«Принятия ислама от багдадских послов не произошло – шафиитский мазхаб был неприемлем в Булгарии»

Ведущий научный сотрудник Института истории им. Марджани АН РТ Искандер Измайлов Фото: «БИЗНЕС Online»

Национальные особенности и духовное наследие

В любое время, пока существует человечество, каждый должен находиться на пути творческих исканий. И человек должен это делать, следуя Корану и Сунне.
Шигабутдин Марджани (1818–1889)

Татарский народ в массе своей относит себя к миру ислама. Более того, люди, считающие себя светскими, даже атеисты, продолжают хранить верность многим исламским традициям, часто полагая, что тем самым следуют национальным традициям. И действительно, 1 100 лет непрерывного исповедания ислама нашими предками (дольше только у арабов и иранцев), полностью пропитали всю нашу культуру мусульманским духом, сделали ислам своим мироощущением, часто даже безотчетно.

Историки, разумеется, давно это осознали. Вот одно такое мнение: «Все ее аспекты (речь о татарской культуре вообще) — материальный и духовный, политический и литературный, экономический и социальный — несут на себе отпечаток мусульманства <…> и развиваются под его влиянием». Любопытно, что это написал не Шигабутдин Марджани или представитель плеяды блестящих мыслителей, его единомышленник и последователь, а один из ярких советских историков Миркасым Усманов. Опубликованы эти слова в 1985 году в статье по материалам одной из конференций, которые стали проводиться «на заре туманной перестройки». Сейчас эта мысль несколько истерлась от частого употребления и стала едва ли не трюизмом. Но в то время это был настоящий взрыв сознания.

Очень хорошо помню то время надежд и дерзаний, смелых высказываний и горячих споров. Буквально пару лет до этого в конференц-зале Института языка, литературы и истории АН РТ мелкие людишки пытались подвергнуть обструкции Усманова, посмевшего написать о джадидизме и сказать добрые слова о Марджани. Но не прошло и двух лет, как один из главных философов, заведующий отделом истории общественной мысли и бывший директор института, написал эти слова. Усманов всегда считался не просто советским и партийным человеком, но и марксистским ортодоксом. Но бурное время дискуссий и смены вех что-то изменило в его мировоззрении. Или он всегда в душе был больше склонен к татарской традиции, чем к марксизму-ленинизму.

В любом случае он на личном примере показал, насколько пронизано исламом сознание любого татарина, даже если он старый, закоренелый коммунист-атеист. Так что неудивительно, что Яхья Абдуллин создал много важных трудов, ставших вехой в понимании татарской философской мысли. Так, небольшой переворот, случившийся в душе одного человека, привел к значительным переменам у многих, зародил живую мысль. В результате он своим примером и идеями пробудил молодых ученых, включая Рашида Амирханова, Рафика Мухаметшина, Фарита Султанова и др.

Эпоха появления ислама в Среднем Поволжье

Трудно сказать, когда у Абдуллина произошел переворот в сознании. Возможно, что-то подобное случилось с героем романа-антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» Гаем Монтэгом — пожарным, который всю жизнь сжигал книги, но после душевного перелома, вызванного встречей со своей любовью Клариссой, стал спасателем книг и подпольщиком. Начав думать самостоятельно, Монтэг не захотел быть простым винтиком и перешел на сторону сопротивления. Он внезапно почувствовал, «что и в нем пробуждаются и тихо оживают слова». «Всему свое время. Время разрушать и время строить. Время молчать и время говорить», — бессмертные слова.

Не исключено, что и Абдуллин, когда ему представился случай, вспомнил, что он не простой винтик партийной машины, а татарин и мусульманин. Вспомнив тяжелую историю татар, ощутивших время гонений на ислам, он задал правильный вопрос и сам дал верный ответ: «Народ сохраняет свои национальные особенности, не отделяется от религии. Где черпает народ силу для этого, какие изменения претерпевает отправление обрядов ее? Раскрытие этого требует глубоких исторических исследований». Мы последуем за этим советом и тоже пойдем вглубь веков. Для этого нам нужно представить эпоху появления ислама в Среднем Поволжье.

Владения правителя Булгарии эльтебера Алмыша находились в вассальной зависимости от хазарского кагана. Унизительно само по себе, но эта была столетняя традиция, а не что-то новое. К началу X века Хазария уже прошла через войны с Арабским Халифатом, часть хазарской элиты приняла иудаизм, кризис торговли и жестокую междоусобицу. В результате военная мощь каганата резко ослабла.

Этим воспользовались печенеги, прорвавшие пограничные заслоны венгров и ворвавшиеся в Подонье, разоряя плодородные поля, села и города. Эти катаклизмы отдалили Булгарию от хазар, но новый всплеск торговли по Великому Волжскому пути привел к подъему благосостояния страны. Власть булгар расширялась на окружающие племена, а Алмыш делал шаг за шагом, чтобы освободить свои владения от власти Хазарии. Важной частью такой политики стало принятие Алмышом и его кланом ислама. Новая религия была призвана объединять все тюркские племена, чьи верования и шаманистские практики не могли составить конкуренции исламу.

«Восточная литература однозначно относит булгар к мусульманам» Фото: «БИЗНЕС Online»

Шафиитский мазхаб ислама, распространенный в Багдаде, был неприемлем в Булгарии

Восточная литература однозначно относит булгар к мусульманам. Так, арабский историк начала X века Ибн Руста сообщал, что «Царь Болгар, Алмыш по имени, исповедует ислам», а «большая часть их (т. е. булгар) исповедует ислам и есть в селениях их мечети и начальные училища с муэдзинами и имамами». Об этом же писал в 923 году секретарь багдадского посольства Ахмед Ибн Фадлан, побывавший в Булгарии. Он указал, что, кроме ставки Алмыша, в это же время там существовали значительные общины мусульман.

Существовал специальный штат духовенства, включая муэдзина, и, судя по словам Ибн Фадлана, было довольно много мусульман, он даже описывает их погребальный обряд. Там были другие мусульманские общины, а тот же Ибн Фадлан описывал общину под именем ал-баранджар «в количестве 5 тысяч душ женщин и мужчин, уже принявших ислам… Для них построили мечеть из дерева, в которой они молятся». Иными словами, ислам был широко распространен в стране.

В этих условиях вассальная зависимость и необходимость отсылать в Итиль своих детей ко двору кагана стало особо нетерпимым. Хватаясь за любую возможность, Алмыш отправил в Багдад посольство во главе со своим приближенным Абдаллахом ибн Башту ал-Хазари. Он сделал фактически невозможное, что достойно целого исторического романа — добился аудиенции у самого халифа и смог заинтересовать его в организации посольства в далекую северную страну. Вопреки всем обстоятельствам, происки врагов и недостаток средств, посольство добралось до Поволжья и 16 мая на встрече представителей племен и элиты булгар состоялось признание вассальной зависимости Булгарии от Арабского Халифата.

Т. е. ни формально, ни конкретно никакого принятия ислама от багдадских послов не произошло. Просто потому что шафиитский мазхаб (толк) ислама, распространенный в Багдаде, был неприемлем в Булгарии, где уже распространился ханафитский мазхаб. Хотя Алмыш говорил Ибн Фадлану, что ему нужны не просто деньги, которых у него достаточно, а именно благословенные дирхемы. Поскольку их не было, то Алмыш счел возможным отказаться от принятия шафиитского мазхаба. Тем самым вопрос о принятии ислама от имени халифа перестал быть актуальным, и посольство через некоторое время отправилось в обратный путь.

Фантазии неоязычников-тенгрианцев

Зато состоялось дипломатическое признание Булгарии как мусульманской страны. Вернувшись обратно в Багдад, посольство распространило сведения о Булгарии как о стране ислама и союзнике всех мусульман. С этого момента во всех историко-географических и энциклопедических сочинениях стало указываться, что Булгария — мусульманская страна. Это укрепило торговлю и прибавило авторитет государству, ускорило дальнейшее распространение ислама среди населения Булгарии.

Здесь необходимо сказать о попытках конструировать традиционные тюркские верования в виде некоей религии тенгрианства. Вера в бога Тенгри и соответствующий пантеон других богов ни в коем случае не были строгой религией, у каждого племени существовали свои представления об этих богах и их функциях, они не представляли никакого единства, а обряды и вероучение не были строго кодифицированы. Чтобы понять это, достаточно сравнить строгую систему пантеона греческих богов, которую изложил Николай Кун в своем учебном пособии для гимназистов, с описанием реальных греческих обычаев и божеств, которые почитались в разных областях Греции Диадора Сицилийского или Павсания «Описание Эллады». Любой неподготовленный читатель мог бы предположить, что имеет дело с разными пантеонами.

Точно так же дело обстояло с традиционными тюркскими верованиями. Система в них есть только в фантазиях неоязычников-тенгрианцев. Никогда не существовало такой единой религии, и нет никаких сведений о сходстве различных верований у тюркских народов. В таких условиях ислам со своим Священным Писанием, развитой обрядовой системой, этикой и эстетикой легко заменил множество местных верований, которые превратились в суеверия, а различные духи стали демонами типа Бичуры, Су Анасы или Шурале. В этом смысле ислам боролся не с язычеством, который просто исчез как утренний туман под солнцем. Ислам столкнулся в северных странах, землях «седьмого климата», с противником куда сильнее и опаснее — с природой.

На территории Булгарии господствовал не только единый ханафитский мазхаб, но и единая улама

Впервые ислам широко распространился на население страны, расположенной не просто в отдалении от остального мира ислама, но и далеко на север. Здесь первые муллы и законоучителя столкнулись с серьезными проблемами. Видимо, далеко не сразу и не в первые десятилетия, когда ислам распространялся вширь среди тюркских народов Поволжья.

Но это неизбежно произошло. К сожалению, о характере булгарской богословской школы можно только догадываться, поскольку достаточного количества источников в нашем распоряжении нет. Однако не возникает сомнений, что на всей территории Булгарии господствовал не только единый ханафитский мазхаб, но и единая улама, которая трактовала некоторые вопросы права и ритуальной практики в соответствии с выработанными традициями.

Секретарь халифатского посольства Ибн Фадлан зафиксировал у булгар некоторые особенности ритуальной обрядности, в частности двукратное повторение слов «икамата» — второй после азана призыв на молитву, что характерно именно для ханафитского мазхаба. Кстати, у шафиита Ибн Фадлана это вызвало раздражение и он сказал булгарскому правителю, что при багдадском халифе муэдзин произносит икамат один раз.

Булгарский правитель внимательно выслушал арабского посланца, но после того, как выяснилось, что посольство не привезло необходимой суммы для строительства крепости и что политическая поддержка халифа отнюдь не означает военного вмешательства, Алмыш решил, что нет оснований ломать существующую ритуальную практику, и муэдзин вернулся к прежней практике икамата.

Четырехкратный намаз летом, а не пятикратный, как требует символ веры

Вместе с тем некоторые детали позволяют сказать, что булгары, приняв ислам, оказались перед серьезными проблемами, связанными с тем, что географически Волго-Уральский регион находится в высоких широтах. Ислам еще никогда не принимал такое значительное количество населения в природно-географических условиях, настолько непохожих на Ближний Восток.

Первым об этом сказал Ибн Фадлан: «Однажды ко мне в юрту пришел портной, служивший у царя булгар. Он [хотел] поговорить со мной. [Разговаривая] мы ожидали [начала] вечерней молитвы. Когда [мы услышали] молитву, мы вышли из юрты. [К этому моменту] наступил рассвет, и я спросил муаззина: „Какую молитву ты прочел?“ Он ответил: „Рассветную“. Я спросил: „А последнюю ночную?“ Он ответил: „Мы читаем эту молитву вместе с закатной [молитвой]“. Я спросил: „А [основную] ночную [молитву]?“ Он ответил: „Видишь, насколько [коротка ночь]? Были [ночи] еще короче, чем эта, но сейчас [продолжительность ночей] стала увеличиваться“. [Этот муаззин] рассказал мне, что он уже месяц не спит, опасаясь пропустить утреннюю молитву. Потому что [ночи стали так коротки], что если кто-то ставит котелок на огне в [начале] закатной [молитвы], то ко времени [чтения] утренней молитвы он еще не начинает кипеть».

В защиту Ибн Фадлана можно сказать то, что для человека, прожившего всю жизнь в Багдаде, даже такая короткая ночь, как в Болгаре, должна была вызвать удивление. Каким бы плохим астрономом не был Ибн Фадлан, он не мог не увидеть (поскольку пробыл в Булгарии почти три месяца), что в условиях белых ночей в конце июня нет условий для чтения ночной молитвы иша, которая читается с наступления темноты и до рассвета. Очевидно, что эта проблема возникла уже тогда, и она была осознана. Но решение ей было найдено, хотя оно вызвало удивление и критику шафиита Ибн Фадлана, — четырехкратный намаз летом, а не пятикратный, как требует символ веры.

Что привело к возникновению булгарской богословской школы

Позднее эта географическая особенность «седьмого климата» стала общим местом в их описаниях. Об этом сообщают авторы многих сочинений и компиляций X века: «Земля булгар в северной стороне по направлению к полюсу… У булгар летом ночь так коротка, что не успевает вскипеть котелок (или не успевает человек пройти более одного фарсаха); зимой же день становится таким же коротким, как ночь летом».

Наиболее полно передает это сообщение Ибн Хаукал (автор конца X века), следуя ранней традиции: «И сообщил мне хатиб, что ночь у них в летнее время такова, что не хватает человеку времени, чтобы пройти два фарсаха, и я наблюдал правильность этого во время пребывания моего зимою у них, так как день был по величине таков, что мы могли совершить четыре намаза, каждый намаз вслед за другим с рик’атом между азаном и малой икамой». Сообщают об этом феномене стран «седьмого климата» также практически все средневековые сочинения, описывающие диковинки этого мира под названием «Чудеса мира».

Осознание проблемы связано не в последнюю очередь с тем, что она создала правовую коллизию, требовавшую богословского осмысления и правового решения. Существует предание, что для устранения этой проблемы найдено правовое решение (то положение, существовавшее еще во времена, которые застал Ибн Фадлан в 922 году) — ночная молитва в особых условиях была отменена. Еще более серьезной проблемой это положение, видимо, стало тогда, когда священный месяц Рамадан приходился на июнь и белые ночи не позволяли принимать пищу и держать уразу.

Мы не знаем, какими законоведческими принципами руководствовались авторы этого законоустановления, как они обосновывали его и как оно реально действовало. Думается, этот вопрос может быть решен, когда нам станут доступны богословские труды из Улуса Джучи, сохранившиеся в книгохранилищах Ближнего Востока и Северной Африки, прежде всего Каира. Но и сейчас в нашем распоряжении есть некоторые факты, которые позволяют говорить о том, что были сделаны необходимые законоведческие новации, явно свидетельствующие, что эти сложные проблемы привели к возникновению булгарской богословской школы, а ее решения были реальностью.

«Не является ли неверным тот, кто отрицает одну из пяти молитв?»

Некоторые сведения об этом приводит и Марджани. Наджм ад-Дин аз-Захиди, комментируя «Мухтасар ал-Кудури», передает от своего учителя Фахра ад-Дина Бади ибн ал-Мансура ал-Казвини следующее: «До нас дошло о том, что жители Булгара спросили решение по поводу ночной молитвы у шейха Сайф ас-сунна ал-Баккали. Они заявили: „В нашей стране летом в длинные дни не гаснет вечерняя заря, не наступает время для ночной молитвы. Обязательная ли на нас ночная молитва при таком положении?“ Тот (Баккали — прим. ред.) дал фетву: „Раз не наступает время, то для вас отпадает [необходимость] ночной молитвы“».

Это известие дошло до Шамса ал-имама ал-Халвайи, [живущего] в Бухаре. Он, считая совершенно невозможным, чтобы [Баккали] дал такую фетву, послал одного из своих учеников в Хорезм. Он велел, чтобы тот спросил об упомянутой фетве Баккали перед всеми [жителями] Хорезма, великими и малыми, и показал бы ошибку [Баккали, сказав]: «Не является ли неверным тот, кто отрицает одну из пяти молитв, то есть тот, кто считает [ее] необязательной?»

Ученик, отправившись в Хорезм, спросил об этом у Баккали. В ответ шейх задал вопросы о том, сколько раз может проводить тахарат (ритуальное омовение) человек без рук. Ученик вынужден был признать, что есть условия, которые служат препятствием для строгого выполнения обрядов. Баккали сказал: «Так же обстоит дело и в вопросе об этой (ночной — прим. ред.) молитве». Ученик Халвайи рассказал об этом ответе Баккали, [Халваи] весьма одобрил [его] и счел удачным. Ссылка на эту фетву сохранились в сочинении известного географа из Хорезма Мухаммеда ибн Наджиба Бакрана «Джахан-наме» (начало XIII века), вероятно знакомого с ситуацией в Булгарии.

По справедливому замечанию ряда востоковедов сложные природно-географические условия могли запустить процесс активизации богословской мысли и при отсутствии необходимых правовых оснований в Коране и Сунне, опираясь на четвертый «корень» мусульманского законоведения — киясу — решение по аналогии, даваемое в тех случаях, когда по какому-либо вопросу нет указания в Коране и Сунне.

При этом автором такой фетвы необязательно должен быть имамом, известным в мусульманском мире. Это мог быть авторитетный булгарский богослов, а только позже он мог быть в мусульманском мире отождествлен с известным богословом XII века Абу-л-Фазлом Баккали. Очевидно, что такая неординарная ритуальная практика является одним из ярких свидетельств существования булгарской богословской мысли и ритуальной практики.

Следует сказать, эта практика продолжалась вплоть до XIX века, показывая преемственность булгарского правоведения и богословия с татарским. Только в начале XIX века Абу Наср Курсави, а затем Марджани, стали резко выступать против этой традиции, считая ее отсталой и несоответствующей Корану и Сунне. Марджани утверждал: «Этот риваят часто передается от более поздних ученых, на основе него многие люди, заблуждаясь, оставляют ночную молитву и не совершают ее». Он подвергал критике исторические основания этой легенды и порицал ее последователей, обвиняя в косности и традиционализме, тем самым прекратив ее практику.

Так получилось, что оба эти мыслителя (несомненные сторонники обновленчества) резко выступили против местной богословской традиции, ведущей свое происхождение с булгарских времен. При этом они ссылались на свое понимание Корана и Сунны и требовали «открыть врата иджтихада». Так, удивительным образом переплелись традиции и обновленчество, причем обновленчество, как всякая средневековая реформация, рядилась в одежды пуританизма, выступая за чистоту богослужения, следования именно Корану, а не Сунне и личного благочестия.

Когда Рамадан превращается в пытку голодом

Под напором такового «осовременивания» ислама, направленного на возрождение первоначальной чистоты, освобожденной от вековых наслоений местных богослужебных традиций, происходило утверждение реформаторства. В общем, для Марджани традиция, ведущая свое начало еще с X века, казалась не попыткой компромисса веры с климатическими условиями, а отступлением от вековых устоев веры.

Понятно, что условия жизни и богослужебной практики в середине XIX века, когда ручные часы стали почти нормой для зажиточных людей, и периодом, когда время молитвы определялось по положению Солнца, слишком отличались между собой, чтобы обвинять средневековых людей в неверии. Удивительно другое, как сходны религиозные реформаторские движения в разных странах от Западной Европы до Поволжья и в разных религиях от пуритан до салафитов. И насколько много черт сходства с современными общественными явлениями.

Между тем вопрос с пятикратным намазом в условиях белых ночей, простите за каламбур, вообще меркнет по сравнению с проблемами, которые обрушивались на мусульман в связи с выпадением месяца Рамадан на лето. В этот месяц мусульмане в дневное время отказываются от пищи, питья и курения. Как говорил Пророк Мухаммад: «Ешьте и пейте, пока не станет для вас разница между светом и мраком на заре, словно между черной и белой нитью. И потом держите пост до ночи» (Коран, 2:187).

Но для северных широт, когда Солнце практически не заходит, например в Санкт-Петербурге, ураза в годы, когда Рамадан приходился на лето, превращалась в пытку голодом. Это сейчас легко отмахнуться от подобных вопросов, указав, что на телефоне у всех есть специальные программы, которые указывают на время начала ифтара (разговения) и ночной молитвы (иша). Для людей средневековья или даже эпохи раннего модерна такой возможности не было. Для них это могло стать трагедией. И, видимо, становилось. Причем джадидисты в отношении строгости исполнения всех обрядов были гораздо последовательнее традиционалистов и не допускали никаких отступлений от законоустановлений, выработанных совсем для других климатических условий. Для них это была уступка неверию и даже скрытым язычеством.

Ислам всегда был гибкой религией?

Татарская литература дает яркие образцы протеста против такого упрямого требования соблюдать пост вопреки логике и милосердия. Есть рассказ Галимждана Ибрагимова «Табигат балалалары» («Дитя природы», 1914). В нем реалистично и с симпатией описывается тяжелый труд и жизнь косарей, автор с легкой иронией возвышает голос против жестокого исполнения поста в условиях жаркого лета (в 1914 году месяц Рамадан пришелся на июль – август), когда люди не могли ни есть, ни пить, даже искупаться.

В те годы Рамадан несколько лет подряд приходился на жаркое и солнечное лето и вновь вызвал бурную дискуссию в татарско-мусульманской среде, где обсуждали особенности местных условий и необходимость реформирования мусульманских обрядов. Ответом на эти вызовы в 1911 году известный богослов и мыслитель Муса Бигиев даже издал книгу «Пост в длинные дни». Этот труд вызвал в татарской среде немало споров и откликов, не всегда доброжелательных. В нем автор предлагал в годы, когда ураза приходится на жаркое лето, переносить ее на прохладное время года.

По сути, спустя долгое время, джадиды вернулись к традиции, когда ислам приспосабливался к природно-климатическим условиям. В дилемме между слепым следованием веры и условиями выживания мусульманской общины они стали выбирать те формы законоустановлений, которые были выработаны их предками еще тысячу лет назад.

В этом смысле изучение булгарской истории и искания ее богословов имеют важное значение для понимания трудностей, с которыми столкнулся ислам в Поволжье и как он их преодолевал. И хотя это «дела давно минувших дней», это демонстрирует, что ислам всегда был гибкой религией, быстро адаптировавшейся к разным условиям и умевшей преобразовывать само общество, понимать, как происходило становление булгарского ислама, превращение его из религии чуждой в живую традицию, способную реагировать на запросы верующих, и создавать богословские обоснования сложных проблем, а также претворять их в жизнь.