«Удмурты снаружи спокойные, но внутри нас все бурлит»

Максим Агафонов: «Еще до того, как я начал писать свои картины, я уже размышлял о том, что культуру нужно показывать с разных сторон, не упрощать ее, не втискивать в рамки» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Кто-то может быть удмуртом, просто зная язык, а другой, не зная ни языка, ни культуры, превосходно чувствует эту «удмуртскость»

— Максим, когда ты начинал свой творческий путь и выбрал тему национальной идентичности, предполагал, что она найдет такой живой отклик у зрителей?

— Я в тот момент не думал о том, что стану художником современного искусства. Полагал, что буду развиваться только в фотографии. Просто делал в моменте то, что мне нравится, и это стало выливаться в интересную форму. Первые произведения публиковал в соцсетях без каких-либо надежд, мне хотелось поделиться этим — их сразу же купили, и для меня это было удивительно. В какой-то момент мои друзья начали в шутку спрашивать, когда будет выставка, а я подумал: почему бы и нет?

— Мы разговаривали с художницей Ульяной Константиновой, также принимающей участие в выставке «Безмолвие священной рощи», — у нее, например, все началось с увлечения фольклором. А как ты начал изучать свою «внутреннюю Удмуртию»?

— У нас Ульяной в этом смысле совершенно разные истории. Она родом из Удмуртии, но в раннем возрасте уехала в Екатеринбург, была отдалена от этой культуры. Я же всю жизнь провел здесь, всегда говорил на удмуртском, рос в этой среде, ездил в детские удмуртские лагеря. Национальный колорит был рядом, но мне всегда казалось, что он какой-то искусственный, потому что в моей семье из удмуртского был только язык и как таковой культуры, даже в виде национальных костюмов, не было.

Ее я по-настоящему увидел в среде удмуртской интеллигенции, которая организовывала самые разные мероприятия. Я постоянно старался ездить на них, быть к этой теме ближе. Впоследствии сам начал заниматься так называемым национальным активизмом, хотя не особо люблю это словосочетание. Работал вожатым в удмуртском лагере, потом фотографом, и это всегда было связано с темой моей идентичности. Со временем пришел к тому, что хочу создавать нечто материальное — мне всегда казалось недостаточным то, чем я занимался, так как это нельзя было пощупать, увидеть. Так и пришел к тому, что делаю сейчас.

— Ты сказал, что у вас в семье удмуртское выражалось лишь в языке, то есть у вас не было обрядов или особенностей ведения быта. Что для тебя тогда «удмуртскость»?

— Кто-то может быть удмуртом, просто зная язык, а другой, не зная ни языка, ни культуры, превосходно чувствует эту «удмуртскость». И в нем она будет видна: в работах, увлечениях, общении. «Удмуртскость» состоит в этом разнообразии. Вся прелесть в том, что сейчас необязательно быть приверженцем всех национальных особенностей: носить определенную одежду, говорить только на этом языке, чтобы чувствовать себя частью культуры. Инкорпорировать свою национальность можно совершенно по-разному.

Еще до того, как я начал писать свои картины, я уже размышлял о том, что культуру нужно показывать с разных сторон, не упрощать ее, не втискивать в рамки. В своих работах стараюсь показывать этот удмуртский колорит так, как я его чувствую. Мне интересно увидеть его на стыке современности и архаики. Это завораживает!

Я уже осознал — не каждому удмурту будут понятны мои работы. Но в них заложено нечто, что откликается и татарам, и чувашам, и русским… Это здорово, что мое творчество понимают люди совершенно разной национальности, возраста, пола.

— Что для тебя значит работа с локальным контекстом? Видишь ли ты в этом универсальный посыл, желание рассказать о себе через национальную призму?

— Изначально мной двигало то, что я просто хотел найти свое место в этом удмуртском. Сейчас же стараюсь больше смотреть не на свою причастность к культуре, а передавать свои мысли и эмоции, те глубинные вещи, которые могут откликнуться любому человеку. Мое творчество сейчас больше о поиске себя и трансляция тех переживаний, которые наверняка созвучны переживаниям моего народа.

Главное, чтобы это не становилось удмуртской «попсой». Я стараюсь передать аутентичность, архаичное звучание, потому что мне самому так комфортно. Мне вообще нравится это сочетание: что-то взять из прошлого, а другое — из современных реалий. При этом я даже не пытаюсь искусственно гнаться за трендами и делать что-то суперсовременное.

«Удмуртов можно назвать японцами Поволжья, тоже один из контекстов восприятия»

«Мне кажется, удмуртское искусство — это ребенок, который уже понимает, что он делает, но ему еще предстоит сильно вырасти» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Удмурты очень долгое время не говорили о своей идентичности и культуре. Это было чуть ли не запретно!»

— Замечаешь тенденцию, что современные художники все чаще обращаются к своим национальным корням, когда речь идет о самоидентификации?

— Да, такой процесс продолжается уже несколько лет. И это очень здорово, потому что, например, удмурты долгое время мало говорили о своей идентичности и культуре. Это было чуть ли не запретно, вплоть до того что удмуртская интеллигенция не говорила на родном языке и не учила ему своих детей.

В целом культура народов России сейчас активно развивается. Например, Алтайский край — мы видим, насколько они яркие, они инвестируют много денег в свою самобытную культуру, это очень здорово. Сейчас наступил тот момент, когда об этом говорить можно и нужно, — как бы ни было грустно, языки вместе с культурой медленно исчезают на фоне процессов глобализации. Хорошо, что творческие люди начинают бить тревогу, причем говорят об этом тонко, открыто и честно.

— Какое лицо у удмуртского искусства?

— Мне кажется, удмуртское искусство — это ребенок, который уже понимает, что он делает, но ему еще предстоит сильно вырасти. Часто этому ребенку не хватает поддержки, но он самостоятельно пытается что-то сделать. В нем большой потенциал, он подает надежды, и кажется, из него может вырасти нечто очень интересное.

— Чего ему не хватает?

— К сожалению, в Удмуртии все довольно разрознены, нет взаимодействия между художниками, за исключением редких случаев. И не хватает специальных пространств. Казань мне нравится тем, что в ней есть галерея «БИЗON» или ЦСК «Смена», они поддерживают молодых современных авторов. У нас нет таких институций, которые бы выставляли удмуртское искусство.

— Из этих немногочисленных групп авторов есть те, за кем ты следишь?

— Да, с Ульяной Константиновой, например, мы познакомились в прошлом году, и мне очень нравится ее искусство. Также у нас есть этнофутуристы — Кучыран Юри и Жон-Жон Сандыр, которые проводят арт-симпозиумы. Они хоть как-то пытаются нас объединить. Приятно, что они тоже принимают участие в выставке «Безмолвие священной рощи».

— Где ты сейчас работаешь? У тебя появилась своя мастерская?

— Я резидент галереи «БИЗON», и у меня есть возможность работать в своей мастерской. Это помещение в мансарде с большими окнами. Там отлично работается.

«Заговоры на воду, общение с деревьями – все это кажется мне очень милым»

«Мне интересно работать даже с несочетаемыми вещами, пробовать разные дисциплины, потому что это расширяет поле для творчества» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Считается, что финно-угры зажатые, крепкие, скромные…»

— Ты новичок на арт-рынке, но достаточно быстро стал набирать обороты…

— Я начал свою художественную деятельность давно, но к осознанной работе пришел только в позапрошлом году, когда решил организовать свою первую персональную выставку. Одновременно мне очень радостно, страшно и интересно, потому что вижу неравнодушный отклик, появляется ощущение, что я сам в себя не верю настолько, насколько в меня верят окружающие. Это хорошо мотивирует!

— В декабре галерея «БИЗON» представила твои работы на ярмарке современного искусства |catalog| в Москве. Какие были отклики?

— Сам я, к сожалению, на ярмарку не ездил, но получил много положительных оценок в соцсетях. В первый же день мне написала девушка-коллекционер, которая купила мою работу, мы с ней славно пообщались.

Латунные головы за 1,6 миллиона рублей, арт-шопинг Собчак и татарский орнамент, удививший москвичей

— Также в этом году у тебя был опыт коллаборации с ключевым стрит-арт-художником России Иваном Симоновым. Как появилась такая идея?

— Это был впечатляющий опыт! Я видел творчество Вани и очень заинтересовался, когда мне предложили поработать с ним. Процесс был такой: он мне описал свою идею, а я придумал эту историю с корытом, оно у меня было уже под рукой. Изначально казалось, что будет сложно, потому что у каждого художника есть свое видение, но наши представления полностью совпадали. Не было даже какого-то бурного обсуждения, споров. Просто каждый сделал свой вклад, и получилось гармонично — четко виден наш общий посыл.

— Тебе близко это экспериментирование с материалами? Почему ты решил выйти за рамки полотна?

— Проблема многих художников в том, что их учили в рамках определенной дисциплины, и потом за них, как ни крути, сложно выйти. Даже мне иногда так трудно сделать, потому что со школы искусств осталось: «Так нельзя». Мне интересно работать даже с несочетаемыми вещами, пробовать разные дисциплины, потому что это расширяет поле для творчества. Когда спрашивают о том, что я рисую, не могу ответить конкретно — это не портреты, не натюрморты. Мое творчество не вписывается ни в одну из этих категорий. Сейчас художники не упускают возможность попробовать самые разные форматы: от традиционных до digital-сфер.

— У предметов, которые становятся объектами твоего творчества, есть свои истории?

— По-разному. Часто слышу, например, в отзывах с ярмарок, как люди пытаются романтизировать мое искусство. Они начинают думать, что абсолютно каждый предмет, который я использую, был моим, что я с ним рос, что он прошел через пять поколений моих родственников, но это не всегда так. Многие из этих предметов попадают ко мне случайно. Например, одно из корыт просто лежало в кладовке мастерской. Другое я нашел случайно на симпозиуме. Иногда художники специально создают холст для будущей картины. Мои артефакты те же холсты, просто иного формата.

— Выставка получила название «Безмолвие священной рощи». Мне лично представляются тишина и сакральность, присущие финно-угорским обычаям. Как ты понимаешь этот образ?

— Я, наверное, соглашусь. Зачастую считается, что финно-угры зажатые, крепкие, скромные. Когда я был ребенком, мне казалось, что об этом говорили как упрек. А сейчас думаю, что это не плохая черта. Мы можем быть спокойными внутри, и, наверное, название выставки тоже об этой силе в спокойствии и гармонии.

У меня есть хорошая знакомая, которая шьет удмуртскую одежду, тоже совмещая архаичное и современное. В некоторых своих работах она опирается на японскую культуру в формате того, что снаружи все выглядит лаконично, но вместе с тем с яркими красноречивыми элементами. Мне кажется, что удмуртский народ в этом плане похож на японцев: снаружи мы спокойные, закрытые, но внутри нас много всего бурлит.

— Можем ли мы на какой-либо работе увидеть твой автопортрет?

— Большинство моих работ — отражение меня. Если раньше я показывал культуру удмуртов в целом, то теперь иногда транслирую эту тему через призму своих страхов и сомнений. Одна из работ называется «Страх», она абсолютно обо мне. Или работы OLOMAR NO, «Вӧсь» («Больно»), которые также фиксируют то, что у меня внутри.

— Ты бы хотел остаться работать в Ижевске?

— Мне здесь комфортно работать и жить. Здесь мои друзья, родственники, но при этом я понимаю, что хотел бы все-таки попробовать себя в другом месте. Это будет совсем иной, интересный опыт. Люди, которые долго жили в Ижевске и не интересовались удмуртской культурой, уезжая, начинают думать о своей идентичности, они вдруг начинают учить язык, говорить, что они родом отсюда. Мне любопытно посмотреть на себя — что произойдет, если я вдруг отправлюсь в такое место, которое не будет связано с моей культурой.

Главный информационный радиопартнер выставки — «БИМ-радио»