Ксения Денисенко, психолог: «Хорошие мальчики не злятся, пока не пойдут расстреливать сверстников»

Ксения Денисенко: «В развитых странах дети планово проходят психиатра, а у нас этого будут избегать, пока уж совсем что-то не случится» Фото предоставлено Ксенией Денисенко

«Школьный психолог сказала детям, что в их возрасте не может быть никаких проблем, кроме смерти хомячка»

— Ксения, после очередной трагедии в стиле скулшутинга в Перми все озадачились вопросом: а как предотвратить новые возможные случаи стрельбы? Слишком часто это стало происходить: в Казани — 11 мая этого года, в Перми — 20 сентября. Но кто у нас сейчас способен выявлять в молодежной среде потенциальных стрелков? Школьные психологи? Однако все сетуют, что этот институт явно нуждается в реформировании.

— Да, реформировать институт школьных психологов нужно, но для этого потребуется начать с изменений в отечественном образовании в целом. Ведь чтобы оказывать качественную психологическую помощь, необходимо иметь своего личного терапевта, супервизора, постоянно проходить терапевтическое обучение. Однако на это требуются немалые средства, и в зарплату школьного психолога они не укладываются. А пока что некоторые школьные психологи не способны вызвать доверие у подростков, особенно если это взрослые женщины старых взглядов. Я ни в коем случае не эйджист и охотно допускаю, что бывают клевые взрослые женщины-психологи, которые разбираются во всем и слушают Моргенштерна или как минимум знают, кто он такой. Или же допускают, что существует много видов сексуальности… Они могут не поддерживать это лично, но они хотя бы открыты к диалогу на такую тему. Однако это редкость в школах. Мне не так давно дети рассказывали, что школьный психолог сказала им, что в их возрасте вообще не может быть никаких проблем, кроме смерти хомячка. Я уж не говорю о том, что смерть хомячка бывает жутко травматичным опытом для ребенка. Но и без этого у подростков достаточно проблем. И если первый опыт обращения ребенка к школьному психологу вот такой, то о каком доверии может идти речь? И какая репутация института психологов формируется при этом? Дай бог, если в будущем этому человеку попадется хороший психолог, но в большинстве случаев такое способно навсегда отбить желание обращаться за психологической помощью.

Важно также понимать, что если школа большая, то одного психолога мало. Не может один и тот же человек консультировать младшую школу и подростков. В идеальной картине мира было бы здорово, если бы у каждого классного руководителя имелось еще и психологическое образование. Тогда в поле зрения каждого педагога находились бы 30 подростков, о которых ты что-то понимаешь. 

— Вам бы удалось «узнать» в подростке, которого привели к вам на прием, потенциального «стрелка»? Вообще это возможно? Есть ли какой-то общий психологический портрет молодого человека, способного на скулшутинг?

— Я думаю, что распознать можно. Уже вышли какие-то пособия и методички, предписывающие учителям выявлять агрессивных учеников. Но, насколько мне известно из того, что я читала про «стрелков», в своем повседневном поведении они не были агрессивными. Скажем, про «казанского стрелка» я читала побольше — у меня есть родственники в столице РТ, и эта трагедия в какой-то степени затронула меня лично. Так вот, общим рефреном про Ильназа Галявиева звучит: «Мы на него никогда бы не подумали». И если почитать жизненные истории не только «стрелков», но и серийных убийц, выяснится, что в быту они были достаточно тихими и скромными людьми. Это довольно частая история. А нас сейчас призывают искать каких-то суперагрессивных хулиганов, которые не дают никому покоя и постоянно всех обижают. Тем самым создается портрет не «стрелка», а кого-то прямо противоположного. Скорее всего, это портрет его обидчика. Я ни в коем случае не поддерживаю насилие, но дети, которые кого-то бьют и обижают, выражают свою агрессию. И вряд ли у них после этого возникает потребность браться за оружие.

«Пусть лучше он «убивает» своих врагов в видеоигре, чем подражает «стрелкам» из Казани, Перми или Керчи»Фото: © Владимир Песня, РИА «Новости»

«Мы не должны огораживать ребенка от злости — скорее мы должны научить его с ней обращаться»

— А вы считаете, что агрессию можно и нужно проявлять?

— У нас принято считать, что агрессия — это что-то очень плохое. Хотя термин «агрессия» даже этимологически происходит от слова «шаг», «продвигаться». Это как раз про энергию, про то, что нас ведет вперед. Когда мы выбираемся из чрева матери — это тоже про агрессию, мы все преодолевали сложности, чтобы прийти в этот мир. Злость, агрессия — это все важно, но в нашем сознании она часто имеет негативную коннотацию. Нам нередко твердят в детстве: «Хорошие мальчики и хорошие девочки не злятся». Особенно нельзя злиться на близких людей — на маму, на папу и тем более на младших братьев и сестер, потому что они маленькие. И вообще на маленьких нельзя злиться. Если ребенка обижают в школе и он пожалуется родителям, то они только отмахнутся: «Не обращай на них внимания!»

Но ребенок, несмотря на старательно расставляемые табу, частенько злится. С самого раннего возраста. Ему не купили игрушку, и он дуется и имеет на это право. Я не говорю о том, что детям надо потакать, но следует показать им, что их злость важна и с ней нужно что-то делать. Игрушку можно не покупать, но нельзя оставлять ребенка наедине с его злостью. В два-три года ребенок даже не знает о том, что он злится, ему неизвестно, как это называется. Просто ему плохо — он хотел чего-то, но не получил этого. И родитель должен посочувствовать ему. Самое важное, что от нас требуется, не объяснить, что сейчас денег нет или, наоборот, игрушек дома так много, что новую уже некуда ставить, а обозначить ребенку, что с ним происходит, проговорить это словами: «Ты сейчас злишься». Заметить его эмоцию, легализовать ее. Потому что никакая злость, просто раздавленная и не замеченная взрослыми, не проходит для детей даром. Мы не должны огораживать ребенка от того, чтобы он испытывал злость — скорее мы должны научить его с ней обращаться. 

Ко мне часто приходят подростки, которые уверяют, что они вообще не злятся. Потому что это «неполезно». «Мама говорит, что злость вредит только мне». И в самом деле, к подростковому возрасту такие дети привыкают не чувствовать злость. Это не значит, что ее нет. Есть такой термин в психологии — десентизация, ограничение чувств. Такое бывает с разными эмоциями. У мальчишек еще случается «Я ничего не боюсь» или «Я никогда не грущу». Это наша этакая маскулинная история.

Тем не менее невозможно жить в мире и не злиться. То тебе на ногу наступят, то скажут что-то неприятное, то мама заставит выключить компьютер и лечь в 11, а не в 12 часов, как ты хотел. И злость копится. Дома ее выражать нельзя: маме слова не скажи — прилетит «ответка». В некоторых семьях, к моему глубокому сожалению, до сих пор применяется физическое наказание. И в семье, среди близких ребенок в самом деле может казаться шелковым. Тем не менее агрессия все равно будет искать выход. Поэтому я и говорю, что хорошие мальчики и девочки не злятся, пока гнев не захватит их целиком и они не пойдут расстреливать сверстников.

— Но какой выход можно дать переполняющей подростка агрессии? Пока дело не дошло до расстрелов?

— Дома никому и слова плохого не скажешь и подушку не побьешь. Не потому, что нельзя трогать подушку, а потому, что никто этого ребенку не подсказал. Никто не сказал ему, что можно просто пойти в лес и покричать. Тем не менее нужно находить какие-то инструменты реализации агрессии. Пусть наши дети бьют подушки и игрушки, колотят боксерские груши, отправляют гневные письма и даже иногда ругаются матом. Наша задача как взрослых — объяснить, где и когда это уместно. А еще они могут взять видеоигру и раздать врагам и неприятным персонажам имена всех тех людей, которые им насолили. И потом их там расстреливать.

— В вашей практике были подростки, которые именно так и поступали?

— У меня есть подростки, которые сами интуитивно пришли к этому. Я помню одного ребенка, который так «наказывал» своих учителей. В его игре учителя приобретали те черты, которые, как ему казалось, им подходят. Расправившись со своими «учителями-мучителями» виртуально, в школе он чувствовал себя уже спокойнее. Это неглупый мальчишка: он понимал, что если он своего педагога пошлет куда подальше, то проблемы в итоге будут не у педагога, а у него. Мы знаем, что в школе тоже часто работают разные люди, а в конфликте педагогов и ребенка родители нередко бывают не на стороне последнего. Поэтому пусть лучше он «убивает» своих врагов в видеоигре, чем подражает «стрелкам» из Казани, Перми или Керчи.

— Так это получается какое-то детское вуду. Проткни твоего врага иголками, расстреляй и взорви его… Вы считаете, что это безопасно и что ребенок будет способен и дальше контролировать свои эмоции и никому не нанести реального вреда?

— Я знаю, что есть опасения у некоторых людей, что ребенок не в состоянии отличить реальность от вымысла. Однако психически здоровый и развивающийся в рамках нормы подросток абсолютно точно может это сделать. Он хорошо понимает, что есть компьютерная игра, а есть реальность. Если ребенок не способен этого понять, значит, его нужно заранее вести к соответствующим специалистам, а это уже другой случай.

Мы в нашем детстве играли в войну — еще не в компьютерную, а в уличную, дворовую. Мы делились на наших и не наших, стреляли друг в друга, колошматили и умирали дружно в бою. И мы как-то все выжили: никто не перепутал ту придуманную, детскую войнушку с настоящей. Никто не вырос в серийного убийцу. Конечно, старшее поколение компьютерные игры могут пугать, и это понятно. Когда-то другое старшее поколение пугали телевизоры. Детям говорили, что у них вытекут глаза, если они станут постоянно смотреть мультики. Но за всю жизнь мне так и не удалось увидеть ни одних вытекших из-за телевизора глаз… Не довелось. Если вы видели, то дайте ссылку.

Конечно, то, о чем я говорю — о квалифицированной психологической поддержке в школе, о том, чтобы в семьях проявлялась эмпатия и у родителей наличествовала бы осознанная система воспитания, — все это требует огромных ресурсов. Разумеется, нам проще просто взять и отключить детям интернет, удалить все компьютерные игры и отвести ребенка в секцию, которая ему не нравится. Зато все, дескать, будут живы-здоровы. Но в секции обычно ведут дошколят или первоклассников, а что делать с 15-летними?

Прежде всего нам нужно образовывать родителей. Мне всегда казалось странным, что мы фактически не предъявляем к родителям никаких требований. Скажем, для того чтобы профессионально работать с детьми, надо получить квалификацию. Для того чтобы взять ребенка из детдома, требуется пройти через школу приемного родительства. Чтобы водить машину, нужно окончить автошколу и получить права. Даже для того, чтобы взять собаку из приюта, надо прийти на собеседование и приобрести какой-то набор знаний. А для того, чтобы воспитывать ребенка, достаточно просто не воспользоваться контрацепцией или же неправильно ею воспользоваться. Вот и все. Разве это справедливо?

«Социопатия и психопатия, как правило, проявляются уже в раннем детском возрасте. То, что на них предпочитают не обращать внимания, связано, видимо, с тем, что у нас стигматизированы психиатрические расстройства»Фото: © Владимир Песня, РИА «Новости»

«Ко мне иногда приходят родители, которые говорят: «Почините мне ребенка, он сломался»

— Почему в России вообще получила такое жутковатое распространение так называемая молодежная субкультура скулшутинга и «колумбайна»? Ведь изначально это чисто американское явление — там больше всего фиксируется случаев массовых расстрелов и нападений в школах. Следом идут Япония, Швеция, Германия… И вдруг началась эта кровавая российская летопись: Москва, Ивантеевка, Улан-Удэ, Керчь, Казань, Пермь. По данным журнала «Сноб», до 2018 года во «ВКонтакте» были распространены группы, пропагандирующие скулшутинг, и на них были подписаны не меньше 30 тысяч молодых людей. Кто-то называет цифру до 70 тысяч.

— Никакая самая диковатая субкультура не приживется, если не найдет для себя благоприятной почвы. Но я не думаю, что все 30 тысяч или 70 тысяч подписчиков этих групп лелеяли замысел когда-нибудь реально расстрелять своих учителей и одноклассников. У большинства это обычная тяга к запретному. После краха советской школьной системы мы прошли через множество молодежных субкультур. К примеру, когда я росла, все вокруг было про наркотики, но я как-то этому не поддалась, потому что у меня плюс-минус сохранялась хорошая обстановка в семье. И это первостепенно. Будут ли подростки поддаваться влиянию каких-то субкультур или деструктивных сверстников, в первую очередь зависит от благополучия домашней атмосферы. Важно, сможет ли ребенок рассказать родителям о том, что с ним происходит, и заметят ли они это. Самое основное, с чем мы имеем дело в психологии, — это семейный анамнез, и здесь я не скажу ничего нового. Последние случаи скулшутинга, что в Перми, что в Казани, скорее свидетельствуют о психопатологиях данных молодых людей. И здесь возникает вопрос: почему домашние не заметили этого? Или заметили, но проигнорировали?

— К примеру, Тимур Бекмансуров в своей прощальной записке сообщал о «звоне в голове», сдавливании висков, наслаждении от причинения боли. Другой, Ильназ Галявиев, писал о том, что он бог.

— Это, по крайней мере, сигналы о том, что нужно обратиться к специалистам и провести какое-то обследование. «Пермский стрелок» Бекмансуров писал о том, что он всю жизнь провоцировал людей на то, чтобы они боялись. Ему приятно было наблюдать страх на их лицах. Это уже больше похоже на психопатию и социопатию. Это не длится один день. Наверняка он не был легким и жизнерадостным мальчиком. Социопатия и психопатия, как правило, проявляются уже в раннем детском возрасте. То, что на них предпочитают не обращать внимания, связано, видимо, с тем, что у нас стигматизированы психиатрические расстройства. В развитых странах дети планово проходят психиатра, а у нас этого будут избегать, пока уж совсем что-то не случится.

— Я думаю, родители просто боятся, что их дети будут заклеймены как психи.

— Да, они боятся клеймения и не знают, что с этим делать. Если уж аутизм вызывает вопросы, то слабоумие — просто панику. Как, мой ребенок слабоумный? У нас люди не знают, как передаются или же не передаются психиатрические заболевания. Слабоумие ребенка они, скорее всего, объяснят тем, что мать пила во время беременности. А это уже влечет за собой клеймение матери.

— Насколько вообще мифологизирована в России психологическая помощь?

— Есть распространенное представление, что все психологи — шарлатаны. Есть история о том, что к психологам ходят только психи. Я думаю, это следствие необразованности и того, что у нас не так популяризирована психология. К тому же хороший профессионал-психолог или психиатр — это дело недешевое. А в нашей стране, как известно, не слишком высокий уровень жизни. Те, у кого есть деньги, не очень готовы вкладывать в свое ментальное здоровье. Люди до сих пор недостаточно хорошо понимают, как это работает.

Так или иначе, но заметить, что с твоим ребенком что-то происходит, все-таки можно. Ко мне иногда приходят родители, которые говорят: «Почините мне ребенка, он сломался. Был хороший, хороший, и вдруг…» Да, подростковый бунт происходит практически с каждым молодым человеком, но этот бунт никогда не будет сильно противоречить естеству подростка. Не бывает так, чтобы мальчик или девочка прежде обожали цветочки и бабочек, а потом переключились бы исключительно на вурдалаков и упырей. Если в ребенке заложена жестокость, она наверняка проявлялась и раньше. Иногда такие дети любят убивать и мучить животных. Здоровый ребенок может убить животное только по неосторожности. У него есть эмпатия и сочувствие — он понимает, что котенку или щеночку больно. Дети с психопатологиями этого не понимают, они могут убить и причинить вред достаточно хладнокровно.

Я знаю, что многие современные мамы во время беременности читают много полезных и нужных книжек. Это здорово, что они это делают, но они обычно читают про беременность и про раннее развитие. А про подростковый возраст им, понятное дело, рано. А потом им как-то и не до этого становится. Таким образом, данный важный период жизни детей выпадает из внимания родителей.

«Даже полная семья не способна ни от чего уберечь. Такие подростки оказываются в разного рода субкультурах. Раньше были эмо, готы и панки. А сейчас — те же «стрелки». Потому что хочется к чему-то принадлежать и быть на кого-то похожим»Фото: © Владимир Песня, РИА «Новости»

«Если я мальчик и мне показывают того же «казанского стрелка», какие мысли могут возникнуть? К примеру: «Он похож на меня, он такой же худой, такой же одинокий…»

— Вы правильно заметили в «Твиттере», что в подавляющем количестве случаев «стрелки» — мальчики. Сложно припомнить, чтобы девочки совершали массовые убийства (если это, конечно, не шахидки). Это такие плоды папиного маскулинного воспитания? Но у части «стрелков» неполные семьи, да и в основном они мамины сыночки.

— Да, это может идти и от мам, которые часто говорят: «Не будь тряпкой, дай сдачи!» Тем не менее во всем обществе еще бытует эта маскулинная культура, согласно которой мальчик имеет право на насилие. Девочек же обычно учат быть цветочками, спокойными и терпеливыми. Мы понимаем, что бывают и исключения (мне скидывали буквально пару примеров, когда девочки прибегали к насилию), но чаще всего это так. Мальчишкам дарят пистолеты, они играют в войнушку. Если они дерутся, то все разводят руками: «Ну они же мальчики».

В отношении скулшутинга включается еще механизм подражания. СМИ много рассказывают про «стрелков», а те — мальчики. Даже если я, предположим, какая-то запутавшаяся девочка, мне сложно примерить эту ролевую модель на себя. А вот если я мальчик, мне показывают того же «казанского стрелка» и я читаю его манифест, какие мысли могут возникнуть? К примеру: «Он похож на меня, он такой же худой, такой же одинокий. Его не понимают, и меня не понимают». И тогда его поступок может показаться мне хорошей идеей. Конечно, мы должны учитывать, что такой алгоритм мыслей может возникнуть у людей с нестабильной психикой. Новости про пермского и казанского «стрелков» посмотрели миллионы подростков. Но это ведь не значит, что все эти миллионы возьмутся за оружие.

У нас у всех есть такая человеческая потребность — в принадлежности. К какой-то общности, группе или семье. А такой ребенок, о котором мы говорим, нередко в собственной семье воспринимается как странный, замкнутый. Иногда говорят: «На нас не похожий. Таких мы не видели». И ребенок про себя понимает, что он такой один. Бывает так, что в семье экстравертов рождается интроверт. Здорово, если он при этом видит и свое отличие, и свое сходство с семьей. А если только отличие? Он вроде родной, а вроде инородный. Папа у него веселый, душа компании, к нему все тянутся, а у мальчика и друзей толком нет. И тогда даже полная семья не способна ни от чего уберечь. Такие подростки оказываются в разного рода субкультурах. Раньше были эмо, готы и панки. А сейчас — те же «стрелки». Потому что хочется к чему-то принадлежать и быть на кого-то похожим.

В подростковом возрасте дети в любом случае отделяются от семьи. Если дома все в порядке, я все равно знаю, что мама и папа где-то есть и что я могу в любой момент к ним вернуться, и они меня примут. Я, конечно, буду от них отбрыкиваться, но я буду помнить о своей принадлежности. Важно, чтобы у тебя был такой взрослый, который всегда за тебя и к которому всегда можно прийти и поговорить. Дети ведь часто говорят о своих проблемах, жалуются, но взрослые могут либо обесценивать эти проблемы, либо, что еще хуже, вставать на сторону обидчика. «А ты тоже дай в лоб» — вот и все советы.

Теперь представьте: если мальчишка астеничного типа, а его гнобят ребята из, что называется, футбольной команды. Ну кому он там даст в лоб? Может попробовать, конечно, но проблем огребет еще больше. Не нужно обладать большим умом, чтобы понять, что ты и футбольная команда в разных весовых категориях. Но если у меня есть много невыраженной агрессии (о чем мы говорили ранее) и если кулаком я ничего не могу сделать, то какие у меня могут быть варианты? Я выискиваю их, перебираю и в итоге понимаю, что против оружия мои обидчики ничего не могут сделать. А для мировосприятия «стрелка» весь мир — это и есть такая огромная и враждебная футбольная команда.

«Что до скулшутинга, то я сильно сомневаюсь, что всем российским учителям и преподавателям розданы на этот счет методички»Фото: «БИЗНЕС Online»

«У пострадавших от скулшутинга может развиться посттравматический синдром»

— Так значит, лучшее лекарство от появления новых «стрелков» — это теплый семейный дом и наличие взрослого, «который всегда за тебя»? А не одинокая конура в холодном доме, где ты никому не нужен.

— В норме, что бы ни делал ребенок, родители всегда на его стороне. У меня был такой случай: отца вызвали в школу и буквально всем миром накинулись на его сына. Он и вправду не был золотым подростком и доставлял много хлопот. Этот мальчик профессионально занимался спортом, и учеба его интересовала не очень сильно. И вот, когда даже учительница по физкультуре сказала что-то плохое про своего ученика (хотя ее кабинет был весь увешан его медалями), папа не выдержал и взорвался: «Слушайте, если 20 человек не могут справиться с одним подростком, значит, проблема в вас, а точно не в нем!» А когда отец вернулся домой, то уже поговорил со своим сыном и объяснил ему, в чем тот неправ. Однако публично он его не предал, не отрекся от него. Когда 20 взрослых наседали со всех сторон, отец был на стороне своего сына. И мне кажется, это и есть то, что дает ребенку опору и уверенность в себе. В противном случае такая история и ей подобные могли бы закончиться плачевно. Возможно, не проявлением агрессии, а каким-то самоповреждающим поведением. Если против меня весь мир, что я могу сделать? Я могу либо попытаться выйти против всего этого мира, либо самоликвидироваться.

Я думаю, что каждый ребенок ценен уже тем, что он родился. Как младенцы, которых все любят и которые ничего для этого не делают. Они кричат, они не дают спать, но им все прощают. Они родились, и это их главное достижение. И на протяжении жизни важно поддерживать это ощущение. Важно, что ты родился. Круто, если у тебя получится чего-то добиться. Но даже если не выйдет — все равно тебя любят.

— Все пытаются смоделировать психологию «стрелков», но почти никто не говорит, какими могут быть психологические последствия скулшутинга для пострадавших. Ведь число этих людей множится: в Перми — не менее 40 человек, в Казани — 32 человека. И даже те, кто выпрыгивал из окон или, забаррикадировавшись, ждал, что вот сейчас войдет этот «супермен», пережили страшный шок.

— Конечно, случившееся окажет влияние на всю дальнейшую жизнь, и я бы хотела, чтобы пострадавшим оказывалась психологическая помощь. Если этого не произойдет, то у этих людей может развиться посттравматический синдром. В этом нет ничего страшного, и это вовсе не означает, что вы какой-то сверхчувствительный. Кто-то может уверять, что он не испугался. Это бравирование. Когда твоя жизнь под угрозой, совершенно нормально бояться. Это самая естественная реакция организма. Затем страх может смениться злостью — на того же «стрелка». Злость — это и есть реакция на страх. Формируется целый комплекс переживаний, и здорово было бы в нем разобраться. Иначе у кого-то могут начаться панические атаки — либо сами по себе, либо при необходимости снова прийти в данное здание. А если там еще и погибли знакомые, это еще больше усугубит состояние. Какое-то время человек может жить вроде бы спокойно, по принципу «было и было», но затем эта история все-таки имеет шансы его догнать. На такой случай и существуют психологи. Понятное дело, это не всем и не всегда доступная помощь, но для первичных или экстренных случаев можно позвонить на линию телефонов доверия, и это точно поможет, там обычно работают квалифицированные специалисты. Было бы разумно, если бы в учебные заведения, в которых случились трагедии скулшутинга, на регулярной основе приходили психологи. На какое-то время там можно было бы открыть постоянно действующий кабинет психологической помощи.

— А как вы оцениваете поведение пермского профессора Олега Сыромятникова, который отказался прервать лекцию во время нападения Бекмансурова и даже не дал студентам как следует забаррикадироваться в аудитории?

— Я точно не поддерживаю тех, кто его активно осуждает. В стрессовой ситуации мы все по-разному реагируем на опасность. Быть может, если бы его как следует предупредили о происходящем, он распорядился бы иначе. Правда в том, что он тоже человек — пусть взрослый, но способный испугаться и дезориентироваться. На этот счет существует множество историй. К примеру, у меня есть моя личная история, когда мне сообщили о смерти отца, а я пошла предупреждать преподавателя по английскому, что я сегодня не приду. Хотя до этого я пропускала без предупреждения бесчисленное количество лекций. То есть это просто был вброс мозга, который находится в панике и пытается хоть что-то предпринять. По всей видимости, мозг этого профессора решил, что лучше всего в тот момент он был способен преподавать литературу. Это была какая-то привычная для него деятельность, в которой он смог укрыться, а рисков для себя и для учащихся он не успел оценить. Сегодня, я думаю, он вполне осознает, что был неправ и хотел бы поступить иначе. Слава богу, это не наша повседневность — стрельба в школах и в университетах, и мы еще не обладаем выдрессированными навыками, как себя в таком случае вести и что делать. Вот после пожаров в кинотеатрах были приняты меры, составлены инструкции, как себя вести, как эвакуировать зрителей и прочее. Что до скулшутинга, то я сильно сомневаюсь, что всем российским учителям и преподавателям розданы на этот счет методички. А если человек не знает, что делать и сталкивается со стрельбой в здании в первый раз в жизни, он может принимать странные решения. Конечно, если он столкнется с этим вновь, то будет вести себя по-другому. Но хотелось бы надеяться, что на его и на наш век уже хватит скулшутингов.