«Ему на площади Свободы не надо конкурентов»: Рубин Абдуллин о борьбе за новый музыкальный театр в Казани

Рубин Абдуллин: «Люблю отстаивать то, что считаю логичным и порой даже необходимым, и предпочитаю просто работать» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Вы меня не помните? Мы с вами играли в Ватикане»

— Рубин Кабирович, на днях Казанская консерватория (КГК имени Жиганова) отметила свое 80-летие большим мероприятием в ГБКЗ имени Сайдашева. Вас на мероприятии не было. Почему?

— Увы, я не мог отменить 3 ноября в Саратове и 5 ноября в Москве класс профессора Абдуллина. Концертирующие музыканты и педагоги выстраивают свое расписание минимум за полгода-год вперед, а приглашение из Казани пришли мне и ректору Московской консерватории за две недели. Он тоже не смог поехать.

— После ухода с поста ректора вас с Казанской консерваторией ничего не связывает в профессиональном плане?

— Связывает, конечно. Это связь с моими учителями. Когда я был студентом консерватории, связи музыкантов со старшим поколением учителей и наставников всегда ощущались и были святы. К сожалению, в ковидные годы и ранее ушли многие любимые мной педагоги и музыканты. Авзал Насретдинович Хайрутдинов — герой, прошедший всю Великую Отечественную войну до Берлина, основатель виолончельной школы в Казани, друживший с московским профессором Семеном Козолуповым и Мстиславом Ростроповичем. Замечательные скрипачи Вадим Алексеевич Афанасьев и Ирина Васильевна Бочкова учились у профессора Московской консерватории Юрия Исаевича Янкелевича. Мой педагог по фортепиано Эммануил Александрович Монасзон учился в Москве в «десятилетке» у Константина Николаевича Игумнова, а потом в консерватории у Якова Израилевича Зака.

Назиб Гаязович Жиганов — ученик замечательного полифониста Генриха Ильича Литинского, профессора Московской консерватории. Альберт Семенович Леман, Натан Григорьевич Рахлин…

Я вам перечисляю всех моих наставников, заложивших краеугольные камни в основание Казанской консерватории, в ее дальнейшее успешное существование и расцвет. Именно благодаря старшему поколению консерватории случились все ее самые яркие события.

«Очень благодарен судьбе за то, что она привела меня в Казанскую консерваторию» Фото: Владимир Зотов

Казанская консерватория тесно связана с Московской. До сих пор на прослушиваниях выясняется, что кто-то учился в Казани. Часто случается, что меня вдруг кто-то обнимает на Большой Никитской (улица, где расположено здание Московской консерватории, — прим. ред.) в Москве: «Вы меня не помните? Мы с вами играли в Ватикане». Приятные встречи. В Москве работают многие музыканты, выросшие в Казани. Они продолжают животворную традицию служения музыке, которая, к счастью, не угасает. Хотя не все реформы в области отечественного образования послужили ему во благо. В частности, навязанная нам Болонская система.

Я очень благодарен судьбе за то, что она привела меня в Казанскую консерваторию. Сначала я учился в музыкальной «десятилетке». С тех пор Назиб Гаязович был рядом со мной всю мою жизнь: первый прием в музыкальную школу в 1958 году он проводил вместе с профессорами консерватории Альбертом Семеновичем Леманом (заведующий кафедрой композиции), Эммануилом Александровичем Монасзоном (мой учитель фортепиано), Семеном Абрамовичем Казачковым (создатель Казанской школы хорового дирижирования — прим. ред.) и Георгием Христофоровичем Ходжаевым (первый директор музыкальной школы им. Жиганова — прим. ред.).

— С кем общаетесь сегодня в Казани?

— Общаюсь я в Казани в основном с теми, с кем меня связывала работа. Делимся своими проблемами и успехами. Музыканты — одна семья, я это так всегда воспринимал. Когда учился, очень рано почувствовал появление родственных душ и осознал, что между людьми возникают творческие связи после работы над каким-то музыкальным сочинением. Особая классическая творческая традиция консерватории сближает людей, делает их отношения более доверительными. Эта профессия требует открытой души и сердечных импульсов. Тогда музыка является живым материалом, а не партитурой, изложенной в звуках.

Я счастлив, что силами собственного издательства Казанская консерватория воздала должное моим учителям выпуском большой серии мемуарных книг о них. Это материализованная память о знаменитых казанцах, строителях татарстанской музыкальной культуры. К 100-летию Наиба Гаязовича Жиганова нами были изданы в нескольких томах все симфонические произведения композитора, его рукописи и документы. На это историческое издание руководство РТ выделило грант, позволивший сохранить творчество Назиба Жиганова как национальное достояние. Это издание доступно читателям Национальной библиотеки Татарстана.

«В отличие от современного стиля работы театра имени Джалиля, у Нияза Даутова был режиссерский театр: каждый спектакль создавался именно с его труппой, первые партии пели солисты Даутова, и оркестр готовился к спектаклю соответствующим образом» Фото: Владимир Зотов

«В не таком уж далеком прошлом от мнения директора оперного театра зависело кратно меньше»

— Глядя со стороны, видите ли изменения в работе консерватории: что нравится, а что, может быть, вызывает вопросы?

— В нынешней ускоряющейся действительности не может не быть изменений. Трудно ответить, каковы они в Казанской консерватории, ибо меня уже четыре года нет в Казани. В наше беспокойное время стремительно меняется и отношение к музыкальному искусству. Я придерживаюсь все-таки тех канонов и принципов, по которым вели нас наши учителя. Став в 1988 году ректором Казанской консерватории, я был всего-навсего старшим преподавателем — не доцентом, не профессором. Было еще 7 кандидатов на эту должность, но голосование ученого совета решило в мою пользу. Профессура старшего поколения доверила мне свою судьбу, сказав: «Мы направим и поможем не ошибиться». Как родители они меня опекали. Молодой ректор, вместе с наставниками я чувствовал себя более защищенным и мог принимать здравые решения.

В первый год работы меня пригласил к себе глава республики, первый секретарь татарского обкома КПСС Минтимер Шарипович Шаймиев. Он сказал, что передо мной стоит очень трудная задача. Я ответил, что намерен не потерять то, что консерватория уже заслужила, и пойти по этому пути дальше. На том мы остановились. Минтимер Шарипович меня минимум 2 раза в год приглашал для обсуждения проблем и перспектив консерватории. Мы очень быстро нашли общий язык. Не могу не высказать ему благодарность, потому что такое партнерство, если его можно так назвать, очень помогло мне сориентироваться в выбранном пути, дало надежную точку опоры.

— Во времена вашего ректорства говорили, что у консерватории не слишком хорошо выстраиваются отношения с такими важными институциями, как театр имени Джалиля или ГАСО РТ. Например, бас Владимир Васильев рассказывал, что он на протяжении 10 лет был единственным выпускником консерватории, пополнившим труппу нашего оперного театра. Сегодня выпускников в труппе оперного заметно больше, Александр Сладковский стал профессором КГК. Что-то поменялось?

— Было не совсем так. Известно, что каждый музыкант выбирает место работы и старается удержаться на нем как можно дольше. А откуда пришли музыканты в оркестр оперного театра? Их бы никто не взял, если бы они не обладали консерваторскими навыками оркестровой игры, практикой и музыкальными способностями. Путь музыкантов после консерватории ведет и в учебные заведения, и в музыкальные школы, и в учреждения среднего звена, и в вузы.

В не таком уж далеком прошлом от мнения директора оперного театра зависело кратно меньше, чем от мнения дирижера или режиссера. Нияз Курамшевич Даутов, близкий друг Назиба Гаязовича, в то время был главным режиссером Татарского оперного театра. В отличие от современного стиля работы театра имени Джалиля, у Даутова был режиссерский театр: каждый спектакль создавался именно с его труппой, первые партии пели солисты Даутова, и оркестр готовился к спектаклю соответствующим образом. У Даутова пели недавние выпускники консерватории и даже студенты. Например, студентка Зиля Сунгатуллина.

Что же теперь? Скажем, известный Шаляпинский фестиваль — он формируется на звездах. Приезжает известный исполнитель партии, к нему подбирают еще кого-то. Это уже не режиссура, а компоновка солирующего состава с хором и оркестром ради финансового успеха. В итоге ансамбль, который выходит на сцену, далек от концептуального театра. За 2–3 дня невозможно поставить режиссерский спектакль. Если билеты продаются — хорошо, но при этом смысл музыки и ее содержание уходят на второй план. Внешний успех, хорошие костюмы — все ради заработка. Кстати, коммерческий театр не терпит долгих постановок, хотя он и не шапито.

Вспомним дирижера Евгения Александровича Мравинского. Он вывел свой оркестр в число самых известных. Готовя симфоническую программу, Мравинский репетировал месяц и добивался, чтобы каждый артист осознавал свою роль и роль своего мастерства в процессе исполнения. Времена поменялись… Конечно, грамотное руководство очень важно.

«Я же его [Назиба Жиганова] воспитанник. Он меня принял в школу, в консерваторию, это мой учитель. Как я могу иначе построить свою жизнь?» Фото: Владимир Зотов

«Если вам кто-нибудь когда-нибудь скажет, что есть в мире консерватория лучше казанской, никому не верьте!»

— В истории КГК было две эпохи — 43 года руководства Назиба Жиганова и 33 года под вашим руководством. Чем отличается консерватория Жиганова от консерватории Абдуллина?

— Не претендую на обособленный стиль руководства после Жиганова. Когда-то еще Минтимеру Шариповичу сказал: «Я же его (Назиба Жиганова — прим. ред.) воспитанник. Он меня принял в школу, в консерваторию, это мой учитель. Как я могу иначе построить свою жизнь?»

В результате перестроечных идей и крушения авторитетов в политике и экономике сменился общественный строй. 1990-е годы — смутное время. Страна голодала, учредитель консерватории перестал перечислять зарплату сотрудникам. В 1992 году наш ученый совет обсуждал, как дальше существовать. Старейший профессор Семен Абрамович Казачков, прошедший всю войну как наводчик-артиллерист и руководивший тончайшим инструментом — хором, встал и сказал: «Мы в консерваторию ходим не за деньгами. Мы в консерваторию идем по зову сердца, по зову профессии и будем продолжать работать. Если нам уготованы трудности, связанные с зарплатой, предлагаю всем профессорам отчислять часть своей зарплаты в пользу самых бедных преподавателей, которые только начали работать, чтобы они не бросили эту профессию».

Семен Абрамович Казачков говорил: «Мы в консерваторию ходим не за деньгами» Фото: Владимир Зотов

Я уж не говорю про разночтения в те годы в области политики, идеологии и отношения к моральным ценностям. Очень часто на стол ректора ложились противоречащие друг другу руководящие документы. Из Москвы одни, из Казани другие, из министерства образования третьи, из министерства культуры четвертые и так далее. Приходилось искать верный курс, который бы не повредил развитию консерватории и не разрушил бы учебный процесс. Трудное было время, но все, кто выдержал те испытания, определили свое отношение к жизни и профессии. Вскоре консерваторию ждали успешные концерты и достижения в воспитании молодых музыкантов. Как мы радовались каждой победе наших студентов на международных конкурсах и первым защитам диссертаций нашими аспирантами!

Направление развития нашей консерватории мы коллективно избрали еще на гребне перестройки: приходилось подстраиваться под условия текущего дня и сохранять консерваторию в дееспособном виде. Мы часто обсуждали на ученом совете, как построить учебный процесс, и пришли к выводу, что на кафедрах должны работать сотрудники 80, 60, 40 и 20 лет. Я называю возраст, не говоря о качестве специалиста. Знаете, у молодых тоже много качеств, недостающих 80-летним. Но то, что все эти люди, работая в одном кругу, делятся своими мыслями и опытом, естественно, обеспечивает преемственность традиций учебного процесса. Важнейший принцип. Есть профессии, передаваемые ученику учителем только из уст в уста, от сердца к сердцу.

— В нынешней иерархии консерваторий в России какое место занимает казанская?

— Такой рейтинг консерваторий не первенство по видам спорта. Музыканты всегда знают, чей авторитет выше. Есть и частные мнения. Я как раз вспомнил один случай… Однажды к нам приехал Альберт Семенович Леман со своим концертом. Среди его учеников — все самые известные сейчас композиторы Татарстана. Гость зашел в кабинет ректора, огляделся и говорит: «Да, что-то изменилось. Можно, вы поработаете, а я просто посижу немного в этом кабинете, где у меня полжизни прошло?» Он взял какую-то газету, сел в уголке, а я продолжил прием педагогов, студентов, сотрудников. Прошло полчаса, может, чуть больше. Он встал, обнял меня и сказал слова, которые трудно забыть: «Если вам кто-нибудь когда-нибудь скажет, что есть в мире консерватория лучше казанской, никому не верьте! Это действительно самая лучшая консерватория». Меня ли он так оценил или мое отношение к консерватории, но прощание было очень трогательным.

Консерватория не что иное, как коллективный инструмент духовного совершенствования. Музыка — это не просто сыгранные ноты или выполненное задание, как во многих учебных заведениях, а особый строй души, основанный на родственных духовных интересах музыкантов, их ощущениях и интуиции. Какова должна быть культура и глубина педагога, чтобы возвысить представления студента о стиле музыки, о звуковой картине! Эти величины не поддаются вербальному исчислению, но без них консерватория мертва. В нашей музыкальной культуре есть то, чего Европа и Америка не имеют. У них музыкальное образование стоит очень больших денег, а у нас оно доступно желающим учиться. Профессия музыканта складывается за 17 лет. 7 лет музыкальной школы, 4 года колледжа, 5 лет в консерватории плюс аспирантура.

— Как и врачи — они тоже учатся всю жизнь…

— Хорошее сравнение. Врачи заботятся о нашем физическом здоровье, а музыканты — о духовном и о содержании нашего мышления. Главный постулат у врачей: «Не навреди». Тот же самый, что у музыканта. Когда он берет в руки инструмент или начинает петь, то внезапно становится коммуникатором идей и мыслей со слушателями. Музыка — это машина времени. Музыкант берет на себя миссию связать произведения трехсотлетней давности с современным человеком. Это большая ответственность. «Не навреди, помоги обрести уверенность, не потревожь природу человека», — вот важнейшие постулаты музыканта.

«Моим мастером был и Натан Григорьевич Рахлин, воспитавший свой симфонический оркестр. Я много лет работал у него концертмейстером в дирижерском классе и оркестре и, уйдя на преподавание, не смог без Рахлина. Ходил к нему на репетиции. Как и все его оркестранты, был заражен его романтическим талантом» Фото: Владимир Зотов

— Врачи опираются на клятву Гиппократа. А у музыкантов какая могла бы быть клятва?

— Музыкант служит той музыке, которую играет. Если он сейчас играет Баха, значит, он к Баху должен искренне, как на исповеди, как к Богу, обратиться и получить оттуда своего рода послание, рецепт. В музыкальной школе учат, в консерватории учатся. Задача студента — возвыситься до уровня понимания наставника, мастера. Бетховен, Чайковский, Жиганов, Сайдашев — столько идеальных учителей! Надо только уметь учиться, что, к сожалению, не все могут.

Ходульные реформы в области образования наделали немало вреда. Казанская консерватория уцелела при всех этих реформах и сохранила собственные позиции, содержание работы и устремленность в служении искусству. Чудо! Консерватория — это ведь не коробка, не здание, не пол, потолок и стены. Это люди, талантливые люди. Определить необычный путь таланта человека и своевременно открыть ему дверь к успешному развитию — вот задача консерватории.

В дни юбилея Казанской консерватории я с удовольствием благодарю коллектив, в котором я учился и работал много лет. Он стимулировал у меня потребность движения к высоким сферам искусства и мастерства. Моим мастером был и Натан Григорьевич Рахлин, воспитавший свой симфонический оркестр. Я много лет работал у него концертмейстером в дирижерском классе и оркестре и, уйдя на преподавание, не смог без Рахлина. Ходил к нему на репетиции. Как и все его оркестранты, был заражен его романтическим талантом.

«Тончайшее чутье Назиба Жиганова угадало в пианистке Софии Губайдулиной композитора, и ректор отправил ее учиться в Москву. Через много лет Алмаз Монасыпов сказал о ней, что это «ракета-носитель» татарской музыки Фото: Dmitri N. Smirnov — Own work, CC BY 2.5, commons.wikimedia.org

«Когда мне начинают говорить про зарплату и трудности, я предлагаю вспомнить Баха»

— За выпуск кого из звезд мира классической музыки вы испытываете особую гордость?

— София Губайдулина. Тончайшее чутье Назиба Жиганова угадало в пианистке композитора, и ректор отправил ее учиться в Москву. Через много лет Алмаз Монасыпов сказал о ней, что это «ракета-носитель» татарской музыки. Можно привести еще множество примеров талантливых звезд, выпускников Казанской консерватории. Пианисты Юрий Егоров, Михаил Плетнев, Евгений Михайлов, Рэм Урасин. В области татарского национального искусства — Ильгам Шакиров, буквально кумир всего народа. Со мной училась Зиля Сунгатуллина на одном курсе. Когда-то она мне давала что-то списывать (смеется). Мои однокурсники Ренат Ибрагимов, Саша Миргородский… Сотни людей — у каждого своя неповторимая творческая судьба.

— А из тех, кого вы сами выпустили?

— Недавно у меня был большой юбилейный концерт в Москве, куда я пригласил оперного баса Алексея Тихомирова. Когда он в Казани был студентом дирижерского хорового отделения, Семен Абрамович очень дорожил им и не хотел отпускать в сольные партии, потому что хору нужен такой голос. Семен Абрамович составлял хор так, как художник мыслит свою картину — здесь нужны светлые тона, тут с таким оттенком. Долгое время у него учился и Миша Казаков, который стал лауреатом конкурса имени Глинки. Трудное дело — спорить с человеком, которому за 90. Некоторые считают, что выпускник должен быть дирижером хора, а я слышу в нем солиста оперного театра. Тут можно разругаться в клочья, чтобы потом помириться.

Но у Алексея Тихомирова удивительная судьба. Он сейчас на мировой оперной сцене один из самых признанных Борисов (Тихомиров исполняет партию Бориса Годунова в знаменитой опере Мусоргского — прим. ред.). Много ярких имен, не стану их перечислять, поскольку это будет несправедливо по отношению ко всем остальным, кого я не назову. Каждый выпуск рождал звезд — этим я очень горжусь.

— Насколько сегодня, по-вашему, престижно идти учиться в консерваторию? Или все-таки это скорее призвание? Потому что приходится много слышать о тех же выпускниках вокального отделения, которые потом не могут найти себя в профессии. Да и не во всех оркестрах большие зарплаты, мы знаем, что те же «народники» в оркестре Шутикова, какими бы ни были виртуозами, получают довольно скромные деньги.

— Когда мне начинают говорить про зарплату и трудности, я предлагаю вспомнить Иоганна Себастьяна Баха. Имея очень большую семью, он путешествовал из города в город в поисках места работы, которое отвечало бы не только его духовным, но и материальным интересам. Нет легких биографий у музыкантов. Вспомните Шаляпина. Что, он сразу стал знаменитым певцом? Горького в Казани взяли в хор петь, а его не взяли. Какой-то директор этого хора, директор оперного театра решил, что он прав, и, как всегда, ошибся.

«Жаль, что кафедра органа и клавесина Казанской консерватории прекратила свое существование» Фото: Владимир Зотов

«Шаляпин не сразу стал Шаляпиным»

— Вы всемирно известный органист. Расскажите, какие времена сегодня переживает органная музыка, насколько востребована она в России и мире?

— Отвечу лаконично. Жаль, что кафедра органа и клавесина Казанской консерватории прекратила свое существование. Такие музыканты, как заслуженная артистка РТ Ильсияр Сулейманова, заслуженная артистка РФ Людмила Камелина, заслуженная артистка РТ Лада Лабзина, украшают сегодня кафедры и сцены иных консерваторий и филармоний.

В Московской консерватории кафедры композиции и органа раз в два года проводят конкурс новых сочинений. Уверяю вас, из этих талантов очень непросто выбрать победителя — молодые люди активно занимаются подготовкой. Сколько губернаторских городов, столько органных конкурсов. Почему-то каждый губернатор считает своим долгом назначить собственный конкурс. Конкурентность при поступлении на специальность тоже сохраняется — из 7 человек поступают трое.

Многое идет от информационных технологий, от коммерческих интересов, часто все переплетается, но важно найти тот самый твердый путь, который ведет к профессии. Когда денег не хватает (а студенты все бедные как церковные крысы), стипендия маленькая, надо где-то работать. Вдруг говорят: «Пойди сыграй и получишь деньги». Студенты думают: «А зачем учиться-то? Я же сейчас могу пойти и сыграть». Логично? Да. Но более глубокие натуры понимают, что это попутный заработок. Вспомните великого Чарли Чаплина — кем он только ни работал для того, чтобы стать Чаплиным. И Шаляпин не сразу стал Шаляпиным.

— Когда вы перестали быть ректором, вам предлагали все-таки остаться в Казани?

— Я органист и предпочел свою работу. Моя задача заключалась в том, чтобы продолжать ее. Мне Казань очень дорога. Там столько близких людей, любимых улиц и переулков! Я очень скучаю по Казани. Когда появляюсь там, отдыхаю душой. Москва — сложный в этом смысле город, как и все мегаполисы. Я просто продолжил свою творческую жизнь, приняв приглашение от Московской консерватории.

— А по административной управленческой работе не скучаете?

— Культура трудно переносит управление. Представьте себе редкое растение, к стеблю которого мы привязываем ниточку и начинаем тянуть вверх, чтобы оно быстрее росло. Это не работает — оно скорее погибнет и засохнет. Важно создать условия для того, чтобы цветок расцвел.

— С вашей подачи построили не знающий аналогов в России новый концертный зал в Казани на площади Свободы, один из лучших органных залов России, в Набережных Челнах, Йошкар-Оле, Калининграде и множество других по всей стране…

— Когда-то в Казани не было достойного концертного зала. Строительство нового связано с именем Минтимера Шариповича. Я был счастлив инициировать этот проект, принять в нем участие. В этой неповторимой по душевному порыву работе мне встретились архитекторы, конструкторы, инженеры и простые строители, загоревшиеся перспективой рождения в Казани лучшей по всем параметрам музыкальной площадки.

Так же произошло и в Набережных Челнах, когда там пришлось создавать органный зал: Минтимер Шарипович поручил мне найти в Татарстане новое помещение казанскому органу из старого зала и взять на себя специальные вопросы строительства. Пришлось совмещать работу ректора в Казани со стройкой в Челнах. В любую погоду несколько лет ездил туда по 2–3 раза в неделю. В Йошкар-Оле удалось расположить орган в трех локациях театрального зала. Полифония получилась небывалая. Зрители говорят, будто сидишь внутри органа. А так оно и есть. В Калининграде участвовал как специалист в воссоздании исторического Кенигсбергского органа, самого большого в России.

Мы живем во времена, когда события обострены и спрессованы, мелькают, как в калейдоскопе, и человеку легко потеряться. В этом состоит привлекательность концертного зала или театра, куда человек может прийти, почувствовать гармоничный мир вокруг себя и задуматься: «А кто я в этом мире?» Правильно же говорят, что хороший спектакль или концерт делает незаметную работу с человеком: приходит один, выходит другой.

«Память человека предназначена хранить самое ценное, в том числе и его духовный мир. Все виды искусства, художественная литература, культурные традиции наполняют его» Фото предоставлено Рубином Абдуллиным

«Театр — это не только место, где можно выгулять новый костюм»

— Как вы оцениваете сегодняшнюю академическую музыкальную жизнь Казани? Можно ли ее сравнить с московской или питерской?

— Я очень люблю Казань — это город талантливых людей и высокой духовной культуры. Но такое обобщенное понятие, как музыкальная жизнь, требует конкретики: что и как играется, как и кем посещается. Мы в Казани с коллегами всегда старались сделать концертную жизнь во всех трех залах консерватории интенсивной. Не берусь судить, как сейчас, но надеюсь, что прежние традиции не утрачены. Консерватория всегда была центром музыкальной культуры, а не только образовательным учреждением.

— Есть мнение, что Казани не хватает музыкального фестиваля подобно Дягилевскому в Перми, который бы вбирал в себя все новое, что есть в этой музыкальной области. Нужен ли нам такой фестиваль и прижился бы он здесь?

— Думаю, да. Есть зрители, приходящие «смотреть оперу». Театр — это не только место, где можно выгулять новый костюм. Некоторые ходят в театр показать себя на променаде и причислить к культурным людям, а в зрительном зале засыпают в кресле. Знаю такую категорию публики, она есть и в Москве. Эта публика обычно начинает аплодировать в самых неподходящих местах исполнения. Само по себе движение к искусству замечательно, но с точки зрения театра как воспитателя высокого художественного вкуса этого мало.

Показателем значимости театра во всех отношениях может быть молодежная аудитория. Это очень острая тема, потому что неудачные российские реформы в области образования отпечатались в сознании целого поколения молодежи. Я очень порадовался строительству в Казани здания нового театра Камала с уникальной архитектурой, с чем Казань и коллектив театра можно от души поздравить.

Мало молодежь ходит в театры? Во многом, конечно, можно винить техническую революцию, мобильные телефоны с огромным багажом памяти и возможностью получить информацию не чтением книг, а по щелчку пальцев. Быстрый результат — для ленивого мозга. Но свойство памяти гораздо более глубокое. Память человека предназначена хранить самое ценное, в том числе и его духовный мир. Все виды искусства, художественная литература, культурные традиции наполняют его. Но мы говорим сегодня только о музыке.

— Нужно сегодня прививать публике «воспитание» искусством?

— Нет, я не хотел сказать, что публике этого не хватает. Думаю, надо привлечь конкретную аудиторию, которая интересуется музыкой и может «заболеть» ею, начав посещать концерты. Кто-то ведь ходит не в театр, а в музей, библиотеку. Таких все меньше и меньше, к сожалению… Помните, как говорили, что у нас самая читающая страна в мире? Она такой и остается в общем-то. Хотя позиции в этом смысле утрачены, поскольку эпоха потребления и изощренная торговля всегда шли впереди всякого другого обмена, в частности интеллектуального. Коммерческие театры — это тоже своего рода торговля, продажа зрелища.

«Шедевры не щелкаются как семечки, они создаются с пиететом перед духовной высотой, на них не жалеют денег и времени на репетиции. А коммерческий театр все это поджимает и подстраивает под себя любимого» Фото предоставлено Рубином Абдуллиным

«С Рауфалем Сабировичем мы не нашли общего языка: он был отъявленным противником консерваторской оперной студии»

— Много говорят о том, что сегодня практически не услышать в Казани музыки татарских классиков: Жиганова, Сайдашева, Яхина и других. Как думаете, что можно сделать для ее популяризации?

— Только играть ее. Я помню, как сокрушался Назиб Гаязович Жиганов, когда каждый театральный сезон в Казани перестал открываться его оперой «Джалиль». Да и «Алтынчеч» тоже стала редкой гостьей — ее в основном преподносят, чтобы отчитаться. А вы поставьте так, чтобы невозможно было не прийти! Это удел кропотливой работы. Шедевры не щелкаются как семечки, они создаются с пиететом перед духовной высотой, на них не жалеют денег и времени на репетиции. А коммерческий театр все это поджимает и подстраивает под себя любимого.

— Еще один больной вопрос — второй музыкальный театр в Казани. Как считаете, нужен он? Может, его основой могла бы стать оперная студия КГК, давно и успешно работающая, много лет делающая свои спектакли?

— Казани очень нужен музыкальный театр, независимо от того, существует опера или нет. Оперные постановки, безусловно, гораздо более сложные и требуют высокого мастерства. Но музыкальный театр социально ближе адаптирован к публике благодаря репертуару для молодежи — это музыкально-драматические спектакли и более развлекательный жанр оперетты, требующий актерского мастерства и игрового формата.

Когда мы в Казанской консерватории создавали театральную студию, я почувствовал живой интерес к музыкальным спектаклям отчасти для того, чтобы готовить артистов для оперного театра. По просьбам студенческой аудитории мы взялись за оперетты и исторические спектакли, что когда-то родились в легендарном коллективе будущего Камаловского театра. Оркестром его тогда руководил Салих Сайдашев. Он писал музыку к этим музыкально-драматическим и музыкально-комедийным пьесам. Когда при подготовке к постановкам мы обнаружили, что их собственного нотного материала в архивах нет, то стали искать подлинники и работать с теми отрывочными музыкальными текстами, которые удалось разыскать. Так мы смогли восстановить и спасти немало некогда популярных, а ныне забытых татарских спектаклей.

Тогда-то и понадобился такой инструмент, как оперная студия. Но с директором оперного театра Рауфалем Сабировичем [Мухаметзяновым] мы не нашли общего языка: он был отъявленным противником консерваторской оперной студии и считал, что она должна быть в театре. Очевидно, коммерческий принцип построения театра его больше устраивал — театра, где нужны только звезды. Приглашенные артисты делали кассу, а остальное его не очень волновало. Я пытался убедить не только Рауфаля Сабировича, но и министерство культуры Татарстана — безуспешно, к сожалению.

В Казани ведь есть отремонтированное старое здание театра Тинчурина, в котором родилась казанская опера. Почему бы его не сделать музыкально-драматическим театром? К этому времени были восстановлены многие старые партитуры, мы ставили спектакли в консерватории, но они почему-то всегда вызывали протест администрации оперного театра. Противостояние стало довольно жестким. Очевидно, господин Мухаметзянов счел, что ему на площади Свободы не надо конкурентов.

Несмотря на все эти противоречия, я с благодарностью вспоминаю то время. У меня не было никакой озлобленности против носителей другой идеи. Просто я люблю отстаивать то, что считаю логичным и порой даже необходимым, и предпочитаю просто работать.