«Хамза-бай – катализатор прогресса»: как татарские «обновленцы» воздали хулителям

В Тинчуринском театре 29-летний режиссер Ильнур Гарифуллин в качестве своего дебюта на татарской сцене выбрал «Беренче театр» Галиасгара Камала

«Обычно в татарских спектаклях все ставится впрямую»

«Самая главная мысль — те люди, которые отрицают и запрещают любой вид искусства и творчества, сами становятся катализатором, который дает толчок для развития, — говорит „БИЗНЕС Online“ режиссер Ильнур Гарифуллин. — Потому что преграда — это и есть тот рубеж, который нужно пройти». 29-летний Гарифуллин, известный по актерским работам в Казанском ТЮЗе (в этом году он номинировался как актер второго плана на «Золотую маску» за «Иваново детство») и иммерсивной «Анне Карениной», теперь служит в качестве постановщика в Тинчуринском театре. А «Беренче театр» (по пьесе Галиасгара Камала 1908 года) — это его первый режиссерский опыт в татарском театре.

И, конечно, от соратника главрежа Туфана Имамутдинова трудно было ожидать сугубо традиционного прочтения национальной классики. Предпремьерный пресс-релиз и вовсе обещал перформера, выбивающего пыль из ковра, как метафору того, как сегодня молодые художники пытаются «освежить» (тоже слова Гарифуллина) татарскую культуру. От сюжета с перформером в итоге решили отказаться (вроде бы вокруг этой идеи сделают целый спектакль, но для другой площадки), однако без ковра «Беренче театр» не обошелся. Нехитрая конструкция из 6 вращающихся дверей, напоминающая стоящие рядом примерочные в магазине одежды, составила основную часть сценографии спектакля (художник — Александр Греньков), снаружи представляя собой стену, увешанную теми самыми коврами — символом достатка в татарской семье, по версии авторов постановки.

Предпремьерный пресс-релиз и вовсе обещал перформера, выбивающего пыль из ковра, как метафору того, как сегодня молодые художники пытаются «освежить» татарскую культуру

«Театр должен быть больше образным, чтобы не было напрямую, — продолжает режиссер „Первого представления“ в Тинчуринском театре. — Обычно в татарских спектаклях все ставится впрямую, если дом, то дом со стенами, если стол, то это стол, если стог сена, то стоит тюк. А мы попытались, совсем не меняя текста, сделать совершенно в другом формате».

Правда, двери периодически не закрываются до конца, и стоящим за ними актерам, ждущим своего выхода, приходится помогать с этим. Кроме того, внутри самой конструкции есть зазоры, из-за чего периодически отвлекаешься на мельтешение силуэтов людей, находящихся за ней. Скорее это вопросы к цехам, но периодически возникает и ощущение художественного приема, доказывающего идею авторов, что традиционный татарский театр нуждается в обновлении.

Нехитрая конструкция из 6 вращающихся дверей, напоминающая стоящие рядом примерочные в магазине одежды, составила основную часть сценографии спектакля

Впрочем, большую часть времени этого часового представления ничего революционного не происходит. Актеры разыгрывают хрестоматийную историю, как зажиточный Хамза-бай (Ренат Шамсутдинов) безуспешно пытался запретить в Казани первое театральное представление («оскорбляющее религию»), но, придя домой, обнаружил, что все его домочадцы отправились в театр. Артисты работают по всем канонам классической татарской комедии, образуя вполне органичный ансамбль. Смущает только проем в центре на авансцене, где установлено несколько стульев, очевидно напоминая о зрительном зале. Первую половину спектакля он пустует. Но вот уже герои, выяснив свои отношения, отправляются в театр. И через какое-то время занимают места в том самом зрительном зале на сцене, предварительно расставшись с гримом и облачившись в современную одежду. Первыми это сделали дочь Хамзы-бая Гафифа (Айсылу Мусаллямова) и ее муж Вали (Ильфак Хафизов), а потом и все остальные. В итоге финальный гневный монолог Хамзы-бая завершается аплодисментами «рядовых зрителей».

Хамза-бай, вставший на стул, как на пьедестал, превращается в памятник, который открывают герои спектакля, уже внешне мало похожие на домочадцев байского дома начала прошлого века

«Ты становишься монументом»

После случился и главный кунштюк от режиссера Гарифуллина. Хамза-бай, вставший на стул, как на пьедестал, превращается в памятник, который открывают герои спектакля, уже внешне мало похожие на домочадцев байского дома начала прошлого века. После чего тот, кто еще 20 минут назад был его зятем Вали, произносит: «Друзья, мы сегодня собрались здесь для того, чтобы открыть памятник известному критику Искелеку Надановичу (тат. „искелек“ — „старое, устаревшее“, „надан“ — „глупый“, такое имя фигурирует в тексте, предоставленном театром им. Тинчурина, хотя в самом спектакле, кажется, имя звучало иначе — прим. ред.), который посвятил всю свою жизнь тому, чтобы препятствовать развитию театра». Но, продолжает герой спектакля, усилия этого человека дали противоположный эффект: «Только благодаря тому, что он был против, и благодаря его заумным высказываниям, непонятным простому человеку, театр достиг такого уровня, который занимает сегодня! Будущее нашего искусства также находится в руках продолжателей традиций Искелека Надановича. Пусть живет высокое искусство!»

Режиссер Ильнур Гарифуллин

В общем, только в финале становится понятно, что все это «театральное хулиганство» относится к критикам современного экспериментального национального театра, которые сами порой доходят до гротеска в своих реакциях. Кстати, говорят, кто-то из коллег-журналистов даже оскорбился увиденному на премьере «Беренче театр», приняв это на свой счет.

«И в конце я совершаю то действие, что Хамза-бай тоже идет в театр, — продолжает режиссер Гарифуллин. — Тем самым я хотел показать: то, что он отрицал, его привлекло. Не факт, что он изменился, придя в театр, но то, что эта его жесткость и диктатура привела его к монументальности и он стал скульптурой, тоже является главным событием — то, к чему я вел. Потому что любое действие — жесткое или нежесткое — может привести тебя к какому-то бесконечному, то есть ты становишься монументом. А вот отношение к этому монументу уже разное. Действия, которые совершал Хамза-бай, создали именно такой монумент. Монумент, в котором идет некий сюр и острая колкая шутка». И дальше автор резюмирует: «Хамза-бай — это тот катализатор, который дал движение татарскому театру в сторону прогресса». 

В финале публика встает и неистово аплодирует, и это выглядит абсолютным постмодернизмом

«Беренче театр» в Тинчуринском театре вряд ли можно назвать шедевром, скорее милым театральным пустячком, который, впрочем, все равно требует какой-то рефлексии, обсуждения, возможно, даже на повышенных тонах, иначе может пройти просто мимо большинства зрителей, совершенно не знакомых с контекстом. В этой связи удивляет позиция служб Тинчуринского театра, отвечающих за работу со зрителями. Почему-то возрастное ограничение спектакля — 6+, что позволяет показывать «Беренче театр» днем в рабочий день, наполняя театр детьми младшего школьного возраста. Последним непонятно и неинтересно происходящее, дети снуют по залу, бесконечно падают на пол номерки в гардероб, катаются пустые пластиковые бутылки… Зато повышаются показатели республики по использованию «Пушкинских карт».

Кстати, в финале публика встает и неистово аплодирует, и это выглядит абсолютным постмодернизмом. И остается задуматься, а кто же создает больше проблем современному татарскому театру? Неистовые критикессы, пишущие заявления в прокуратуру на не понравившиеся им постановки, или вот такие зрители, которым с детства привили нелюбовь к театру централизованными походами в угоду чиновничьих показателей? Кажется, что ответ очевиден, со вторыми проблем гораздо больше, ведь в основе их отношения к искусству лежит равнодушие.