Айсылу Мирхафизхан: «Плакала от того, что могу танцевать так, как я хочу»

Айсылу Мирхафизхан: «Мы много придумываем, ищем, исследуем, предлагаем много движенческого материала как соавторы» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В работе «Нәрсәдер» мы в том числе подняли тему корней…»

— Айсылу, недавно вы в Казани на вечере современной хореографии в MOÑ с коллегой по musicAeterna Dance Тимуром Ганеевым представили перформанс «Нәрсәдер» (с тат. — «нечто») о «взаимоотношениях человека и человека». Расскажите об этом проекте, который для казанской публики наверняка стал запоминающимся, а для кого-то и очень необычным зрительским опытом.

— В musicAeterna Dance (MA Dance), где я сейчас работаю, у нас такой формат работы: хореограф дает задачи, а мы много придумываем, ищем, исследуем, предлагаем много движенческого материала как соавторы. Дальше хореограф с этим работает — что-то берет, что-то дорабатывает, что-то на других распространяет, что-то переделывает. Получается сотворчество.

«Что такое нынешнее тело в России?»: известный питерский хореограф в поисках MOÑ

В одной из постановок хореографом был наш тьютор Володя Варнава (Владимир Варнава — российский танцовщик, хореограф и режиссер, дважды лауреат премии «Золотая маска» — прим. ред.). Он проводил лабораторию на тему паттернов и предлагал создать из двух тел единый механизм за счет движения. Мы с Тимуром встали в пару и поняли, что дело идет круто, что мы чувствуем друг друга. Причем до того момента мы с ним не встречались в дуэтном танце. Так, мы начали оставаться после репетиций по собственной инициативе. За год-полтора собрался материал для целого спектакля. Это наши поиски, разговоры, ощущение и исследование танца и так далее. Ну и наши личные взаимоотношения — мы дружим с Тимуром, и у нас много общего. Он из Башкортостана, я из Татарстана, и сейчас мы как будто предъявляем этому миру свою аутентичность.

В «Нәрсәдер» мы в том числе подняли тему корней. У меня на волосах были чулпы (старинное накосное украшение — прим. ред.), которые являются отсылкой к моей маме, народной артистке Татарстана Фариде Сафиной. Она 40 лет служит в театре имени Камала, где играла главную роль Майсары в знаковом для татарской драматургии спектакле «Зәңгәр шәл». Я выросла в театре, видела фотографии, где у мамы длинные косы с чулпами, и для меня это очень символично. У Тимура в хореографии многое связано с его нэнэйкой.

В общем, это очень личная работа — она и о том, что нам интересно как исполнителям сейчас исследовать с точки зрения движения, перформанса, и о нас лично, как о людях, которых объединяет нечто.

— Но это «нечто» все же больше о национальной идентичности?

— Не хотелось бы педалировать, что это именно о национальной аутентичности. Да, это важная часть спектакля, но, помимо нее, много других слоев. «Нечто» невозможно определить одним словом — это сложная конструкция и большой спектр эмоций, поскольку и мы, как исполнители, переживаем весь спектакль, и зритель подключается. Многие нам говорили, что от начала до конца сидели в полном напряжении и не могли вдохнуть.

— У меня первой ассоциацией с «нечто» стала любовь.

— Для этого тоже есть пространство, потому что мы, когда придумывали, просто накидывали ассоциации. Конечно, любовь как феномен между двумя людьми — это тоже метафора, которую мы здесь подсвечиваем. Яблоко отсылает к Адаму и Еве, например. Но мы с осторожностью подошли к этой метафоре, поскольку не хотели, чтобы зрители думали: а, ну все понятно, Адам и Ева. Не совсем так. В конце это превратилось в яблочный пирог, размышления о том, что такое вообще яблоко как символ. В коллективном бессознательном заложены ассоциации с Адамом и Евой или яблоком раздора, или символом страсти. В общем, рождается много ассоциаций.

Нам было важно избежать нарратива в лоб, чтобы у зрителя оставалось пространство для собственной интерпретации. В этом и есть ценность искусства для меня. Автор, который предлагает что-то на сцене, не настаивает, а создает пространство для чувств и размышлений, чтобы вместе с ним зритель вошел туда и прочувствовал, что для него важно.

— Какова дальнейшая судьба «Нәрсәдер»? Показалось, что это одноактный балет, который не стыдно показать на любом фестивале современного танца в мире.

— В мае мы показали «Нәрсәдер» на фестивале современного танца «Пятилетка» в Питере, где были объявлены как новые молодые имена — не только исполнители, но и хореографы. Предъявили себя в новом статусе в пространстве петербургского танцевального сообщества. А над дальнейшими перспективами нужно подумать…

«Хотелось вернуться на сцену, поскольку мне уже было что сказать как исполнителю. Только я не понимала — возвращаться в балетную труппу?» Фото предоставлено Аленой Батулиной

О работе в musicAeterna Dance, Теодоре Курентзисе и спектакле на ереванских развалинах

— Вы уже упоминали, что состоите в труппе musicAeterna Dance, танцевальном коллективе, который возник вокруг знаменитого оркестра musicAeterna Теодора Курентзиса, работающего теперь в Санкт-Петербурге. Как вы попали туда?

— В 2022 году Теодор Курентзис предложил режиссеру Ане Гусевой и хореографу Анастасии Пешковой создать танцевальную труппу под крылом организации musicAeterna, и они объявили кастинг. Мне о нем рассказала Алена Батулина, которая является куратором, менеджером и продюсером MOÑ. Я же была резидентом «Әлиф» и танцевала моноспектакль «Һава» в постановке режиссера Туфана Имамутдинова, где Марсель Нуриев был хореографом. Нас с этой работой даже номинировали на «Золотую маску» в разделе «Эксперимент».

После я уже работала и жила в Москве, отучилась в театральном институте имени Щукина на кафедре сценического движения, ставила спектакли с драматическими актерами как хореограф. Но хотелось вернуться на сцену, поскольку мне уже было что сказать как исполнителю. Только я не понимала — возвращаться в балетную труппу? На тот момент у меня уже расширилось видение, что я могу быть не только балериной, но еще и актрисой, и хореографом. В общем, тогда я была в раздумьях.

В тот же период я познакомилась с будущим мужем, художником-бутафором, который живет в Петербурге. Он служит в Мариинском театре, и у него своя мастерская. Мы поняли, что будем вместе, и думали, то ли мне переезжать в Питер, то ли ему перебираться в Москву. Тогда же приходит сообщение от Алены о кастинге в труппу, причем это не проектная деятельность, а постоянная работа с интересными хореографами. И я просто поняла, что звезды сошлись. Вообще без сомнения прислала свое резюме, меня тут же пригласили на очный кастинг, куда я зашла как к себе домой, понимая, что в любом случае перееду в Петербург и буду здесь работать. Это место создано под обстоятельства. Такое бывает раз в жизни.

Нас отбирали не по тому, какие мы хорошие танцовщики, а по тому, что можем предложить как авторы, соавторы, сотворцы. На кастинге были как технические классы, так и творческие задания — сделать этюды, показать актерское мастерство, как креаторам предложить какую-то концепцию.

Если говорить о труппе, это самое удивительное место на земле! Когда Аня Гусева и Настя Пешкова задумывали ее концепцию, то хотели прежде всего создать труппу счастливых людей. Это не то место, где в плохом смысле все батрачат и конкурируют друг с другом, пытаясь найти место под солнцем. Наши руководители поддерживают теплую атмосферу. Нас 9 человек, и мы сосуществуем как семья, где с каждым очень хорошие отношения. В общем, в нашем театре какая-то новая система построения коллектива. Мне кажется, мы творим историю, как бы это громко и пафосно ни звучало. Лично я ощущаю себя в эпицентре событий. Каждый наш спектакль — достойный продукт, который все отмечают, всем это интересно, и мы всегда получаем много обратной связи.

«Мы нарабатываем большое количество материала, из которого строится каждый спектакль» Фото предоставлено Аленой Батулиной

— В каком формате проходит работа?

— Сейчас мы с Марселем и Машей Нуриевыми готовимся к постановочной работе и в мае выпускаем с ними спектакль совместно с musicAeterna Dance (премьера спектакля «ЮЛ» состоится 22 и 23 мая в Петербурге — прим. ред.). Это будет телесный аутентичный спектакль с этническими мотивами. Марсель с Машей посещают разные классы, последние годы они ездят в Индию и набираются там опыта и знаний. В прошлом году у нас была телесная лаборатория, где они давали индийские практики, и для всей труппы открылся какой-то новый уровень взаимодействия. Труппа сплотилась после этих мастер-классов. Казалось бы, куда еще, но с каждой постановкой мы все больше погружаемся в глубину взаимосвязей.

Мы нарабатываем большое количество материала, из которого строится каждый спектакль. Особенность нашей труппы в том, что у Теодора Курентзиса есть мечта возродить мусическое искусство (система умственного, эстетического, нравственного воспитания в Древней Греции, включавшая литературное и музыкальное образование, знакомство с основами наук, изучение ораторского искусства, политики, этики, философии, — прим. ред.). Он грек по происхождению, и по греческой теории артист должен быть универсален — он и поэт, и музыкант, и пластичен, и может спеть, и с текстом работает. Мы в своих работах пытаемся идти в этом направлении.

У нас есть спектакль, где вся труппа поет. Да, пока на уровне трех нот, но все же. В последнем нашем спектакле «Стыд» я тоже пою. Резидент «Дома радио» композитор Кирилл Архипов написал потрясающую музыку, где у меня три песни, я танцевала, пела, потом еще и прочитала текст.

В общем, это синтетическая, универсальная история, что тоже сильно радует, потому что весь мой опыт, мой путь от балерины до театрального института будто объединен в точке, где я могу себя полностью реализовывать и развивать. В этом плане MA Dance — уникальное пространство для развития каждого танцовщика, кто у нас работает, потому что Настя Пешкова и Аня Гусева постоянно думают о том, чем бы нас еще взрастить. К нам часто приезжают педагоги, у нас постоянно какие-то лаборатории, классы, коллаборации.

— А с Теодором Курентзисом непосредственно взаимодействуете? Какую роль он играет в жизни MA Danсе?

— Да, особенно в первый и второй годы были постановки именно с оркестром и хором Теодора Курентзиса. И спектакль Youkali выходил при его непосредственным участии. Он написал монолог, выступил как поэт и композитор. Я читала его монолог, очень люблю эту партию. Также непосредственно с Теодором поставлен большой спектакль Ани Гусевой и Насти Пешковой «Персефона» на Дягилевском фестивале, где я исполняла роль Персефоны, которая была номинирована на «Золотую маску». Я там декламировала текст на французском и танцевала, а Теодор дирижировал.

Теодор живет в своем мире — постоянно на гастролях, концертах, но при этом мы всегда на связи. Он приходил на генпрогон «Стыда», дал нам свое благословение, что-то подсказал, похвалил, что вообще это здорово, что мы делаем, и уехал по своим делам, а мы счастливые остались играть премьеру.

— Как считаете, в чем феномен Курентзиса, почему вокруг этого дирижера и музыканта сложился такой практически культ?

— Я лично считаю, что он гений. Это не громкие слова. Он большой мастер своего дела — идеально слышит музыку, и у него есть видение, как эта музыка должна звучать. Что его отличает от всех остальных дирижеров — когда оркестр играет под его управлением даже известные, можно сказать, уже шлягеры классической музыки, они вдруг слышатся с абсолютно новыми оттенками, нюансами и красками.

Например, у меня случился катарсис, когда я впервые услышала, как играет оркестр под руководством Теодора. Они сыграли «Ромео и Джульетту» Чайковского и адажио из балета «Спартак». Это очень известная, популярная музыка, и я ее слышала тысячу раз на спектакле, когда сама танцевала. Но когда играл оркестр Теодора под его руководством, я будто впервые услышала произведение — так сильно, красиво и уникально!

Плюс, конечно, он очень разносторонний человек — пишет стихи, может с певцами работать, дирижирует и пишет музыку. Мечтает о мусических искусствах, поэтому хочет собрать вокруг себя таких же людей. Например, у Ани Гусевой огромный путь — она и актриса, и режиссер, и художник, и стилист, и философ. Все ее работы имеют глубокие мысли, режиссерские концепции, в общем, она абсолютно многосторонняя. Настя Пешкова в прошлом солистка балета «Москва» и великолепная танцовщица, теперь хореограф, также пишет музыку и рисует. Это суперразносторонние, интересующиеся, неугомонные в хорошем смысле люди, в окружении которых ты начинаешь еще больше расти и вдохновляться.

— Какой самый яркий проект на сегодняшний день был у вас в MA Danсе?

— Сложно сказать, потому что каждая постановка очень яркая. Самый первый наш проект Володя Варнава и Аня ставили в Ереване. Мы танцевали в храме Звартноц (церковь в честь святого Григория Просветителя, памятник армянской архитектуры VII века, — прим. ред.) на развалинах. Перформанс назывался «Страдание на всех языках звучит одинаково» и был данью уважения армянскому народу, размышлением о коллективности и о пути, который народ проходит. Это была медитативная работа и наше первое, наверное, заявление о себе как о труппе. В сентябре мы образовались, а в октябре уже поехали в Ереван.

Youkali — тоже один из первых спектаклей, первый общий с хором и оркестром, потом была «Персефона», потом были еще маленькие постановки, которые не вышли на большую сцену, но остались в наших сердцах и истории. Физическая драма Владимира Варнавы Okho — это огромная постановка, которую мы тоже на Дягилевском фестивале делали, и она представляет собой даже не то чтобы танец — это действительно физикал-театр под сложнейшую перкуссионную музыку Яниса Ксенакиса. Проект предложил руководитель перкуссионного ансамбля Андрей Волосовский, который также является артистом оркестра Теодора Курентзиса. Тоже наш дорогой сердцу спектакль, который очень сложно дается во всех смыслах.

Недавняя премьера, наша значимая работа «Стыд», в которой принимала участие Дарья Павленко, прима-балерина Мариинского театра, для нас тоже была событием. Даша привнесла что-то новое, а для Насти Пешковой спектакль стал самостоятельной работой, где она полностью смогла себя проявить как автор-хореограф. Любой спектакль — это целое событие, потому что мы сейчас только набираем репертуар, и у нас нет такого, как в обычных репертуарных театрах — играем в месяц столько-то раз. Здесь другой формат. Есть пространство для исследования, чтобы погрузиться в материал, там пожить, побулькать, и только потом мы это выносим зрителям.

— В MA Danсе немало людей, связанных с Казанью или татарской культурой.

— Тимур Ганеев из Башкортостана, у него уфимские корни. Папа — татарин, мама — русская. Он тоже ощущает аутентичность, но не педалирует этим. Возможно, он не прямо погружен в среду, как я, например, которая выросла у бабушки в деревне, на татарском говорю в совершенстве, а мама в татарском театре 40 лет служит. Для меня тема идентичности более проявлена, чем для него, но в то же время у него есть тяга, и он это чувствует. Это то, что нас объединяет, и даже в нашей работе мы как-то к этому пришли.

Меня радует, что я могу привносить татарскую идентичность в наши спектакли. Например, в «Стыде» у меня есть кусочек, где я читаю текст на татарском, в Youkali тоже декламирую на татарском. Теодор очень открыт для этнических вкраплений, поддерживает их, и это такая изюминка уже.

«Я люблю людей. С кем бы я ни соприкасалась в жизни, я понимаю, что это неслучайно, — это целый отрезок пути, который мы все проходим, и люди для меня становятся очень значимыми, всегда остаются в сердце» Фото предоставлено Аленой Батулиной

«Мама переживала, говорила: «Ну куда, ты же балерина!»

— Давайте поговорим о вашем творческом пути. После окончания Казанского хореографического училища вас пригласили в труппу театра оперы и балета имени Джалиля, где вы доросли до статуса второй солистки. За что вы благодарны академическому опыту?

— Основа была положена в училище — это моя база, фундамент и гнездышко, из которого я вылетела в свой творческий путь. Хакимова Ирина Шарифзяновна, Хантимирова Сания Хасановна, Мухаметгалиева Луиза Ильдусовна, Бортяков Виталий Николаевич — плеяда легендарных педагогов, выпустивших немало поколений артистов, которые сейчас трудятся и в татарском театре, и за рубежом. Я считаю, это легендарные люди и им нужно поставить памятники при жизни.

Нас воспитывали не только как артистов, но и как личностей — постоянно книги, музеи, размышления, беседы. Я считаю, это самое правильное воспитание, потому что, грубо говоря, тупые механистические исполнители, к сожалению, не могут раскрыть ту глубину, которую в себе таит любое авторское искусство. И очень грустно, если такие исполнители выходят на сцену, потому что они ничего не смогут дать. Каким бы технически оснащенным ни был танцовщик, людей трогает личность, поэтому и создается это чудо в театре.

Работа в театре тоже какой-то суперволшебный период в моей жизни. У нас театр классического танца с очень высоким уровнем. Профессиональный опыт дал крепкий базовый фундамент, что такое классическое искусство: законы сцены, классического балета, все это я прошла от и до и сейчас очень благодарна. Мой бэкграунд классической балерины ни в коем случае не мешает, а только помогает во всяких постановках и поисках, что же такое современный актуальный танец. Все художники, открывшие новые жанры, выучились на академическую живопись. Пока ты не знаешь законы перспективы, композиции, колористики, ты не сможешь их нарушать. Что-то значимое всегда выходит из академического фундамента.

— Какие партии, исполненные в театре, считаете для себя значимыми?

— Жизнь в кордебалете до сольных партий тоже очень многое мне дала — умение быть в коллективе, чувство плеча у партнеров. Это даже сложнее, наверное, чем сольные выступления, потому что там ты отвечаешь только за себя.

Если говорить о сольных партиях, то очень люблю постановку «Дама с камелиями». Я была достаточно молоденькой, чтобы вообще играть эту партию, но мне доверили ее, и я очень благодарна педагогам. Конечно, цыганский танец из балета «Дон Кихот», с которым я вообще выпускалась у Луизы Мухаметгалиевой. Она была легендарной «цыганкой» в свое время и передала мне знания, мастерство, а потом ввела меня в театр с этой сольной партией. Собственно, цыганский танец был заявлением, что я могу претендовать на сольные партии. Мне стали доверять одну за другой, и я выросла в ранг солистки. С этим же цыганским танцем я выиграла конкурс артистов балета и хореографов, получила золотую медаль, так что это значимая этапная партия.

Наверное, еще Гадитанская дева в «Спартаке». Это должен был быть мой последний балет перед уходом, но я передала партию другой девочке. Если вы спросите, что бы я хотела перетанцевать в театре, я бы с удовольствием приехала станцевать Гадитанскую деву. Однажды я пошла на выставку в «Манеже» в Петербурге, посвященную балету. Там были кадры со «Спартака» Якобсона, потом Григоровича, еще какие-то музейные экспонаты. И там было видео с танцем гадитанских дев. Я подхожу к стенду, и у меня текут слезы от ностальгии, от того, насколько я люблю эту партию, великолепную музыку Хачатуряна.

В общем, есть что вспомнить, о чем поскучать, поностальгировать. Огромная благодарность и театру, и педагогам, и всему коллективу, потому что там тоже все-таки семейность присутствует. Я имела возможность ходить на классы и репетиции в Большой театр, где совершенно другая обстановка. Очень жестко, и не все это выдерживают психологически, эмоционально. Нужно быть очень большой личностью, чтобы, несмотря ни на что, просто заниматься своим делом. Говорят же, что Большой театр — это кладбище талантов. С другой стороны, зато там такие возможности и педагоги тоже легендарные.

— Какие партии, может быть, хотелось исполнить, но не сложилось?

— Если бы я хотела вернуться в балетное прошлое, я бы исполнила партию Жизели из классического наследия и партию Сююмбике из «Шурале». Эти два спектакля меня всегда цепляли, но так оно и не случилось в моей творческой жизни. Я об этом, конечно, как-то скорблю, зато есть возможность прожить другие моменты, которые мы сейчас создаем.

То, что мы сегодня делаем в коллективе MA Dance, и есть то, что я хотела бы исполнять. Когда-то «Жизель» или «Сююмбике» тоже создавались кем-то и были новинками, а потом стали классикой. Хочется создать что-то такое, о чем напишут — первой исполнительницей такого-то спектакля была Айсылу Мирхафизхан. Как Майя Плисецкая в свое время «Кармен» исполнила, а теперь в каждом репертуарном театре есть культовый балет «Кармен», главную партию которого хотят исполнить все балерины. Хочется создать что-то в искусстве, оставить значимый след.

— Поэтому решили уйти из театра — чтобы созидать, а не исполнять?

— У меня такой характер с детства — всегда интересно пробовать новое. Никто даже не понял, почему вдруг я решила повернуть свою жизнь на 180 градусов. У меня были прекрасные отношения с педагогами, я танцевала сольные партии, очень любила весь коллектив, и меня тоже все любили, в общем, все было хорошо. А у меня внутри вопрос: как может быть еще? Решение пришло не из дефицита, а, наоборот, из профицита. Как будто есть еще что-то, куда меня тянет, и я подумала, что еще молода и могу себе это позволить. Пока нет семьи, не связана какими-то обязательствами, я могу еще что-то изучить и открыть для себя в искусстве.

С этими мыслями я поступила в театральный институт Щукина. Мама переживала, говорила: «Ну куда, ты же балерина!» А моя мама — драматическая актриса, и меня всегда драматическое искусство привлекало, я вообще думала, может, в актрисы податься. Но в то же время понимала, что у меня уже такой большой путь в танце пройден, что, наверное, совсем с нуля начинать в другой профессии не хочется.

На кафедре сценического движения я для себя нашла и то и другое. Лучшее решение в моей жизни. Это мне дало расширение в профессии. У нас была великолепная теоретическая программа в магистратуре — история театра, искусства, литература, философия. В общем, я была счастлива все два года проучиться.

«У меня такой характер с детства — всегда интересно пробовать новое. Никто даже не понял, почему вдруг я решила повернуть свою жизнь на 180 градусов» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Не зря говорят, что нужно каждые 5–7 лет менять профессию.

— У меня так и происходит. 6 лет я проработала в театре, потом переехала в Москву, где прожила ровно пять лет. Теперь я в Питере, вот уже третий год пошел. Стабильная смена обстановки. Что будет дальше, пока не знаю, не загадываю, потому что хочется быть в моменте.

— Контакты с труппой театра имени Джалиля поддерживаете?

— Когда я приезжаю и есть время, иду смотреть на коллег. В прошлый раз смотрела «Шурале», «Спящую красавицу». Всегда стараюсь заходить, меня там тепло принимают, я им рассказываю о каких-то своих успехах, и они за меня очень искренне радуются. В прошлый раз я прямо-таки расплакалась от любви — со всеми педагогами обнялась, они порадовались, что я замуж вышла.

Я люблю людей. С кем бы я ни соприкасалась в жизни, я понимаю, что это неслучайно, — это целый отрезок пути, который мы все проходим, и люди для меня становятся очень значимыми, всегда остаются в сердце. После интервью я пойду в училище к своему педагогу, моей балетной маме Сание Хасановне Хантимировой, по характерному танцу она меня вела, и все сольные номера и конкурсы я с ней готовила, выигрывала. У нас вообще тесная связь, она и на показе «Нәрсәдер» была. Пришла и моя классная руководительница из училища. Я это очень ценю и понимаю, как важно сохранять контакты.

«Современная казанская хореография еще только в начале своего пути…»

— Что думаете по поводу развития современного танца в Казани? Сейчас здесь немало тех же хореографов, которые известны по всей стране. Но главная площадка для таких спектаклей — это MOÑ, где помещается не больше 100 зрителей.

— Нужно время, массовый зритель привык к татарским или русским классическим спектаклям, классическим произведениям. Несколько поколений воспитывалось на культуре ходить в театр, благодаря чему и сформировалась коллективная привычка. Теперь театр имеет широкого зрителя. Мне кажется, современная казанская хореография еще только в начале своего пути, хотя за пять лет я вижу огромный скачок. Конечно, есть большая разница: вырос зритель, выросли сами хореографы и режиссеры.

Нужен ли массовый зритель? Давайте посмотрим на Европу. Там современное искусство ценится на массовом уровне, поскольку прошло достаточное количество времени. То, что делают ребята в MOÑ, — приглашают независимых танцовщиков и хореографов — это уже шаг навстречу к взращиванию аудитории.

— На сцене театра имени Джалиля проходит фестиваль современной хореографии #StagePlatforma Олега Ивенко, он там показывал балеты «Личности Миллигана» и «Тесла». Но это все заканчивается разовыми историями.

— Да, я там даже участвовала в гала-концерте, танцевала цыганский танец. На фестивале были и классические балетные, и современные номера. Я считаю, что Олег просто находка для Казани. Знаю, сколько это требует труда, и восхищаюсь тем, что он делает: создает новые балеты и хорошо тянет эту повозку. Но нужно понимать, что есть современный танец в балетном контексте и есть современный танец не в балетном контексте, а это два разных мира, которые имеют место.

«То, что делают ребята в MOÑ, — приглашают независимых танцовщиков и хореографов — это уже шаг навстречу к взращиванию аудитории» Фото: «БИЗНЕС Online»

— А что такое «современный танец в балетном контексте»?

— Актуальное искусство, но в балетном контексте — когда инструментами балета создается современная хореография. Это не современная хореография с точки зрения опять же стандартов, но стандартов современной хореографии тоже очень много. Например, есть течение, где человек стоит на сцене 20 минут, и это называется современной хореографией, потому что есть концепция. Это как у Малевича супрематизм, и ценители живописи академистов не понимали, что это за «Черный квадрат», говорили: «Я тоже могу нарисовать черный квадрат и сказать, что это шедевр». Но нет, за черным квадратом стоит концепция, идея, какая-то миссия, манифестация. То же самое, если человек стоит на сцене. Это не танец, но вообще-то танец.

Очень много можно дискутировать по этому поводу, и вообще если хотите начать какие-то споры в коллективы, заведите разговор о том, что есть современный танец. К концу вечера все разругаются, не придя к единому выводу. Мы в труппе в первый год споткнулись однажды — поговорили о том, чем же мы тут занимаемся, и никто ничего не понял, поэтому решили просто не поднимать вопрос, а чувствовать. Невозможно внутри истории писать историю, нужно либо время, либо отойти и посмотреть со стороны.

— Худрук балета театра имени Джалиля Владимир Яковлев, объясняя, почему здесь не ставят современную хореографию, говорит, что труппа выучена классической хореографии и не сможет перестроиться.

— Это вопрос руководству о задачах театра. Если театр нацелен на классический репертуар, тогда вопрос, зачем вообще туда лезть. Если артисты внутри хотят чем-то заниматься, то вот есть инициатор Олег Ивенко — у него есть жажда заниматься современным танцем, и он создает пространство для этого. Тут я соглашусь с Владимиром Яковлевым — чтобы перестроить труппу под современный танец, нужно время. А кто тогда будет «Лебединое озеро» танцевать? Я танцевала в балете 6 лет и захотела большего, но у меня не было вопросов к руководству, а почему мы не ставим современную хореографию. Я просто поняла, что могу получить новое в другом месте. Это личностная история все-таки.

— Вы упомянули, что играли в MOÑ моноспектакль «Һава». Это был довольно радикальный и совершенно новый тогда для казанского зрителя формат.

— Обычно на создание работы уходит 2–3 месяца, а тут мы репетировали год. Это был ковидный 2020-й, поэтому еще какое-то время не получалось полноценно работать. Потом все-таки разрешили выходить из дома, и я стала наездами приезжать в Казань в течение года. Мы здесь с Туфаном и Марселем искали инструменты для спектакля.

«Һава» на территории MOÑ: «Это самое страшное театральное переживание всей моей жизни»

Постановка строится на импровизации: зритель говорит слово, я слышу его в наушнике и своим телом его интерпретирую. У меня была четкая задача не иллюстрировать слово, а найти способ, как передать его через тело. Туфан мне говорил: «Не надо актерствовать! Нет, тут вылезла балерина, нет, это слишком красиво, не думай о красоте…» И я очень сильно ломала свою психику. Помню, однажды даже заплакала на репетиции, не понимая, чего от меня хотят. Но Туфан шел к своей цели и верил, что я смогу выйти на этот уровень. Марсель тоже очень помогал искать эти ключики.

Помню, я тогда для себя определила, что спектакль «Һава» — это единственное место, где я могу быть самой собой — искренней и настоящей, где я не играю какой-то образ, как в балете. Себя станцевать очень сложно, потому что мы не видим себя со стороны, а важно станцевать чувства здесь и сейчас. Это оказался очень сложный путь, но мы смогли туда добраться. С тех пор я поняла, что маршрут перестроился в сторону современной хореографии.

«В современном танце стандарта нет, там есть интересная личность и то тело, которое она представляет» Фото предоставлено Аленой Батулиной

«Балет всегда о вертикали и иерархии»

— В чем разница между классическим балетом и современным танцем в плане не только техники, но и философии?

— Очень большая разница, которая прослеживается на всех уровнях. Балет всегда о вертикали и иерархии. Он зародился в дворцовом контексте при Людовике XIV, который любил танцевать и был главным в этом искусстве. Дальше шли его придворные и приближенные, затем — основная масса людей. В балете, как вы помните, есть прима-балерины и премьеры, потом первые солисты, вторые солисты с характерными партиями, разбавляющие общую историю, и кордебалет.

Обучение балету тоже строится строго иерархически — в середине станка стоит лучший ученик. То есть в самой философии балетного обучения есть кто-то, кто всегда на вершине, и кто-то отстающий или общая масса. Это хорошо для профессии, но для психики бывает травматично. 90 процентов балетных детей вырастают с психологическими травмами и установками, что никогда не смогут добиться совершенства. У меня такое тоже было, но, слава богу, я это как-то в себе проработала. Во многом заслуга моей мамы — она мне каждый день говорила: «Ты у меня самая талантливая, ты у меня все можешь, никого не слушай, весь твой труд воздастся и вообще ни о чем не думай, просто работай». Мама меня окружила меня невероятной любовью и поддержкой с рождения до дня сегодняшнего, за что я ей очень благодарна. Поэтому моя психика более-менее сбалансированная, не как у детей, у которых, может быть, родители были не так включены. Вот почему я открыто иду в новое всегда.

Возвращаясь к отличиям, современный танец — это горизонтальная плоскость. Хореограф не бог и господин, который все знает, а мы, исполнители, ничего не знаем и должны безукоризненно слушаться и исполнять все его желания. Здесь (по крайней мере, у нас в труппе) всегда хореограф приходит с идеей и говорит: «Я хочу вместе с вами исследовать. Не знаю готовых ответов и того, что получится из спектакля, но знаю, что для меня важно, и хочу послушать, что важно для вас в этом контексте. Давайте вместе сотворим это». Понятно, что у хореографа есть ответственность за конечный продукт, он все равно чуть-чуть выше нас в этом плане, но горизонтальное выстраивание отношений исключает угнетение, мол, я знаю лучше, а ты вообще никто. В балете это немножко почему-то педалируется.

В балете есть стандарт, под который ты должен себя подвзрастить, подстроить, досовершенствовать, и не получится это игнорировать. Если ты не подходишь по стандарту, выходит, не сможешь в профессии себя выразить на 100 процентов. А в современном танце стандарта нет, там есть интересная личность и то тело, которое она представляет. Оно может быть даже не суперхудым, главное, оно может искренне выражаться или обладает необычной пластикой. Современный танец более открытый, лояльный.

Я обожаю балет, это великое искусство. Мы приходим в мир, где есть несовершенная материя, например глыба мрамора. Трансцендентный духовный опыт происходит тогда, когда ты отсекаешь все лишнее, — ты Микеланджело, который знает, что отсечь, чтобы создать Давида. То же самое балет — мы как будто боремся с материалом, совершенствуем наше тело ежедневно, что всегда сложно, поскольку никогда не хочется себя переделывать. Каждый раз тяжело поднимать себя по утрам, идти к станку и делать одно и то же, но великий труд дает пространство для вертикали уже в хорошем смысле, ведь ты всегда устремлен вверх.

Современный танец очень заземлен и находится в контакте с настоящим моментом. Да, там тоже есть пространство для чего-то духовного и трансцендентного, но он говорит о реальных вещах. Это не стандарт эфемерных тел, а живое человеческое тело с его живыми эмоциями, может быть, с животными инстинктами. Поэтому так много пола и мы танцуем босиком — это как бы связь с землей.

В общем, балет и современная хореография просто два разных мира, которые имеют право на существование. Невозможно определить, что больше по душе. Я вообще рада, что у меня многогранный опыт, что я и там побывала, и здесь сейчас в себе открываю этот мир. Мне кажется, я только в начале пути, потому что только третий год в профессии именно с точки зрения современной хореографии и мне предстоит еще много открытий.

— Вы также ведете танцевально-терапевтические тренинги, которые помогают людям через движение справляться с проблемами. Как пришли к этому?

— Такая тема началась, наверное, с детства. Сколько себя помню, ко мне одноклассники приходили и просили объяснить, как делать те или иные движения. Как будто у меня есть дар донести до человека суть — неважно, движения или какие-то психологические аспекты. Я это в себе чувствую всю сознательную жизнь. Возможно, потому что мой дедушка был педагог, мои дяди и тети все педагоги, да и моя мама суперпедагог-психолог, она меня так воспитывала.

Когда я съездила в Израиль в 2017 году, то решила со своими однокурсниками из Щуки после поездки поделиться полученными знаниями, предложила провести тренинг и передать, что я открыла для себя целый мир. Мы просто оставались после занятий и пробовали. Я стала видеть, как эти тренинги влияют еще и на психологическое состояние, на уровень мотивации. Люди позволяли себе свободно выражаться через тело и проживали непрожитые эмоции. Они мне говорили: «Ты знаешь, я не только отрывок сыграл хорошо, но еще и почувствовал, что могу чего-то добиться». Я начала понимать, что владею крутым инструментом и сама получаю большое удовольствие от того, что делюсь с людьми теми знаниями, которые мне помогают.

В прошлом году я окончила психфак КФУ и могу даже с дипломом работать как психолог. Прошла онлайн-обучение у нашей известной соотечественницы, казанского клинического психолога Алии Булатовой. Я следила за ее путем, а потом она уже стала ректором собственного института в коллаборации с Московским гуманитарным вузом, и они онлайн дают великолепное образование. Сейчас я уже заканчиваю второй поток, и это, конечно, тоже большой пласт моей жизни.

Психология сильно пересекается с искусством, я вижу эти пересечения, которые помогают понять и психологию образа, который ты создаешь, и взаимодействие между людьми. У меня есть свои клиенты, которых я веду как психолог, и есть танцевальные практики. Например, в этом году я собираю женщин на танцевальный ретрит на Алтай. Мы будем заниматься танцевальными практиками в первой половине дня, а во второй у нас будет групповая терапия с работой с запросами. То есть совместим психологическую перезагрузку с телесной, чтобы нырнуть туда и вынырнуть с новым опытом.

— Балеринам свойственно стремление к абсолютному перфекционизму. Современная хореография помогает справляться с завышенными требованиями к себе?

— Да, конечно. На меня очень повлияла «Һава». Это точно была моя личная терапия, которая продлилась целый год. Помню, приходила к Марселю Нуриеву каждый день и плакала от того, что могу танцевать так, как хочу, и чувствую свое тело. И вообще личность Марселя и как человека, и как хореографа очень значима для меня, это мой танцевальный гуру. Он, конечно, скромничает, но я говорю: «Нет, Марсель, ты мне столько всего дал в этой жизни, так что, пожалуйста, не отнекивайся».

Современная хореография действительно терапевтичная, потому что нет стандарта, а есть ты, твое тело и то, как ты это чувствуешь. Терапия — это вообще то, как я проявляюсь в этом мире, имею ли я право так проявляться. Открою небольшой секретик, как вообще психика человека начинает конструироваться. От мамы, которая в детстве, в младенчестве отражает эмоции ребенка. Ребенок воспринимает мир только через маму в детстве. Если она улыбается, значит, все хорошо в мире. Если мама грустит или злится, значит, все плохо в мире, и со мной что-то не то. От того, как с нами родители выстраивают коммуникацию, насколько теплый контакт, смотрит ли мама в глаза. Если она только функциональная мама, которая базово заботится, но не интересуется делами и успехами, это, конечно, потом отражается на взрослой жизни и выходит в массу когнитивных искажений.

Терапия заключается в том, что в современном танце через тело я могу прожить опыт, когда я имею право чувствовать, выражать себя так, как я чувствую, и что меня никто не отражает, только я сама. На танцевальных классах мы выходим из категорий танцевать хорошо или плохо, правильно или неправильно, просто двигаемся.

Помню, я приехала в Израиль на уроки гаги (танцевальная техника, которая предполагает осознание себя с помощью тела, — прим. ред.), и создатель этой техники Охад Нахарин (израильский хореограф — прим. ред.) говорит: «Сегодня поработаем с весом вашего тела. Почувствуйте вес вашего живота, выпустите его — и почувствуете, какой объем занимает». Для меня, как для человека, который 8 лет втягивал живот, чтобы быть похудее, который работает в театре и постоянно себя в какие-то границы пытается впихнуть, мир перевернулся. Знаете, как я плакала? Тогда я решила тоже донести людям, что, оказывается, можно по-разному, по-другому. Не нужно находиться в вечном стремлении к совершенству, достаточно всего того, что я имею здесь и сейчас. Вот мой живот, он такой сегодня, и я с ним работаю. Это цель моего исследования. Для меня это был какой-то поворотный момент, я другим человеком приехала из Израиля.

Терапевтическая история переросла в то, что я уже могу с другими об этом говорить. Просто обожаю видеть, как люди приходят зажатые и закрытые вначале, еле говорят о себе и якобы вообще не танцуют. А в конце они в полной свободе, в кайфе, в слезах, в этом освобождении. Самое большое счастье — видеть такие изменения.