Алексей Гавриш о ВСУ: «Не было бы снарядов – экономили бы. Но работают хаотично и по гражданским»

«Линия фронта постоянно движется, наши войска постоянно продвигаются вперед, как следствие, противнику постоянно же приходится отступать, хотя отступает он неохотно» Фото: © Сергей Бобылев, РИА «Новости»

«FPV-дрон — это универсальный конструктор»

— Алексей, какова ваша оценка состояния линии фронта на текущий момент?

— Линия фронта постоянно движется, наши войска постоянно продвигаются вперед, как следствие, противнику постоянно же приходится отступать, хотя отступает он неохотно. Идут тяжелые бои по всей линии боевого соприкосновения. Противник активно использует весь имеющийся в наличии арсенал. Активно используются беспилотные летательные аппараты как средства поражения и как средства разведки. Кроме того, активно используется артиллерия. В ближний стрелковый бой враг вступает крайне неохотно. В жилой застройке он нам в этом аспекте сильно уступает. На открытой местности сейчас нашей главной проблемой является БПЛА противника. Этой дряни у врага очень много.

— Верно ли мнение, согласно которому ударные дроны стали главным инструментом данного конфликта?

— Так и есть. Дело в том, что FPV-дроны используются не только как ударные. Они используются для доставки продовольствия, боеприпасов, нанесения ударов и даже для разведки.

FPV-дрон — это универсальный конструктор, к которому, грубо говоря, можно привязать, приспособить абсолютно любое оборудование, которое он может поднять по своим техническим характеристикам. Как следствие, малый дрон — это, как правило, ударный дрон, способный нести нагрузку (чаще всего) до 3 килограммов полезного веса — обычно это выстрел от РПГ в качестве боевой части.

Если говорить об FPV-дронах с большими винтами, то они, очевидно, имеют большую мощь, грузоподъемность. Их используют, скажем, в качестве ретранслятора. Разумеется, боекомплект и продовольствие ими тоже можно доставлять.

— Как изменилась ситуация с дронами за последний год?

— Их стало намного больше. Они стали применяться абсолютно везде. Сейчас это является, пожалуй, самым часто применяемым типом вооружения. Причины очевидны. Прежде всего, стоимость данного типа вооружения заметно снизилась — у противника они буквально в каждом гараже производятся. Комплектующие они получают от западных хозяев.

С нашей стороны они также совершенствуются, постоянно появляются новые модели. Применяются они по всей линии фронта. Наиболее значимым прорывом за этот год я бы назвал массовое применение FPV-дронов на оптоволокне по типу «Князь Вандал Новгородский» (дроны КВН). Эти дроны впервые были применены в Курской области, а сегодня они уже активно используются по всей линии фронта.

— Вы, если я правильно понимаю, бываете на линии боевого соприкосновения. Как изменилась работа военного журналиста?

— Дело в том, что я работаю военным журналистом уже достаточно давно, еще до начала специальной военной операции. Определенный опыт, конечно, у меня накопился.

Основная проблема — это, конечно, опять же FPV-дроны. Они внесли серьезные коррективы в работу. Если говорить о 2022-м, об «Угледарском времени», тогда да, можно было находиться спокойно на самой первой линии обороны, вместе с бойцами. Враг работал исключительно стрелковым оружием. Нет, конечно, также работала и артиллерия. Но авиацией противник почти не пользовался. Тогда работа была более простой и безопасной.

Сейчас в связи с большим количеством беспилотной авиации подобраться к линии фронта стало очень сложно. Все в принципе сложно, в том числе проводить ротации. Журналисту проехать туда практически вообще нереально. Даже бойцы специально выбирают определенное время и моменты, погодные условия, для захода. И при всех мерах безопасности, при использовании активных средств радиоэлектронной борьбы, все равно постоянно попадают по удары. Все это стало в разы опаснее, просто потому что для врага журналисты являются даже более приоритетной целью, чем военнослужащие. Если они вдруг заметят на фронте человека с камерой, то сразу же стайка дронов отправляется бить съемочную группу.

— Сколько они готовы потратить дронов на уничтожение одного человека?

— Раньше можно было смело перемещаться группой по два человека. Тогда они жадничали, удары по такой незначительной цели не наносились. Сейчас же даже на одного человека могут направить 5–7 дронов и более, пока дроны не кончатся или пока они не достигнут своей цели.

— Актуальность бронетехники на фронте изменилась?

— С нашей стороны активность ее применения возросла, это видно. А со стороны противника, наоборот, явно упала. Причина простая — те запасы советской техники, которые у них были и которые им поставлялись с Запада, практически закончилась. К тому же западная техника очень дорога в обслуживании. Кроме того, у них нет нормальных ремонтных мастерских, в которых было бы можно производить восстановление. Нет у них материально-технической базы для этой техники. Да и сама западная техника не приспособлена для работы в Донбассе.

Дело в том, что наши грунты черноземные и глиноземные — они очень мягкие и скользкие. Тяжелая техника здесь застревает, и перемещаться ей довольно тяжело. Поставок, конечно, было много, и очень много от стран НАТО. Мы это все активно уничтожаем, она (техника — прим. ред.) буквально заканчивается. Сейчас, если говорить о прифронтовой зоне, враг ее вынужден использовать значительно меньше.

По большей части противник использует легкобронированную технику, различные ББМ (боевая бронированная машина — прим. ред.), всякие «Козаки» и «Мардеры». А вот количество танков, БМП, БТР сильно упало.

— Насколько существенно упало значение танка в современной войне?

— Вопрос сложный. Сейчас в целом методы ведения войны сильно изменились. Сказать, что значение танка упало, я прямо так не могу. Они действительно во многих наступательных операциях очень важны. Скажем, при помощи поддержки танка штурмовать укрепрайоны противника значительно интереснее. Орудие у танка мощное, а у современных танков оно еще и крайне точное. При этом они маневренные и достаточно быстрые. Как следствие, в наступлении значение танка весьма высокое.

Но есть и другие аспекты. Важно понимать, что противник и мы используем огромное количество дронов. Дроны сейчас действительно доминируют. На нем можно пробраться дальше, незаметнее, можно бить четко в цель, и это удар в режиме реального времени. Поэтому в наступательных операциях, при определенных условиях, когда дронам летать тяжело, танк очень сильно решает. Но повседневное использование, конечно, упало. Танк сейчас по большей части работает из закрытых позиций.

— Верно ли мнение, что дроны заменили собой средства ПТУР?

— Так точно. Хотя, конечно же, ПТУР используются. Когда, скажем, наши войска перекрывают какую-то дорогу, ставят ее под огневой контроль, то в случае, если расстояние позволяет, ПТУР по-прежнему используются. Потому что это высокоточное, довольно мобильное и достаточно дешевое средство.

Но с учетом того, что сейчас работа по большей части идет с расстояния 8 километров, то работают, как правило, дронами. ПТУР, в отличие от дрона, работает на расстоянии прямой видимости. И, что важно, боевой заряд на дроне зачастую ставится точно такой же, как на ПТУР — тот же самый кумулятив.

«Во время зачистки вскрываются каждый раз новые точки, новые нычки, происходят стрелковые бои» Фото: © Сергей Бобылев, РИА «Новости»

«Должной подготовки у них нет»

— На вражеском ресурсе, не будем его называть, вышла серия репортажей о буднях украинских боевиков, где автор говорит, что стрелкового боя у них практически нет. Насколько это соответствует истине?

— Стрелковые бои бывают и ведутся постоянно. Работают как снайперы, так и иное оружие. Вопрос в том, что стрелковые бои изменились. Это раньше, скажем, группа размером 20 человек заходит, начинается стрелковый бой, а дальше уже кто победит, кто более меткий и обученный, грубо говоря. Сейчас же все это делается более мелкими группами и, разумеется, при поддержке дронов.

Сейчас враг в стрелковых боях участвует менее охотно, потому что прекрасно понимает, что наши бойцы более опытные и более эффективные. В жилой застройке, например, не везде можно использовать дроны, особенно во время зачистки. ВСУ используют любое здание, любой район как огневую точку. Они укрываются в подвалах, квартирах, домах. И найти их дронам не всегда возможно. И мы, и противник пытаемся обороняться против дронов. Натягиваются специальные сетки, ставятся железные заграждения. Вешаются антитепловизионные покрывала, которые могут их укрыть на какое-то время.

Во время зачистки вскрываются каждый раз новые точки, новые нычки, происходят стрелковые бои. Когда мы продвигаемся, нашего бойца часто встречают оборудованные пулеметные гнезда противника. Надо сказать, оборудуют они их весьма грамотно, делают сразу несколько выходов, подземные коммуникации, которые соединяют подвалы между собой. На самом деле, не всегда даже с помощью дрона-разведчика удается быстро сообразить, откуда ведется обстрел из стрелкового оружия, не всегда удается вычислить эту точку и уничтожить врага. Враг может просто перемещаться по огневой позиции, прятаться под землю.

Как следствие, стрелковые бои не исчезли, они есть, ведутся, причем весьма ожесточенно. Но, повторюсь, в этом военном искусстве ВС РФ явно доминируют.

— Военнопленные. Насколько их количество изменилось относительно событий 2023–2024 годов?

— Вопрос довольно сложный, просто потому что количество военнопленных напрямую зависит от продвижения Российской армии. Каждый раз, когда мы берем какой-то крупный опорник либо освобождаем населенный пункт, то, естественно, во время зачистки в плен сдается значительное количество украинских боевиков.

Сейчас они в плен сдаются совсем неохотно. Проблема в том, что их армия использует заградотряды или, как их называют на Украине, мотивационные войска. Дело обстоит следующим образом. В небе перманентно дежурят дроны. Когда ВСУ понимают, что они уже неспособны сражаться, они уже готовы сдаться — в этот момент по ним начинают работать их же дроны, управляемые этими заградотрядами. В итоге с одной стороны по ним стреляют из стрелкового оружия в случае отступления, с другой по ним работают дроны. На самом деле, для ВСУ сдаться в плен — это большая удача. Когда им удается это сделать — это фактически означает для них выживание. Они как минимум оказываются в ситуации, когда их не пытаются убить, им оказывается необходимая медицинская помощь. В целом же командование ВСУ старается этого не допускать.

Причина в том, что люди с крайне низкой мотивацией. На фронте, на передке, как правило, оказываются «мобики», бо́льшая часть — это те, кого поймали на улице, те кого «бусифицировали». Должной подготовки у них нет. Нельзя, конечно, сказать, что там все такие, есть части с очень серьезной подготовкой, есть те, кого обучали за рубежом, есть те, кто здесь уже получил опыт… Но, если брать за данность общую массу, уровень подготовки существенно снизился.

— Вам доводилось общаться с пленными?

— Так точно, доводилось, конечно.

— Как изменились военнопленные с начала кампании?

— Вопрос очень неоднозначный. Важно понимать, откуда именно были военнопленные. Если мы говорим о тех, кого поймали на «Азовстали», которые сдавались в Мариуполе, то эти люди говорили совершенно другие вещи, чем те, которые говорят сейчас.

Те военнопленные, которые попадаются нашим войскам, — это по большей части те, кто не хотел воевать, кого заставили это делать насильно.

Если бы, грубо говоря, я пообщался с пленным боевиком «Азова»* тогда и сейчас, то можно говорить о какой-то объективной разнице. Но я пленных, которые были раньше, не встречал.

— А мотивации вообще нет?

— Мотивации в целом не видно. Люди разочарованы и своей властью, и тем, что происходит. Бойцы врага, как я сказал, в большинстве неподготовлены. Хотя, повторюсь, есть отдельные части, штурмовые бригады, элитные войска, которые продолжают активно воевать там, где сохраняется костяк националистов. Но в целом мотивация на крайне низком уровне.

Но тут важно понимать, что это не играет принципиальной роли. ВСУ ставят людей в такое положение, что у них нет выбора, и от степени мотивации зависит немногое. Их сразу бросают на ноль, в мясорубку, а людям приходится выживать. А вот как они будут выживать — все зависит от них. Если они не станут выполнять приказы нацистов, то их будут уничтожать свои же ВСУ. А если они будут выполнять приказы, то крайне вероятно, что они погибнут от русского оружия. Единственный выход — сдаться в плен. Но, как я сказал ранее, это крайне нетривиальная задача для украинского мобика.

«Мы же следим за ошибками врага. И там, где мы заметили, что боеспособные силы сняты противником, мы совершаем прорыв» Фото: © Сергей Бобылев, РИА «Новости»

«У противника идет мощная идеологическая прокачка»

— Насколько много наемников? Видели ли вы их?

— Наемников достаточно много. Буду говорить о дзержинском направлении, потому что мне оно знакомо лучше. Так вот, было весьма много французов, и из того, что мне говорят бойцы, очень много граждан Колумбии. Почему так, не знаю, но все говорят, что их много.

Если говорить о радиоперехватах, то иностранную речь слышно весьма часто. На этом основании делаю вывод, что их предостаточно у ВСУ. Вопрос в том, что в плен они почти не сдаются, поймать наемника в плен — это очень сложно. По большей части они либо уничтожаются, либо стоят на второй или третьей линии обороны, возможно, занимаются командованием. Когда они понимают, что дело пахнет жареным, то они отходят самыми первыми.

— Раз вы знаете о дзержинском направлении — что там произошло? Мне известно, что сначала мы заняли город, потом вынуждены были отойти, сейчас опять отогнали противника. Каковы причины таких странных маневров?

— Хороший вопрос, попробую ответить честно и так, чтобы никого не подставить. Все это происходило довольно сложно. Начнем с базы. Штурм города шел довольно долго. При этом с 2014 года ВСУ укрепляли его, заливали бетоном, оборудовали огневые точки, создавали склады, устраивали запасы припасов, подвозили боекомплект. Кроме того, штурм усложнял рельеф, там особо не зайдешь — перед городом открытое поле. В общем, сам штурм был очень сложный.

При этом начинается все с одноэтажной застройки, где враг цеплялся за каждое здание, которое было буквально оборудовано в огневую точку. Когда шел штурм города, противник в это время уже активно использовал БПЛА, мы в тот момент отставали по количеству дронов. И отставали довольно сильно. Когда нашим парням удавалось выбить противника оттуда, то в сводках доносили, что удалось занять территорию, но реально все это оставалось большой серой зоной. Там не было наших бойцов, они просто не могли закрепиться, ибо за-за плотности штурма там не осталось ни одного целого здания, ни одного укрепа. Но и вээсушников там тоже не было.

В какой-то момент туда то мы, то ВСУ заходили, и все это преподносилось как очередное продвижение, хотя реальная картина несколько отличалась от того, что рисуют на карте. Более того, там сейчас до сих пор бои продолжаются, так скажем, враг пытается прорваться.

— Противник активно бусифицирует своих граждан. Более того, уже идут разговоры о том, что нужно призывать женщин. Насколько противнику хватает личного состава?

— С личным составом у них проблемы, да. Как в качестве, так и количестве. Вместе с тем говорить, что у него серьезный недостаток, не приходится, это преждевременно. Он даже умудряется совершать на некоторых участках фронта ротации. Но в основном ВСУ занимаются тем, что перебрасывают боеспособное подразделение с одного участка и на другой, а на прежнее место ставят подразделение из тыла.

Мы же следим за ошибками врага. И там, где мы заметили, что боеспособные силы сняты противником, мы совершаем прорыв. Наиболее характерный пример — покровское направление. На дзержинском направлении тоже так было. В итоге получается такая игра в кошки-мышки. Враг видит, что мы продвигаемся, перебрасывает боеспособное подразделение, мы фиксируем, откуда они его сняли, и начинаем давить уже на том участке. Такие вот странные шахматы скачкообразные.

— Некоторое время США начали заявлять, что они не будут поставлять Киеву оружие. Потом сказали, что поставят то, что уже обещано. На ваш взгляд, какова насыщенность противника вооружением?

— Я бы сказал так. Мне не видно, чтобы кто-то прекратил поставки. Либо они вообще не прекращались, либо даже усилились. Оружия им хватает, техники хватает. Какой-то нехватки снарядов или техники замечено не было. Они активно используют как дорогостоящее оборудование, так и обычные боеприпасы.

Более того, мы можем смело говорить о том, что противник использует дальнобойные ракеты — скажем, снаряды для HIMARS. Он ими наносит удары не только по военным или стратегическим объектам, но и по гражданскому населению. Точно так же враг активно работает 155-миллиметровыми снарядами. Чаще всего использует кассетные боеприпасы. Удары, подчеркну, наносятся, в том числе и по гражданскому населению.

О чем это говорит? Да о том, что если бы у них была явная нехватка боеприпасов, то наверняка они бы экономили это вооружение, расходовали его только по определенным целям и в моменты наших наступлений. Но они работают им хаотично, бьют в том числе по гражданским, да и не всегда целенаправленно. Поэтому говорить о нехватке вооружений у противника не приходится.

— Насколько в целом украинская армия готова уже отступать?

— Тут важно понимать, что у противника идет мощная идеологическая прокачка. Буквально в каждом подразделении, в каждом отряде есть ярые националисты, которые и составляют мотивационные войска и заградотряды. Поэтому в ближайшее время сама армия сложить оружие не готова и не может просто потому, что там построена система управления довольно любопытным образом.

Когда общался с пленными, они рассказывали, что при ситуации, когда бойцов отправляют на ноль, всех берут из разных подразделений. Скажем 5–7 человек, все друг с другом не знакомы, все из разных бригад. Важно, чтобы они до этого ни разу не пересекались и не общались. Собирают группу из незнакомых людей и закидывают на ноль. Делается этого как раз для того, чтобы люди не знали, кто из них стукач, кто из них не будет докладывать и не давать сдаваться. Стоит отметить, что все это сделано довольно грамотно.

— Какова вероятность, что летняя кампания будет иметь более существенные успехи?

— Наверное, это вопрос политического плана, а не военного. Сегодня боеспособность ВСУ зависит только от желания и возможностей западных хозяев: не будут вмешиваться — все это стремительно посыплется. Сейчас режим Зеленского уже практически управляемый, они полностью подчиняются Западу. Но если Запад ограничит поставки, если они не будут передавать оружие, деньги, то они просто лопнут. Им нечем будет спонсировать своих боевиков, неоткуда брать боеприпасы. Так что тут в первую роль все зависит от политики США и стран НАТО. Захотят — конфликт закончится довольно быстро.

— Если вернуться к 22 февраля 2022 года, можно ли было как-то обойтись без СВО или она была неизбежна?

— Это было бы невозможно, а операция была неизбежна. Единственное, что могу сказать: наше руководство поверило Украине и Западу, сделав жест доброй воли, отступив от Киевской области, дав возможность врагу укрепиться и продолжать боевые действия. Операция была необходима, но не требовалось идти ни на какие уступки, а нужно было идти до полной военной победы, тем более тогда на это имелись силы и возможности.

Более того, на мой взгляд, нужно было еще 2014 году все решать, а не заключать никаких Минских соглашений. По сути, Минск-1 и спровоцировал этот террористический режим к тем действиям, которые мы видим сейчас. На тот момент наши войска наступали уже активно, это была еще наша народная милиция, а не Армия РФ. Это были ополченцы, местные жители, которые по мере освобождения городов присоединились к наступающим. Это были люди, которые не поддержали майдан, нацистов и бандеровцев. Если бы на тот момент не был бы заключен Минск-1, то все бы и закончилось в 2014 году и все жили бы мирно и спокойно.