самобытными кластерами современной России, способными сохранять свою специфику, развивать собственные индустриальные ресурсы, интеллектуальный потенциал и вносить вклад в нашу общую сложную, но единую евразийскую картину мира.

Конечно, все наши патриоты по-прежнему смотрят на Донбасс с надеждой — как на некую модель, которая может задать векторы преображения России изнутри. Чтобы это осуществилось именно сейчас, потребуются серьезные усилия, причем не только интеллектуальные, но и комплексные. Я думаю, Донбасс может стать не столько моделью, сколько точкой сборки, которая инициирует процесс преображения в большой стране. Не секрет, что в ДНР и ЛНР люди больше поддерживают курс президента РФ, более трезво смотрят на наших западных партнеров — просто потому, что они более сопричастны русскому бытию и его полноте. В этой связи я сразу вспоминаю Федора Михайловича Достоевского, который говорил, что «бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие». И Донбасс как фронтир нашей русской православной цивилизации на себе это очень хорошо ощутил. Поскольку именно в донбасских республиках нам более всего грозило небытие, то здесь русское бытие и сосредоточилось. (Соответственно, когда советник офиса Зеленского с фамилией Подоляк говорит о том, что в Донбассе должны забыть само слово «русские» и никакого ЛДНР там не должно быть «физически», это и есть выражение угрозы небытия.) И вот отсюда русское бытие может начать распространяться, что может привести к исцелению всей большой России. Но, для того чтобы запустить какие-то политические, социальные и экономические реформы в Российской Федерации, нужно проделать предварительную большую работу как там, так и здесь, в наших независимых республиках. Готовы ли мы к этому прямо сейчас? Вряд ли, поэтому я думаю, что так вопрос пока еще не стоит.

Я уже довольно долго живу в Донецке и за последние полгода даже не выезжал отсюда. Находясь в Донбассе, я наблюдаю за тем, что происходит в Москве, Чите, Воронеже — городах, связанных с моей жизнью. Так вот, общественная обстановка в большой России, конечно же, меня тревожит. Могу засвидетельствовать, что здесь, в Донбассе, дышится намного свободнее и здоровее, тут совершенно другой общественный воздух. В большой России многие ощущают то, что я бы назвал нравственным недомоганием, но это недомогание проходит, если подышишь донецким воздухом, поверьте.

Кроме того, Донецкая и Луганская народные республики за последние 8 лет уже в значительной степени интегрировались во все государственные и экономические системы РФ. Само слово «интеграция» считается у нас в Донбассе заветным словом. Как только ты говоришь о том, что «это делается в рамках интеграции с Россией», сразу тебе дают зеленый свет. Поэтому если наши политические модели с РФ еще нельзя считать идентичными, то максимально приближенными друг к другу — наверное, уже можно.

— Тем не менее у меня есть ощущение, что Донбасс хочет вернуться в Россию, которой еще нет. Так же, как и Крым, который хотел вернуться в большую страну, в которой все мы жили до 1991 года, а вернулся в Российскую Федерацию с ее продажными элитами, олигархами и банками, которые банально не захотели «пачкаться» о крымскую республику, чтобы по-прежнему иметь преференции на Западе. Та Россия, в которой Крым и Донбасс могли бы стать органичными частями или даже моделями преображения, еще не создана…

— Интересное замечание. Эмпирика говорит как раз об этом. Я вспоминаю в связи с этим замечание моего товарища Захара Прилепина, который рассказывал мне о своих донецких друзьях-ополченцах, бойцах его батальона. Они готовы были воевать за Россию и погибать за нее, но при этом ни разу в настоящей России не были. Эти люди всю жизнь прожили в Донецке или еще где-то, и, если им доводилось все-таки очутиться в РФ, они некоторым вещам простодушно удивлялись.

«Ситуация очень напоминает Слона и Моську, но при этом умалять возможности противника ни в коем случае не стоит» Фото: © Валерий Мельников, РИА «Новости»

«Либералы и националисты всегда прекрасно ладили друг с другом»

— Вы упоминали в нашей беседе о философе Владимире Соловьеве, который в своем произведении «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» описывал события Апокалипсиса. Вот если взглянуть на Донбасс с точки зрения христианской эсхатологии, где изображается столкновение двух армий, света и тьмы, в финальной битве, то наша спецоперация на Украине — это еще не Армагеддон?

— Да, Соловьев описывает Армагеддон, но если мы будем опираться на христианскую догматику, то вспомним, что последним временам будет свойственна очень сложная идейная обстановка. Там будут сталкиваться не только армии, но и очень хорошо проработанные идейные конструкты. Настоящим временам это еще не свойственно — посмотрите на нашего несчастного неприятеля или современную европейскую философию. К сожалению, мы наблюдаем процессы примитивизации, а в некоторых случаях и деградации мысли. Поэтому не стоит на украинскую спецоперацию проецировать библейские сюжеты Апокалипсиса. Да, нынешний конфликт тоже, безусловно, глобальный: это столкновение цивилизаций, культур, идейных матриц, целых картин мира, но это еще не последняя битва на Земле, смею надеяться.

— Известно, что Фрэнсис Фукуяма отменил свой «конец истории», который вы удачно окрестили емким русским выражением «*** истории». Теперь Фукуяма провозглашает национал-либерализм как новое западное откровение. Будущее либеральной идеи он видит в сильных национальных государствах. Это уже не только теоретическая база под «незалежную Украину», но и скатывание Запада к новой форме национал-социализма, более известного под именем фашизма. Или это не так?

— Дело в том, что эти две идеи — либерально-капиталистическая и правая (национализм, нацизм) — на протяжении всей своей истории прекрасно умели ладить друг с другом и договариваться. Мы это хорошо видим и на примере российской политической жизни, яркий пример тому — Алексей Навальный, который изначально относился к националистическому лагерю и даже позиционировал себя как русский националист. Вспомним, что он ходил на «Русские марши», и однажды его там спросили, с кем он пойдет в одной колонне. Вы же помните «Русские марши»? Там в одном шествии могли идти неоязычники, следом — православные монархисты, затем — коммунистические монархисты, после них — коммунистические православные и прочие. Это было немного сюрреалистическим зрелищем, поэтому вопрос «А с кем вы пойдете?» выглядел уместным. И Навальный ответил: «Я пройду со всеми понемножку». То есть ему было все равно, лишь бы угадать конъюнктуру.  Таким образом, либералы и националисты всегда договаривались друг с другом.

У Фукуямы в основание положена простая гераклитовская идея: вся история движется в результате столкновения идей («война отец всему», говорил Гераклит). После Второй мировой войны правая идея потерпела поражение, и на сцене истории, согласно Фукуяме, осталось две идеи — западная либерально-демократическая и левая социалистическая, главным носителем которой выступала историческая Россия. Но, в отличие от Фукуямы, я думаю, что либеральная идея подспудно подчинила себе правое мировоззрение и воскресила его, чтобы «живой труп» правой идеи, как и прежде, служил капиталистической системе. Мы это видим на примере украинского неонацизма. Он мертворожденный, он ничего не может создать — во всяком случае никакого национального возрождения на Украине не последовало после воцарения бандеровщины, а наоборот, началась национальная деградация и истерика. Поэтому в любом сегодняшнем оголтелом национализме и неонацизме мы должны искать западные корни, поскольку он глубоко инструментален. Если говорить об его украинской версии, то инструментальность и несамостоятельность здесь очевидны. Цель — нанести наибольший урон России и русской идее в целом. Однако противопоставлять русскую идею украинскому неонацизму неправильно, поскольку последний несубъектен, а первая — серьезный и сложный концепт с исторической судьбой и великим будущим. И противопоставлять русскую идею следует вовсе не бандеровщине, а тем, кто этот украинский неонацизм против нас направил, — глобалистскому коллективному Западу.

— То есть это разные весовые категории — Слон и Моська. При этом украинцы зачастую действительно ведут себя, как Моська: тявкают на нас, стремясь побольнее задеть национальное самолюбие, обзывают «орками», «ордой», «русней» и так далее. Это такие фонетические пули, запущенные в большую Россию поверх донецких окопов. Кстати, насколько это обидно и задевает ли самолюбие людей в ДНР?

— Сколько я живу в Донецке, не могу припомнить, чтобы кто-то из моих коллег из академической среды или же ополченцев всерьез обсуждал эти «кричалки». С одной стороны, это действительно может быть связано с разницей позиций Моськи и Слона — Слон не очень-то замечает тявканье. С другой — от «украинства» и «украинствующих» исходит гораздо бо́льшая угроза, чем от «кричалок» и оскорбительных прозвищ.

Да, ситуация очень напоминает Слона и Моську, но при этом умалять возможности противника ни в коем случае не стоит, и мы сейчас с этим вплотную столкнулись — и в Мариуполе, и на других участках фронта. Наш враг хорошо снаряжен, способен воевать и нас убивать. На этом фоне все попытки обидеть выглядят незначительными. Мне припоминается, как несколько раз мы шутили над украинцами: дескать, пусть мы орки, а вы древние урки. Но в целом никого из донбассовцев это не задевало, мы всегда пропускали подобное мимо ушей.

«Наша нынешняя спецоперация и цивилизационный конфликт выигрываются не только танками и ультрасовременным вооружением, но и правильно «экипированными» идеями» Фото: © Komsomolskaya Pravda / Global Look Press / www.globallookpress.com/

«Мы как раз боремся за то, чтобы остались человечество и человек»

— Недавно вы приняли участие в организации философского собора, который проходил дистанционно в Москве, Санкт-Петербурге и Донецке. Там выступали Александр Дугин и другие современные российские мыслители. Собор имел название «Великое русское исправление имен», что напрямую ассоциировалось с «исправлением имен» в конфуцианстве и, в частности, с великим китайским мыслителем-государственником Люй Бувэем. «Если имена исправны, существует порядок. Если в имянарекании допускается путаница, возникает смута», — писал Бувэй. Но разве украинцы не озадачились таким же «исправлением имен» под видом декоммунизации? Они сносят советские памятники и переименовывают улицы, а мы до сих пор живем в окружении советской топонимики — на улицах Фрунзе, проспектах Ленина, в окружении советской скульптуры. Я вовсе не против такого, но для новых поколений это все мертвые имена: молодежь не знает толком, кто такой Фрунзе, Дзержинский или Бауман, да и их представления о Ленине тоже довольно смутны. Сколько еще можно жить в стране мертвых имен?

— Интересный вопрос. В восприятии украинцев декоммунизацию, наверное, можно назвать «исправлением имен», но с нашей точки зрения они занимаются не исправлением, а извращением имен. Что касается самого «великого исправления имен», это пока что самое адекватное рабочее название для того, чему надлежит осуществиться. Такая реформа должна быть глобальной, в том числе и на уровне просветительском, чтобы вернуть нашим поколениям, считающимся потерянными, имена из нашего общего прошлого. Подросток должен знать Ленина, что он написал и почему во всем мире он до сих пор считается «самым известным русским», а также большим философом и политиком. Мы не должны отказываться от советского цивилизационного проекта, который оставил нам свои важнейшие дары и на развалинах которого мы до сих пор живем. Вы помните, как писал Эдуард Лимонов: «СССР — наш Древний Рим! Над нами нависает хмуро, Его тверда мускулатура. И мавзолей — неистребим!» И от дореволюционной России нельзя отказываться — это, если продолжить мысль Лимонова, наша Атлантида. Мы должны все это наследие принять и в себе примирить.

Исправление имен, как и любая глобальная реформа, должно начаться с предварительной философской работы. Нужны грамотные философские концепты, при помощи которых мы сможем воевать и в итоге победить противника. Наши официальные СМИ часто оперируют терминами «национализм» или «неонацизм», но, если говорить честно, они немного путаются в этом. То мы с фашистами воюем, то с националистами, то с неонацистами. Все эти слова нужно прояснить. Что такое современный нацизм? Что такое Запад, либерализм? Что представляет из себя русская идея? Что сегодня коммунизм и дружба народов? Как лучше говорить: Украина или Малороссия? Наши некоторые правые на радостях объявляют, что Украину вообще следует отменить и все эти земли назвать Малороссией. Но, прежде чем это сделать, надо все имена прояснить. Нельзя прийти к людям и сказать: «Вы были Украиной, а теперь будете Малороссией. И точка». Пусть не очень хорошо, но все-таки люди жили с этим 30 лет и свыклись с такими обозначениями. И тут мы говорим им: «Вы больше не украинцы, вы русские». Пусть будет так, я не против, но, для того чтобы сделать это правильно, надо провести какую-то идейную работу. А в итоге получается, что мы меняем один национализм — украинский, который по определению плохой, на другой национализм — великоросский, по определению хороший. Я считаю, что это неправильно. По данному поводу хорошо высказался мой старший товарищ по евразийству Герман Садулаев: глупо менять один национализм на другой. Нам нужна кардинальная ломка парадигмы — в данном случае парадигмы украинства как в самом деле очень злобной, агрессивной и кровавой идеи.

Вот это все, о чем я говорю, и включает в себя «Великое исправление имен». У этой реформы должны быть и философское измерение, и политико-экономическое, и социальное. Более того, наша нынешняя спецоперация и цивилизационный конфликт выигрываются не только танками и ультрасовременным вооружением, но и правильно «экипированными» идеями. Я глубоко убежден, что сами войны развязываются философами — именно они провоцируют столкновение идей. Ну что ж, философы начинают войны — значит, им их и завершать. Это старая концепция, хотя современная философия войны пытается ее оспорить, выдвигая взгляд на войну как на незавершаемый, перманентный конфликт. Но на самом деле все войны завершаются победами. Хотя бы до новой войны, но тем не менее… А для этого нам нужны идеи Победы.

— Для того чтобы создать новый мир, нам нужно дать ему имя. Так при сотворении мира в Ветхом Завете Бог позволил Адаму выдумать имена «птицам небесным и зверям земным».

— Совершенно верно. Я хочу дополнить, что христианский космос — это космос ословесненный. Это именно космос, то есть порядок, гармония, где все вещи имеют свое место и наименование. Современный западный глобализм стремится называть себя универсализмом, но в действительности отрицает все универсалии и имена. Он отказывается от общих понятий и коллективных идентичностей. Последняя коллективная идентичность, от которой пытается отказаться Запад, — это сам человек. Дескать, больше не будет человека, а будут отдельные индивидуумы, и даже не индивидуумы, а девидуумы, которых нельзя будет собрать вместе в одно человечество. В этом и заключается самый сок глобалистского проекта. А мы как раз боремся за то, чтобы остались человечество и человек, остались нация, пол и прочие универсалии, позволяющие нам ощущать себя людьми.

— Мы беседуем в рамках христианского мировоззрения. Но в Донбассе в спецоперации активное участие принимают и мусульмане, и буддисты из той же Бурятии и Тувы. Если о мусульманах мы знаем достаточно много благодаря огромности исламского космоса и активности Рамзана Кадырова, то о «боевых бурятах», как они сами себя называют, наши сведения ничтожны. Как вы думаете, ислам и буддизм играют какую-то роль в складывании новой картины мира?

—  Я небольшой специалист, чтобы много говорить об исламе. Хотя представляю, что для исламского мира нынешний конфликт представляется чем-то вроде священной войны —  благодаря грамотному пиар-менеджменту со стороны Рамзана Кадырова. Я знаю, что за счет этого мусульмане нас очень поддерживают. Как говорит Рамзан Ахматович, это война «против нациков и шайтанов», и многим эта риторика близка, и я ее тоже разделяю.

Что касается буддизма. Я родом из Забайкалья, Читы, и с «русским буддизмом» сталкивался непосредственно. У нас даже рядом со школой был буддийский дацан, а если пройти чуть дальше — православная церковь декабристов. И это все существовало в какой-то гармонии друг с другом. И я знаю, что бурятский мир всю эту нашу русскую, евразийскую ойкумену воспринимает как свой родной космос. Они слабо представляют себе, как все устроено где-нибудь в Воронеже, Липецке или Рязани, но при этом все равно считают это все своим. В них очень силен логос родственности, тот самый концепт дружбы народов.

— Недаром слово «бурят» иногда выводят из слова «брат».

— Да, это так. И я думаю, что буддисты, с точки зрения Махаяны, воспринимают всю эту украинскую историю как покушение на гармонию. Быть может, им не очень близка концепция триединого русского народа — малороссов, белорусов и великороссов, но при этом кровавую и ублюдочную деятельность современной Украины они воспринимают как нарушение исходного гармоничного миропорядка, покушение на родную, общую для всех Россию.

Один мой приятель рассказывал мне, что несколько лет назад он встретил в Донбассе нескольких бурят и они поведали ему, что специально приехали сюда из Сибири, потому что посмотрели в сети видеоролик с Моторолой (позывной Арсена Павлова, командира противотанкового специального подразделения «Спарта». Убит в 2016 году — прим. ред.). И отправились в Донбасс, чтобы присоединиться к батальону Мотора. То есть они посмотрели на Моторолу, и он представился им в образе буддийского бога войны, гневного божества, сражающегося за гармонию. И они поехали, чтобы защитить свой космос и свою Родину.

«Я думаю, что на войне, как в топосе, при котором рушится привычный космос, есть потребность в гармонии и рок-н-ролле» Фото: © V Ictor / XinHua / www.globallookpress.com

«Война отрезвляет, она возвращает нас из выдуманного мира в жесткие, но правдивые реалии»

— Я хочу задать вам вопрос о музыке войны. Я знаю, что в свое время вы интересовались русским рэпом и даже посвятили ему философские очерки. Между тем еще со времен балабановского «Брата» мы помним, что музыка войны — это рок-н-ролл, а попсу в окопах не слушают. «Она ненастоящая», как говорил Сергей Бодров. Означает ли ваш подход к рэпу, что его, в отличие от каких-нибудь Меладзе и Киркорова, слушают на войне?

— Я думаю, что на войне, как в топосе, при котором рушится привычный космос, есть потребность в гармонии и рок-н-ролле. Именно поэтому рок-н-ролл как музыка мира в действительности является музыкой войны, потому что у бойцов на него есть запрос. Хотя я знаю, что ни БГ, ни Макаревич, скорее всего, не согласились бы с утверждением, что рок — это музыка войны. Рок был актуален в период чеченских кампаний, но у современной войны — другая музыка, и на эту роль, по моему мнению, больше подходит рэп. Я могу привести в пример тексты Артема Саграды из группы «Соль земли». Я рассматриваю его как одного из главнейших рэп-персонажей, и у него есть масса песен, посвященных Донбассу. У Саграды есть строки: «Это лучшие традиции хип-хопа. Не ради глянцевых страниц, а для окопа». Я думаю, что музыка войны, во всяком случае донбасской войны, звучит, как музыка Артема Саграды. Хотя если говорить о рэпе в целом, то есть замечательная группа «25/17», которую тоже очень слушают в Донбассе, хотя у них, так скажем, не вполне последовательная позиция. У нас очень любят также Диму Хаски, нашего известного музыканта из Улан-Удэ, который, кстати говоря, сейчас здесь, в Донецке. Русский рэп — это как агент Смит из фильма «Матрица»: чего бы он ни касался, все превращает в свое подобие, то есть в русский рэп. Если рэпер станет петь с рокером, то рокер станет рэпером и будет у него на подтанцовках. Стихия рэпа тотальна, именно поэтому у меня и возник в свое время интерес описать ее с помощью философского инструментария. Но на Западе рэп был полностью съеден капитализмом и его адептами в лице хипстеров. У нас же какой-то сегмент рэпа вполне подходит под определение «музыка войны».

— Но в большой России далеко не все хотят слушать музыку войны — я говорю не только о рэпе, но и о военной атмосфере в целом. Общество потребления не готово к этому. Кроме того, война несет дисгармонию, а будущая Россия, в которую мы все хотим вернуться, должна, как мне кажется, звучать на языке гармонии.

— Пространство идей по своей сути не гармонично, оно существует в рамках некоей палестры (соревновательности), некоего конфликта, который обусловлен тем, что идеи состязаются друг с другом. Чтобы достичь гармонии, нужно определиться с идеями, которые мы отстаиваем. Готовы ли мы к тому, чтобы какая-то из этих идей победила и начала царствовать?

Общество потребления не сориентировано на мир идей и их конфликт, оно хочет только того, что называют «тишь да гладь». Помните, у Ницше в книге «Так говорил Заратустра» последние люди говорят и «бессмысленно моргают»? Они хотят только наслаждаться жизнью, смотреть сериалы, есть гамбургеры и так далее. Я, разумеется, немножко утрирую — быть может, смотреть не сериалы, а арт-хаус, и есть не гамбургеры, но более изысканную еду, однако суть от этого не меняется. И на такое общество потребления ориентируется и современная музыка, в том числе и рэп. Многие музыканты, будучи солидарны с нашей стороной конфликта — с нами, ополченцами, «ватниками», «орками», — просто боялись публично выразить нам свою поддержку, чтобы их приглашали на чарты и к участию в конкурсах.

В какой-то мере общество потребления возникло не вчера — оно было всегда. Всегда были массы и пассионарии. И пассионарии противопоставляли обществу потребления свои идеи, живя ими, воюя и погибая за них. При этом любую работу надо продолжать делать, не сильно рассчитывая на результат и на то, что обязательно станет лучше. Если по итогам не стало хуже, то это уже победа. Быть может, это несколько пессимистический взгляд, но зато реалистичный.

О современном обществе очень хорошо высказался мой учитель, философ Владимир Владимирович Варава. Он называет его эвтаназийным. Социум живет, уповая на иммортологическую (иммортология — наука о бессмертии — прим. ред.) утопию вечной молодости. Во главу угла, как я уже говорил, ставится не смысл жизни, а наслаждение ею. Что до смерти, то о ней даже как-то неприлично говорить — она изгнана в темноту больничной палаты, где человек остается с нею один на один. Общество потребления ничем ему не поможет — оно вообще не хочет ничего знать о смерти, потому что в его представлении умирают одни неудачники. В этом контексте война отрезвляет, она возвращает нас из выдуманного, виртуального мира в жесткие, но правдивые реалии. Вот почему философия, исследующая вечные вопросы смысла жизни и смерти, и война так близко смыкаются друг с другом.

— Я надеюсь, что пришло время отрезвления и для Украины. Она тоже живет в своего рода виртуальной реальности, заимствуя победы из компьютерных игр и считая, что спецоперацию, направленную против киевского режима, украинцы выиграли. Между тем за последние дни на «Азовстали» в Мариуполе сдались в плен уже около 2,5 тысячи украинских нациков и бойцов ВСУ. Как восприняли это событие в Донбассе?

— Конечно, это подействовало обнадеживающе: все уже давно ждали, когда у боевиков, скрывающихся в подземельях предприятия «Азовсталь», переломится хребет. Если говорить о наших бойцах, то их настроение приподнялось после этой новости, но если говорить о самом Донецке, то в последние месяца два город настолько погружен в собственные бытовые проблемы (скажем, нет воды или она идет с большими перерывами), что многие не сильно-то и заметили случившееся.

Донбассовцы и без того были уверены, что рано или поздно это произойдет и мы победим. Потому что с нравственной точки зрения, с точки зрения этики и совести мы уже ощущали себя победителями. Исходя из этого, новости об очередной победе воспринимаются как нечто должное — то, что по-другому и быть не может.

Что касается украинских фанфар об их якобы победе, то на Украине вообще живут по книге Жана Бодрийяра «Войны в заливе не было» (посвящена конфликту в Персидском заливе в 1990–1991 годах — прим. ред.). Бодрийяр как философ исследует языки описания конфликта и приходит к выводу, что постепенно язык описания вытесняет сам конфликт, виртуализирует его и в результате становится непонятным, была война в заливе или не было ее. Была Буча или не было ее? Сдались по доброй воле боевики с «Азовстали» или же были эвакуированы? Киев настаивает на том, что они были заботливо эвакуированы. Хотя на самом деле они сдались в плен, а перед этим долго оборонялись, откупались, плакались, устраивали целые шоу, но в итоге трусливо выкинули белый флаг. Потому что они никакие не военные и не бойцы, а обыкновенные трусы и ублюдки, которые терроризировали мирное население, а когда пришел час возмездия, забились в щели. А украинцы уверяют всех, что они просто выполнили приказ сдаться в плен. Что тут можно сказать? Совершенно замечательный приказ, побольше бы таких приказов со стороны командования ВСУ.