Эльза Фардеева: «Про меня думали, что вынесут только вперед ногами из театра»

Эльза Фардеева: «Я стояла у истоков этого театра — видела, как он строился, как развивался, как менялся, как приходил народ» Фото: Андрей Титов

«Всю свою жизнь я жила театром»

— Эльза, вы совсем недавно ушли из Качаловского театра, где проработали почти 30 лет. Нигде публично об этом не сообщалось, так что даже сейчас некоторые люди в театральном мире Казани узнают об этом с удивлением.

— Я ушла в начале этого театрального сезона. 1 октября был мой последний спектакль, а 2-го я окончательно ушла. До этого периодически возникало желание уйти, но я все списывала на усталость. Думала: «Ладно, бывает, временное». Потом в какой-то момент поняла, что действительно выгорела. Это было очень сложное для меня решение, и оно стало неожиданным для всех. Никто не понял, что произошло, никто не ожидал. Я стояла у истоков этого театра — видела, как он строился, как развивался, как менялся, как приходил народ. И уж про кого-кого, а про меня, наверное, думали, что вынесут только вперед ногами из театра.

— Для того чтобы принять такое решение, нужны веские причины.

— Такое решение пришло из-за плотной занятости, усталости, что-то вроде депрессии… Два года назад у меня умерла мама, и это послужило сильным толчком к смене приоритетов, потому что я поняла ценность семьи. Помню, прибегала к маме после спектакля, кидала купленные пироги, пила чай, ехала домой и ложилась спать, потому что оставалось часов пять до пробуждения. Вся жизнь в круговерти — детей в школу, потом репетиция, вечером спектакль, приходим домой с детьми и делаем уроки… И так все время, бесконечное колесо.

Когда мама очень сильно заболела, а потом упала и сломала ногу, надо было с ней сидеть. Я разрывалась между театром, детьми, домом, мамой. Когда ее потеряла, то поняла, насколько была к ней привязана, Всегда после смерти близкого человека понимаешь, насколько он важен был в твоей жизни. Только сейчас начала потихоньку отходить от чувства вины, от мыслей: «Она бы побольше пожила, если бы я была рядом».

В определенный момент я задалась вопросом: «Где я была? Что смотрела?» Благодаря театру много где была и многое посмотрела, но детям внимание уделяла на бегу, злясь, раздражаясь. Меня бесило, когда они болели, потому что это было не вовремя, потому что у меня репетиция. И мамина смерть меня остановила и заставила расставить приоритеты. Всю свою жизнь я жила театром.

А эти новогодние каникулы провела дома, все 9 дней. Мы ходили на каток, играли. Все это было, наверное, так, как должно быть. Но все равно, когда дома готовлю еду, смотрю на часы: «Так, сейчас полвосьмого, первый акт закончен».

«У меня всегда были роли, хорошее положение в театре. Когда я ушла, там не поняли, что произошло» Фото: Шамиль Абдюшев

— С кем-то из коллег советовались по поводу ухода?

— Нет. Так получилось, что в одно время из театра ушли несколько человек, и никто друг другу ничего не говорил, а потом выяснилось, что, оказывается, не только я ушла.

— Александр Славутский вас пытался отговорить?

— Мне кажется, все были настолько ошарашены моим решением, ведь никаких предпосылок к этому не было. У меня всегда были роли, хорошее положение в театре. Когда я ушла, там не поняли, что произошло. Выдвигалось очень много совершенно непонятных теорий. Наверное, подумали, что у меня поехала крыша и это очень необдуманное решение, потому что я ушла в никуда. Ты всегда должен уйти куда-то, нельзя уходить в никуда, а мне было все равно, я просто хотела уйти. И они не поняли меня, наверное, очень сильно обиделись.

— Но вы пытались объяснить свою позицию?

— Пыталась объяснить, по крайней мере. У меня еще очень сильно болят ноги с самого детства. Александр Яковлевич это знал и всегда делал мне поблажки. Я не могла долго стоять, все время нужно было куда-то к стеночке. В последнее время болели совсем сильно — после репетиций я снимала обувь, и все… Я пыталась объяснить состоянием здоровья и вот этой занятостью, но там просто подумали, что у меня действительно депрессия. В принципе, в какой-то части и правы.

Конечно, в театре были ошарашены. Представляете, сколько нужно было сделать вводов? Я только потом это поняла, когда выстроили все мои сценические платья. Но я сказала, что всех введу, все сделаю, если надо сыграть — сыграю.

— И все-таки со Славутским не удалось поговорить по душам?

— Мне кажется, он был так ошарашен, такая была пауза, потому что он не ожидал. Это был резкий шаг. Думаю, Александр Яковлевич был очень расстроен, потому что я его ученица, с детства у него. Когда умер мой папа и я пришла в театр, то увидела Александра Яковлевича и для себя внутренне «назначила» его своим папой. И я его очень любила и сейчас люблю, всегда старалась быть лучшей, чтобы меня любили больше… И вдруг «дочка» говорит: «Пардон, до свидания». Конечно, ему это больно.

«Театр держит планку уже десятки лет. Сейчас же вообще почти не попасть туда — раскупают билеты на все спектакли» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Когда наступит момент, что зрители скажут: «Ой, нет, что-то не то», — тогда театр будет меняться»

— Вы посвятили театру имени Качалова практически всю жизнь, придя туда в 17 лет. Что он значит для вас?

— Это мой дом. Это какая-то успешность, статус, праздник, что-то такое яркое, имеющее право быть столпом в нашем городе. Это один из старейших театров России. Я просто знаю, как это все начиналось. Помню, когда отменяли спектакль, потому что зрителей было меньше, чем актеров. Залы пустовали. Представляете себе, такое было время. Потом мы выпустили первый в городе мюзикл, и хоп! Люди пошли. Вышел наш легендарный «Скрипач на крыше», и вот оно завернулось. Людям нужно было что-то интересное — «развлекая, поучать» через музыку, танцы. Это было необходимо, особенно в тяжелые 90-е.

— В чем исключительность Качаловского театра?

— Театр держит планку уже десятки лет. Сейчас же вообще почти не попасть туда — раскупают билеты на все спектакли.

«Это мой дом. Это какая-то успешность, статус, праздник, что-то такое яркое, имеющее право быть столпом в нашем городе» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Не секрет, что к Александру Славутскому, который возглавляет главный русский драмтеатр в Казани с 1994-го, то есть 31 год, существует диаметрально противоположное отношение. Да, публика ходит в театр — это заслуга Славутского-директора, но Славутского-режиссера многие не признают, особенно в среде профессионалов. Дескать, в Качаловском 30 лет играют один и тот же спектакль, а Шекспир или Булгаков всегда превращаются в сплошные песни и танцы.

— Какая бы ни была критика, сколько бы ни говорили, что спектакли одни и те же, все поют и танцуют однотипно, — зритель идет. Результат стопроцентный — занятость нашего зала. У каждого театра есть свой зритель. Кому что-то не подходит, пойдет в другое место.

У нас просто не так много альтернативы русскому классическому, академическому театру. У нас в принципе нет конкуренции, а где нет конкуренции, там нет роста. Если люди приходят, значит, им это нравится. Мы же не скупаем сами билеты, чтобы создать видимость. Люди смотрят, браво кричат. В ТЮЗе или MOÑ своя публика — те, кому интересен именно поиск.

А кому-то интересно прийти уставшим после тяжелого рабочего дня на спектакль и не задумываться. Вот у меня сестра говорит: «Я хочу просто прийти и получить какие-то эмоции. Пусть поют, пусть танцуют, для меня это отдых». Или друзья приезжали из Самары: «Как у вас хорошо! Так ярко, празднично! У нас в Самаре придешь на спектакль, и там на тебе — жизнь такая тяжелая…» Как бы нас ни ругали, театр идет вперед и зрителя с собой ведет. Когда наступит момент, что зрители скажут: «Ой, нет, что-то не то», — тогда театр будет меняться. Но пока все хорошо.

— Еще артисты Качаловского театра почти не выходят из его стен, не участвуют в каких-то сторонних проектах, хотя общение и работа, скажем, с другими режиссерами вполне могли бы быть полезны.

— У нас очень плотный репертуар, и выехать артистам куда-то еще невозможно, потому что все заняты. Мы участвовали в городских мероприятиях, когда звал минкульт, старались «вытаскивать» какие-то мероприятия. Но то, что наши артисты не участвуют в проектах других театров, да, это есть.

«У каждого театра есть свой зритель. Кому что-то не подходит, пойдет в другое место» Фото: Андрей Титов

— У вас все эти три десятка лет не было желания попробовать что-то новое?

— Конечно, было. Почему мне нравится MOÑ. Я была здесь только на интенсиве Нурбека Батуллы и поняла: это какой-то другой воздух, другая энергия. Да, у нас тоже все молодые, но те в каком-то поиске, и это так интересно! Я сначала просто села, подумала: «Мне 45, а тут все молодые». А потом решила: «Ну и что, что мне 45? Я актриса, могу хоть в 60 прийти». И я наравне со всеми четыре часа тут скакала, пока не упала. После интенсива поняла, что жизнь прекрасна. Нужно дышать другим воздухом, общаться с театрами, артистами.

До того как я пришла в театр, у нас ставили спектакль, в котором играли ребята из Камаловского театра. Они очень были дружны и к нам приходили в гости или же мы где-то встречались, обсуждали спектакли — не наши, а вообще, кино, какие-то произведения. Шла дискуссия, и люди общались на своих языках. Это такая театральная коллаборация. В таком общении ты всегда что-то новое для себя берешь и тем самым становишься богаче творчески и можешь больше себя проявить.

Да, бывают реально плохие спектакли, везде они есть. И в Казани есть, и в Питере, например. Вот мы были в МДТ (Академический Малый драматический театр — Театр Европы — прим. ред.), я смотрела часовой спектакль «Стражи Тадж-Махала». Два человека сидят, и ни одной ноты — просто диалог. Главный герой — это свет! 40 зрителей на малой сцене, а тишина звенящая, настолько было интересно. А дальше решили пойти еще и на комедию «НеПлохие парни» в Балтийский Дом. Пришли, посмотрели, я думаю: «Так… Отползаем». В антракте мы и отползли, и распрощались. Нельзя уходить посреди действия, это неуважительно к своим коллегам, но я уже в таком возрасте, когда свои полтора часа жизни решаю не тратить на это. Я решаю в это время пройтись по Невскому, понаблюдать за людьми, пообщаться и получить хорошее впечатление.

«Я не буду эту корону со сцены тащить в жизнь»

— Согласны ли вы с мнением, что после Славутского, рано или поздно, театр имени Качалова будет ждать жесточайший кризис? Поскольку актеры и все службы здесь знают только его методы руководства и его художественные принципы.

— Желаю ему как можно больше здоровья, пусть он живет до 90 лет и ведет свой корабль, у него свой путь. А как дальше будет, сейчас загадывать смысла нет.

«Желаю ему [Славутскому] как можно больше здоровья, пусть он живет до 90 лет и ведет свой корабль, у него свой путь» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Но, вообще, актеры Качаловского театра готовы прямо сейчас принять какого-то постановщика, чей подход радикально отличается от того, что есть сегодня?

— Я задавалась таким вопросом — предположим, если я сейчас пойду в тот же самый MOÑ или в новый театральный проект, смогу ли перекроить свои установки? Потому что ты привык так, а тут надо будет совсем по-другому. Смогу ли я подстроиться, снять все прежнее и оголиться, чтобы принять что-то новое? И я понимаю, что, наверное, у меня это вызовет большие проблемы. Я привыкла вот так, но готова пробовать новое, открываться. Пусть не получится, но я это делаю не для кого-то, а для себя.

Есть еще момент, что на сцене ты выходишь как звезда с короной на голове и знаешь, что делаешь все хорошо, а в жизни ты можешь быть абсолютно робким человеком, который рта раскрыть не может. У меня 7 потов сходит, когда надо тост сказать. В жизни меня никогда не узнают, потому что на сцене я яркая, а на улице ненакрашенная, в куртке, бегом. Меня встречают и с таким разочарованным восхищением спрашивают: «Это вы?..» Потом еще многие из-за сценического образа считают, что я высокомерная. Думаю: «А вы со мной общались, чтобы так решить?»

Мы как-то давно-давно с мужем ругались, и он сгоряча крикнул одну фразу, которая мне очень запала прямо в сердце: «А может, я влюбился в твои роли? Я влюбился в твоих персонажей, а оказывается, ты вот какая». После этого мы прожили с ним 12 лет, родили двоих детей, но эти слова запомнились.

Я хочу сказать, что артисты на сцене — это не люди в жизни. И я рада, что могу быть разной. Я не буду корону со сцены тащить в жизнь, это глупо. Каким бы артистом гениальным ты ни был, в жизни должен быть человеком прежде всего — добрым, злым, неидеальным. Человек разный, и в этом его прелесть.

— И еще о Славутском-старшем. В его спектаклях так хорошо всегда поют и танцуют, может, стоит Александру Яковлевичу поручить создание нового музыкального театра в Казани?

— Это вопрос точно не ко мне, а к нему, но я думаю, что он так любит свой театр, что в другие не пойдет.

«Чем хуже персонаж, тем его интереснее разгадывать» Фото: Шамиль Абдюшев

«Наверное, люблю, когда человеку больно»

— У вас был внушительный репертуар в театре имени Качалова. А какую роль все-таки считаете главной в своей карьере?

— Моей самой любимой ролью в молодости была Бэкки Тэтчер (героиня романа Марка Твена «Приключения Тома Сойера» — прим. ред.), потому что я такая же в душе девчонка. На самом деле мы молодые, пока мы дети внутри. Как только перестаем быть детьми, начинается снобизм. В нашей профессии это запрещено, актер — это ребенок, который всегда наблюдает и пробует то, что ему интересно. И Бэкки Тэтчер была такая девчонка — «оторви и выбрось», поэтому она и понравилась Тому.

Естественно, моя главная роль — Соня Филиппова в спектакле «Американская шлюха, или Путешествие по России с папой-алкоголиком». История от девочки до молодой женщины, как она менялась, как не сломалась. Потом уже было сложно в 43 года играть 16-летнюю девушку, это были уже не те мозги, и я внутри не чувствовала себя девчонкой, у меня начинался дискомфорт. Но это, наверное, мои проблемы, потому что артист должен сделать так, чтобы этого не было заметно.

Все равно сложно вжиться, когда уже совершенно другой опыт. Помню, когда я пришла после первого декрета на «Тома Сойера» играть Бэкки Тэтчер, то подумала: что-то не то… Хотя мне было 24 года, а что такое 24 года для меня сейчас? Но все равно ты понимаешь, что вот эта дурость какая-то немножко другая, потому что ты уже мама. В первый раз, конечно, было некритично, во второй — уже ощутимее. Я считаю, что «молодые» роли должны играть молодые девушки.

— «Американская шлюха» — для Казани это был смелый спектакль. Вам не «прилетало» за обнаженку на сцене?

— Это просто история любви двух человек, которые оказались по разные стороны политических баррикад. Очень много примеров таких историй, когда система делит людей, но люди ведь не делятся на систему. Люди есть люди — мужчина и женщина. И они просто отважились на то, чтобы противостоять сложной ситуации. Мне эта роль очень нравилась.

Насчет того, что она была смелая, — в 90-е на самом деле уже такое происходило, когда актеры раздевались. У нас же это было не «раздевайтесь, мы вам тут покажем все что можно и побольше зрителей перетащим». Нет, все было в контексте, и это было целомудренно тем, что все было за стеклами, не на виду, в лоб не давалось. Это было расплывчато.

— Но не диссонирует ли это с тем, что сегодня спектакли Славутского воспринимаются как оплот театрального консерватизма?

— Нет. Когда по сценарию раздевают девушек и в этом вся фабула, что девочек раздели и заставили петь, мы не можем прийти и сказать: «Вы извините, пожалуйста, тут, конечно, раздеваются, но мы же консервативные, мы не будем раздеваться, а придем в трусах или накрасим тело тональным кремом». Не должно быть так. Если люди смотрят с точки зрения «до чего бы докопаться», конечно, можно докопаться до чего угодно. А если люди смотрят с точки зрения человеческих качеств, то они это примут.

— Насколько вам удавалось играть разноплановые роли?

— У меня было много драматических ролей, мне они близки. Наверное, люблю, когда человеку больно. Интереснее играть, нежели чем когда персонаж просто хороший, положительный. Чем хуже персонаж, тем его интереснее разгадывать, потому что ты понимаешь, что убийцами не рождаются. Убийцами становятся. У них с самого детства есть какая-то боль, недолюбленность, из-за чего он таким стал. Я обожаю роли, которые надо «копать».

— Какую роль хотели бы еще сыграть?

— У меня проблемы с памятью, сложно дается запоминать тексты, и я все время мечтала сыграть немую. На самом деле это самое сложное — показать персонажа без слов. Но я всегда просила: «Я все сыграю, только, пожалуйста, дайте роль без текста».

Всегда интересно то, что детей на сцене не переиграешь, потому что они заняты своим делом. Даже если они выйдут и будут играть в свои куличики, все внимание зрителей перейдет на то, как ребенок пытается построить домик из песка. Люди будут думать, достроит он или нет. Что бы ни происходило, если ты в удовольствие начинаешь играть, не перетягивая на себя внимание специально, это всегда будет интересно.

— Что вы думаете о современном театральном искусстве? Куда движется сейчас театр? Наблюдаем ли мы это движение в Казани?

— Я вообще всегда за развитие. Мне нравится, когда люди что-то ищут, что-то смотрят друг у друга, потому что искусство — это абсолютно многогранный бриллиант. С какой стороны ни посвети, если это искусство, оно светит. Главное, чтобы существовала какая-то грань. Бывает у режиссеров: «Вот я сейчас буду новое искусство творить! У меня квадрат, у меня там это, и я снимаю штаны. Это искусство. А вы не понимаете ничего». Надо так, чтобы ради хайпа не было, чтобы я понимала, для чего эти «штаны сняли». Все должно быть в контексте. Если это оправдано, то так и должно быть.

Я понимаю, что под любого человека не подделаться… Например, я была в Камаловском театре на «Муть. Мухаджиры». Спектакль же взял «Золотую маску», было интересно посмотреть, что там. Я сидела, смотрела. Пришли апайки, из пакетиков яблоки начали доставать, и они не понимали, что происходит. Они в этом не виноваты. Они пришли на татарский спектакль, чтобы он их развлек, и они довольные ушли. Но «Муть. Мухаджиры» не под всех, тут надо вникнуть и принять для себя. Для того чтобы апа ушла со спектакля довольная, она может прийти на комедийный спектакль «Әтәч менгән читәнгә» («Взлетел петух на плетень»).

«Просто наблюдаю за миром, как он развивается, как люди живут, и мне это очень нравится» Фото: Андрей Титов

«Когда начала читать, комиссия сначала не поняла, что я делаю»

— Вы 28 лет проработали актрисой в Качаловском театре, играли главные роли. Но с театром ведь жизнь связали почти случайно?

— Не то чтобы не мечтала, я вообще даже не предполагала, что буду актрисой. Для меня 1995 год был очень сложный — у меня в это время умер папа, и я как-то так сильно растерялась и вообще не знала, куда идти. Пустила жизнь на самотек, думала: куда получится, туда и пойду. Проходя по улице Баумана, моя мама случайно увидела объявление, что набирается курс РАТИ (ГИТИС) в Качаловском театре, и она меня туда записала. У меня мама такая инициативная. Сказала: «Сходи, попробуй».

Я думаю: ну ладно, хорошо. Что там надо — песню, танцы? На вступительные и не готовилась особо. Пришла, спела песенку какую-то, даже не помню. И нужен был отрывок, а я вообще не поняла и подумала, что нужно было отрывок из текста просто рассказать. Помню, как выучила текст Толстого: «Тропинка шла туда-то, она огибала цветы»… Я же не знала, что надо было драматический отрывок принести. Когда начала читать, комиссия сначала не поняла, что я делаю, а потом до них дошло, что меня вообще каким-то ветром сюда занесло. Они мне сказали выучить новый отрывок, но потом и не спрашивали — так приняли. Наверное, взяла своей непосредственностью, потому что совершенно не понимала, где нахожусь, и какие-то мои реакции были настолько живыми, что комиссию это подкупило.

— У вас трое сыновей. Удалось привить им любовь к театру?

— Они все выросли в театре, естественно. Старший родился у нас с Кириллом в 2001 году. Кирилл Ярмолинец тоже заслуженный артист Республики Татарстан, естественно, что мы все были в театре. Но мой старший сын к театру никакого отношения не имеет.

Двое других сыновей тоже от артиста, я вышла замуж второй раз. Средний покоряет Камчатку, ходит в походы, на сплавы, для него лес в приоритете. А вот младший единственный хочет стать артистом. Ходил в школу «Я актер», смотрел все спектакли по тысячу раз, замечает даже, какие реплики поменялись. Дома, конечно же, инсценировал все, что смотрел, все, что ему нравилось. Но я думаю, что он больше не актер будет, а режиссер, потому что они с друзьями что-то ставят по «Гарри Поттеру», какие-то сценарии пишут.

— Какой театр можете назвать своим любимым?

— Мне нравится Вахтанговский театр, все постановки Римаса Туминаса. К сожалению, я видела немного, в основном благодаря нашему фестивалю, когда они приезжали сюда и в Камаловский тоже. Также мне нравится МДТ, тоже они к нам приезжали. Вообще, театров и постановок много хороших.

На днях была в Камаловском театре на «Возвращении Тукая», и спектакль произвел на меня неизгладимое впечатление — он очень сильный и пронзительный. Я сидела и просто наслаждалась татарским языком. В нашем театре тоже была постановка, посвященная Тукаю, мы читали на русском языке, но русский не передает всю мелодию татарского языка. А когда актеры читали по-татарски с такой душой, у меня прямо слезы текли в тот момент. В спектакле должно быть так, чтобы после просмотра захотелось еще и прочитать, углубиться в тему.

— А какие постановки родного театра запомнились особенно?

— У меня так много было спектаклей, что я, в принципе, не могу так выбрать. Мне нравится «Наше незабываемое». Просто девушки выходят и рассказывают истории про войну, без надрыва, без фонтанов, и это берет за душу. Это самый сложный спектакль для нас, самый ответственный, потому что там нельзя переиграть, пережимать, плакать, ты должен просто передать. Зритель должен плакать, а ты должен просто рассказать историю. Там не скроешься ни за танцами, ни за песнями, ты один на один со зрителем и в этом сразу открываешься. Этого спектакля у нас все боялись и любили.

«Нас учили в Советском Союзе, что о себе думать нельзя»

— Общаетесь ли с коллегами сегодня?

— Да, конечно. Недавно я ездила в Питер специально к Славяне Кощеевой (экс-актриса Качаловского театра — прим. ред.), было интересно, как она работает, какая стала.

— Не завидуете ей, все-таки после Качаловского поехала учиться в Питер к выдающемуся педагогу Фильштинскому?

— Нет. У каждого свой путь. Я люблю свою Казань, очень люблю свой город и народ. Я с удовольствием приеду в гости, все посмотрю, но потом вернусь в Казань и скажу: «Я дома».

— Чем сейчас занимаетесь?

— Я вот сейчас только стала отходить, а была в каком-то таком глубоком минусе — и морально, и как-то физически. Только сейчас я напитываюсь, хожу на мастер-классы, спектакли. Вот я из Питера приехала — к Славяне ездила на спектакль, в МДТ ходила, гуляла. То есть я напитываюсь для того, чтобы понять, что мне делать дальше. Мне нужно сначала восполниться, чтобы что-то отдавать. Я до нуля на моей системе координат дошла, еще немного, и уже будет плюс.

Остановилась, просто наблюдаю за миром, как он развивается, как люди живут, и мне это очень нравится. Но вчера, наблюдая за спектаклем, поняла, что начинаю потихонечку скучать… Начинаю вспоминать, как у нас было, наблюдаю за актерами, и что-то начинает «цокать». Значит, еще немножко, и я смогу уже дышать.

Нас учили в Советском Союзе, что о себе думать нельзя. Думать надо о Родине и чем-то другом, только не о себе. Мы так к этому привыкли, а потом и думаем: а что такое «о себе»? А что я люблю? Я не знаю, что я люблю. Ну креветки люблю… И все. Какая музыка мне нравится? Ну разная. Почему разная? И ты вытаскиваешь какие-то куски, пытаешься собрать свой образ, потому что уже не помнишь, кто ты. Я знаю, что могу делать — все, что касается работы, готовки, собирания детей в школу…

— Так интересно, будучи артистом, вы собирали персонажей по кусочкам, а теперь собираете наконец себя.

— У меня как-то на метафорических картах выпала одна карта, где уши отдельно, руки отдельно, ноги отдельно. Я вытащила ее и подумала: «Ну давай, собирай себя». Собери то, что тебе нравится, что ты любишь, что тебя вдохновляет, от чего тебе больно, что веселит тебя. Собери это, и получишься ты. А там, где получишься ты, там и поймешь, чего хочешь по жизни. Нужен, конечно, и финансовый ресурс, чтобы время было это все собирать. Потому что дети голодными не будут ждать, пока ты себя там соберешь.