Востоковед Алонцев: «Иран прошел самый сложный стресс-тест в своей истории»

«Приверженность шиитскому исламу все еще важная составляющая государственной идеологии, особенно в официальной риторике, школьном образовании и судебной системе» Фото: © Sobhan Farajvan/Keystone Press Agency / www.globallookpress.com

«В последние годы отмечался рост разочарованности иранского населения, что выливалось в протесты»

— Максим Альбертович, как устроена система власти в современном Иране и насколько она прочна на фоне недавно случившейся и, быть может, еще не совсем минувшей ирано-израильской войны с участием США? В какой степени управление Исламской Республикой осуществляет рахбар Али Хаменеи, а в какой — президент Ирана Масуд Пезешкиан? Насколько высок авторитет власти в глазах иранских граждан?

— Иран неспроста называется Исламской Республикой, ведь его политическая структура представляет собой уникальную гибридную модель, сочетающую элементы республиканской и теократической систем. Высшая власть принадлежит рахбару (верховному лидеру), а не президенту. Полномочия занимающего эту должность с 1989 года Али Хаменеи охватывают все сферы: от вооруженных сил до СМИ. Он назначает глав судебной власти, командующих КСИР (Корпуса стражей исламской революции), а также утверждает результаты президентских выборов.

В руках президента в свою очередь находится исполнительная власть: он отвечает за внутреннюю политику, экономику и международные переговоры, однако действует в рамках, очерченных рахбаром и советом стражей Конституции — надпарламентским органом, который проверяет законы и чиновников на соответствие Основному Закону страны. Таким образом, Масуд Пезешкиан, нынешний президент, стоящий на умеренно-реформистских позициях, может лишь несколько сместить акценты, но строго в дозволенных пределах.

Только что эта система прошла самый сложный стресс-тест в своей истории и пока что устояла. В критический момент наблюдалась определенная сплоченность населения (и части диаспоры) вокруг национальных символов и идеи защиты страны от агрессии. При этом практически невозможно спрогнозировать, насколько длительным окажется этот эффект устойчивости, потому что в последние годы отмечался рост разочарованности населения, что выливалось в протесты (последняя волна протестов прокатилась по Ирану в 2022–2023 годах. Среди лозунгов фигурировали такие, как «Смерть диктатору» и «Иран будет свободен», — прим. ред.).

— Но можно ли считать иранский политический режим классической теократией и действительно ли религиозные настроения и приверженность шиитскому исламу укоренены в основной массе иранцев?

— Иран все же не является совсем уж классической теократией, которая в строгом смысле предполагает прямое правление религиозного института. Иранская модель, безусловно, основана на идее аятоллы Хомейни велаят-е факих («власть законоведа»), однако сама система власти предполагает как выборные институты (парламент, президент), так и власть духовенства.

Приверженность шиитскому исламу все еще важная составляющая государственной идеологии, особенно в официальной риторике, школьном образовании и судебной системе. Парадоксально, что при этом растет уровень секуляризации общества, а независимые опросы последних лет (понятное дело, что их результаты не нужно принимать за чистую монету) показывают критическое отношение большой части респондентов и к религии, и к духовенству. Однако это не должно вводить в заблуждение: значимая часть общества все еще выражает приверженность шиизму и его символам.

«Али Хаменеи правит более 35 лет (пока еще меньше, чем свергнутый в 1979 году шах), что ставит его в один ряд с «долгожителями» авторитарной эпохи» Фото: © Iranian Supreme Leader’S Office/Keystone Press Agency / www.globallookpress.com

«В Иране нет политической оппозиции, но есть политическая конкуренция»

— Мы привыкли к словосочетанию «исламская революция» применительно к истории образования современного Ирана и к тому, что случилось в 1978–1979 годах. Но насколько современный ислам (и, в частности, шиитский) вправе претендовать на звание революционного учения? Известно, что некоторые исламские мыслители, подобные Гейдару Джемалю, считали, что в ХХ столетии возник феномен «политического ислама», который в какой-то мере пришел на смену коммунистической доктрине после крушения СССР благодаря своим идеалам справедливости и братства. Так ли это, на ваш взгляд?

— Действительно, исламская революция 1979 года использовала риторику социальной справедливости, борьбы с империализмом, антикапитализма и народного суверенитета. Это объясняется популярностью левых и лево-исламистских идей в дореволюционное десятилетие и желанием духовенства использовать левые лозунги для расширения базы собственной поддержки.

Исламская Республика сохраняет эту риторику, говоря о противостоянии угнетенных и угнетателей и распространяя свою социальную политику на широкие слои населения. Однако говорить о революционности как живой силе исламской мысли в Иране сегодня было бы преувеличением. Часть революционных лозунгов (например, о независимости политического курса) действительно по-прежнему находят отклик в сердцах людей, но скорее нынешняя власть воспринимается не как источник революционности, но как средоточие догматизма.

— Нынешний рахбар Ирана Али Хаменеи занимает свою должность с 1989 года. Критики Иранской Республики считают, что он явно засиделся во власти (ведь его предшественник правил всего 10 лет), да и вообще правление иранских аятолл становится все больше похожим на позднюю советскую геронтократию. Есть ли основания для такого мнения и таит ли это определенные опасности для страны, где до 60 процентов от общего числа населения составляет молодежь?

— Да, Али Хаменеи правит более 35 лет (пока еще меньше, чем свергнутый в 1979 году шах), что ставит его в один ряд с «долгожителями» авторитарной эпохи (сейчас ему 86 лет — прим. ред.). В отличие от Хомейни, его правление сопровождается бюрократизацией, централизацией и падением идеологического энтузиазма. При этом он еще не самый возрастной член правящей элиты — возглавляющему упомянутый ранее совет стражей Конституции Ахмаду Джаннати 98 лет. Слабая сменяемость правящего класса (особенно в его религиозной части) позволяет критикам говорить о геронтократии.

Наличие довольно молодого населения (впрочем, данные демографии показывают постепенное старение и снижение роста населения) создает пространство для политической и общественной нестабильности, на что власть обязана как-то реагировать. Действительно, двигателем последних волн крупных протестов была именно молодежь, далеко не всегда разделяющая транслируемые официальной риторикой ценности. Однако пока что сложно сказать, какой тип протеста оказывается более эффективным — «ценностный» или экономический.

— Есть ли в Иране политическая оппозиция и не была ли она полностью уничтожена еще в 1980-е годы, в период внутренних репрессий? Если оппозиция существует, то что она собой представляет? Имеет ли на нее влияние сын беглого иранского хана шахзаде Реза Пехлеви? Есть ли у последнего шансы получить власть в Иране в случае смены политического режима?

— В Иране нет политической оппозиции, но есть политическая конкуренция. С конца 1980-х годов начали складываться два крыла — консервативное и реформистское, — противостояние которых определяло политическую жизнь страны в течение последних десятилетий. Победа на выборах той или иной стороны обычно знаменовала некоторые изменения во внешней и внутренней политике Ирана: реформисты традиционно воплощали чаяния сторонников послаблений в обществе и бо́льшую открытость миру (западному в первую очередь) во внешней политике. Консерваторы в свою очередь стояли на обратном.

Об этом политическом противостоянии важно понимать две вещи. Во-первых, вся эта конкуренция ведется в действующих рамках идеологии Исламской Республики, подвержена разнообразным ограничениям и до известной степени управляется верховным лидером. Все это не мешало проведению конкурентных выборов и вовлечению широких слоев населения в электоральный процесс. Во-вторых, эксперты наблюдают постепенное разочарование в сложившейся системе. Явка на выборах снижается, доверие к кандидатам падает, равно как и убежденность в том, что действующие политики способны добиться желаемых изменений.

Откровенно говоря, нельзя называть политической оппозицией и критиков режима среди довольно многочисленной и разбросанной географически иранской диаспоры. Старые политические организации вроде «Моджахедов иранского народа» имеют весьма нишевую поддержку, а каких-то новых партий или движений, способных объединить представителей диаспоры под эгидой ходя бы минимально конкретной политической программы, не возникло. Есть ряд активистов со своей повесткой, взглядами и определенной степенью известности, но по большому счету объединяет их только неприятие нынешней иранской власти.

Шахзаде Реза Пехлеви — это интересный случай. Его легитимность базируется на принадлежности к монаршему роду в изгнании и пресловутой ностальгии по былым временам — ностальгии по большей части сконструированной, так как людей, в зрелом возрасте заставших эпоху его отца, осталось не так много. Об уровне его политической поддержки как в диаспоре, так и тем более в самом Иране мы едва ли можем судить. Несколько лет назад в стране проводился независимый опрос, где среди всех политиков он получил наибольшее число голосов, а предпочтительной формой правления была названа конституционная монархия. К этому опросу часто любят апеллировать, однако его репрезентативность, методология и объективность, мягко говоря, не бесспорны.

О его шансах получить власть взвешенно рассуждать пока что не представляется возможным. Для этого мы должны понимать, как будет трансформироваться (и будет ли) нынешний режим; как будет развиваться внутриэлитная динамика; удастся ли добиться равновесия в отношения власти и общества; какова будет внешняя политика после нынешнего обострения. На данный момент можно утверждать, что пресловутого раскола элит не случилось, а сам шахзаде едва ли обладает каким-то аппаратным весом и поддержкой в высших и средних эшелонах власти. Впрочем, всегда стоит помнить о том, что в 1977 году аналитики ЦРУ, обладавшие большим объемом данных об Иране, не прогнозировали никакой революции.

«Этнический состав Ирана действительно очень разнообразен — в стране проживают несколько десятков миллионов представителей тюркских этносов, различные ираноязычные племена, не считая персов и так далее» Фото: © Thomas Schulze/ZB / www.globallookpress.com

«Иранцы с большой осторожностью относятся ко всем большим договорам с крупными игроками»

— Как воспринимаются Израиль и США в массовом иранском сознании? Верно ли, что это восприятие имеет ярко выраженное религиозное преломление, поскольку Али Хаменеи любит именовать Соединенные Штаты «Иблисом», то есть Сатаной?

— Подобные наименования скорее говорят о риторике, нежели о сущности — просто нынешние официальные нарративы наполнены религиозной лексикой и символизмом. Антиизраильский и антиамериканский поворот имел вполне прагматическое объяснение, в котором религиозные мотивы были вторичны. Антишахская пропаганда рисовала иранскую монархию прозападной и обвиняла в потворстве мировому империализму в лице США и его форпоста на Ближнем Востоке — Израиля. К этому добавлялись и представления об исламской солидарности в палестинском вопросе. Шахский Иран был в хороших, хотя в разные периоды неидеальных отношениях и с Израилем, и с США — значит, новая власть должна действовать от противного. С тех пор антиамериканская и антиизраильская риторика является краеугольным камнем официальных нарративов.

Забавно, что лет 15 назад бытовой антиамериканизм был не очень распространен — в личном общении я вообще не припомню его проявлений. Серьезный рост личного, а не символического антиамериканизма начался после выхода американского президента Дональда Трампа из СВПД (Совместного всеобъемлющего плана действий относительно ядерной программы Ирана — прим. ред.), что фактически означало срыв всех достигнутых договоренностей и нанесло непоправимый удар иранским реформистам. Нынешнее обострение также не прибавит популярности ни США, ни их президенту. Против Штатов работают и прежние грехи — одной из главных травм в иранской исторической памяти является организованный ЦРУ и Ми-6 переворот 1953 года, отстранивший от власти Мохаммеда Мосаддыка (иранского премьер-министра, правившего в 1951–1953 годах, — прим. ред.).

Ситуация с антиизраильской риторикой более сложная, потому что она в массовом сознании переплетается с бытовым антисемитизмом (эта черта, увы, не является специфически иранской) и теориями заговора. Опять же нынешние события вряд ли развернули общественное мнение в сторону Израиля.

— Мы знаем, что монотеистический Иран при этом достаточно многонационален и вмещает немало национальных диаспор. О каких диаспорах может идти речь? Какова доля, скажем, армянской диаспоры и остались ли еще в республике «персидские евреи»?

— Этнический состав Ирана действительно очень разнообразен — в стране проживают несколько десятков миллионов представителей тюркских этносов, различные ираноязычные племена, не считая персов и так далее. Многие из этих этносов достаточно долго по историческим меркам живут на этих территориях. Например, иранские евреи являются одной из наиболее древних этнических групп, проживающих на землях нынешнего Ирана, а сейчас их насчитывается до 100 тысяч человек. При этом стоит отметить, что в свое время Иран стал второй страной с подавляющим мусульманским населением, которая признала Израиль, после Турции.

Наряду с христианами и зороастрийцами иранская иудейская община является защищаемым религиозным меньшинством и имеет право на одно место в Меджлисе. Таким же правом обладают и представители армянской церкви, начало деятельности которой в Иране относится к XVII веку.

— Каково отношение иранцев к России и ее президенту Владимиру Путину? Известно, что между Россией и Ираном в январе этого года был заключен договор о всеобъемлющем стратегическом партнерстве. Там наличествует ссылка на прочность «глубоких исторических связей между российским и иранским народами, близость культур и духовно-нравственных ценностей». Действительно ли Иран и Россия во многом близки?

— Отношение разное, как и везде. По умолчанию каждый иранец проявляет исключительное гостеприимство, и я лично лишь один раз столкнулся с негативной реакцией на свою реплику «Я из России» (да и то собеседник, кажется, был не без странностей). О российской политике, как показывает мой опыт, среднестатистический иранец не знает почти ничего, кроме фамилий Путин и Медведев (сколько процентов россиян назовут фамилию иранского президента или рахбара?).

Не будем забывать, что у российско-иранских отношений очень богатая история, события которой не создают положительный образ нашей страны в глазах иранцев. За последние 200 с небольшим лет Российская империя и СССР четырежды (две русско-персидские войны, Гилянская Советская Социалистическая Республика в начале 1920-х и оккупация во время Великой Отечественной войны) посягали на территории иранского государства, навязывали неравноправные договоры, требовали предоставления концессий, а в 1907 году Россия и Британия вообще заключили соглашение о разделе Ирана на сферы влияния. Эти травмы заставляют иранцев с большой осторожностью относиться ко всем большим договорам с крупными игроками — хоть с США, хоть с Китаем, хоть с Россией.

Но в данном случае я бы предложил внимательнее смотреть в зеркало: какой длины список из обид и претензий бывшим и нынешним союзникам при желании выставит среднестатистический россиянин?