«Участие татар было важным в борьбе против поляков и самозванцев»: мифы Смутного времени в XVII веке

«Как в бурю листья на деревьях перевертываются изнанкой, так смутные времена в народной жизни, ломая фасады, обнаруживают задворки и сторону жизни, невольно задумываются и начинают думать, что они доселе видели далеко не все. Это и есть начало политического размышления».

В.О. Ключевский

Памятник Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому в Нижнем Новгороде Фото: Алексей Трефилов, wikimedia.org, CC BY-SA 4.0

Смута: от распада к единству

«Смута» — одно из самых страшных слов для российского человека. Сначала историков питали ужасы Смутного времени в начале XVII века, когда страна стояла фактически на грани гибели и поглощения другими державами, а через 300 лет ее с лихвой перекрыла «красная Смута» (революция 1917 года — прим. ред.), последствия которой до сих пор не изжиты. Смута начала XVII века показала «задворки и закутки» жизни и человеческой природы, заставившие содрогнуться не только власти, но и весь народ. Она оставила страшный след в памяти, но, к сожалению, не остановила сползания страны в новую Смуту. Здесь уместно напомнить, что одна Смута завершилась воцарением династии Романовых на российском троне, став успокоением и смирением безумной войны всех против всех.

По иронии судьбы, едва в 1913-м пышно отпраздновали это событие и год стал самой высокой точкой развития Российской империи, как страна рухнула в Первую мировую войну, а потом и в новую, еще более кровавую смуту. Но если «красную Смуту» историки поспешили списать на действия мизерной партии большевиков, то эта заставляло историков вновь и вновь обращаться к истокам трагедии России начала XVII века.

Во второй половине XIX столетия был выработан канон, получивший дальнейшее развитие в трудах советских историков. Он объяснял все происками внешних врагов, «самозванческой интригой» и борьбой крестьян против помещиков. В конце концов победили «здоровые силы» общества, отбившие вражеские вторжения, подавившие внутренние мятежи и укрепившие самодержавный строй. Как это все в голове у советских историков уживалось с апологетикой Крестьянской войны под руководством Ивана Болотникова, сподвижника Григория Отрепьева (Лжедмитрия I), — повод для отдельного разговора.

В этом каноне есть место для героических образов: Иван Болотников, герой-мученик Иван Сусанин (подвиг историки не подтверждают, но опера Ивана Глинки «Жизнь за царя» канонизировала его образ, препятствуя трезвому осмыслению фактов), святые митрополит Филипп (Колычев) и Ефрем (тогда епископ Свияжский и Казанский), герои-освободители Кузьма Минин (народ) и Дмитрий Пожарский (дворяне), которые олицетворяли силы народа в борьбе против иностранных интервентов и предателей.

Яркой канонизацией этого понимания истории стал фильм Всеволода Пудовкина и Михаила Доллера «Минин и Пожарский» (1939), получивший Сталинскую премию в 1941-м. Кульминацией фильма была речь Минина и Пожарского при всем народе в центре Москвы на Лобном месте, иллюстрируя памятник Ивана Мартоса (1818). Если мы вспомним, что в этот год Советский Союз, оккупировал половину территории Речи Посполитой, то станет ясна идеология фильма. Но не станем обсуждать сомнительные достоинства этой идеологической агитки. Лучше всего о подобной версии события написал Александр Пушкин: «Пожарский, Минин, Гермоген. Или Спасенная Россия. Слог дурен, темен, напыщен — и тяжки словеса пустые».

«События, которые привели к практическому распаду страны, давно и детально изучены историками еще с середины XIX века» Фото: Сергей Васильевич Иванов, wikimedia.org, Общественное достояние

Если исторические уроки не были усвоены, они повторяются снова и снова

Не уверен, что черно-белые кадры фильма «Минин и Пожарский» можно назвать пустыми, но дурными, напыщенными и темными — вполне. В этом столкновении реальной исторической трагедии, которую можно сравнивать с такими катастрофами, как Религиозные войны во Франции или Тридцатилетняя война в Германии в XVII веке, с помпезными и оптимистичными описаниями историков-государственников и придворными писателями — источник непонимания сути событий. А если исторические уроки не были усвоены, они повторяются снова и снова.

События, которые привели к практическому распаду страны, давно и детально изучены историками еще с середины XIX века. Лучше всего ситуацию в стране в немногих словах, емких и жестких, передал Николай Карамзин: «Великие бедствия и вопли голодных, страна на краю гибели, общество расколото на враждебные лагеря. Рознь и сословный эгоизм преобладают в отношениях людей. Государственная власть разрушена. В Москве стоит польский гарнизон, резня и пожары, порушены храмы, осквернены святыни. Страной управляет правительство, которое боится и врагов, и своего народа».

Сказать об этом времени в длинной научной монографии можно, но четче и лучше — нет. Следует подчеркнуть: понимание глубокой трагедии России в эти годы есть, но глубинная суть событий ускользает от нас за подобными яркими описаниями.

Между тем самые прозорливые историки видели в Смуте глубокий смысл. Один из самых известных и глубоких историков России конца XVI — начала XVII веков, автор ярких жизнеописаний царей и политиков этого времени Руслан Скрынников писал: «Гражданская война была порождена в первую очередь глубоким социальным кризисом, возникшим на почве ломки старой социальной структуры и становления крепостного права».

В определенной мере это возрождение точки зрения, высказанной еще в 1922 году историком Николаем Рожковым, назвавшим ее «дворянской революцией». Он был марксистом, но не большевиком, поэтому пострадал за свои взгляды, а его идеи были преданы забвению. Их заменили помпезные труды о народной войне Болотникова и народном ополчении Минина и Пожарского. Мысли историка Скрынникова не были в тренде в советское время, а сейчас почти забыты. Но они дают общее понимание сути события. И она не в народных выступлениях.

Борьба шла между абсолютизмом и дворянством. Служилые люди победили и посадили на трон своего царя. Укрепился консерватизм и самодержавие. Крепостничество восторжествовало, а попытки модернизации блокировались или носили половинчатый характер. В конце концов это привело страну к новой «Смуте». Гораздо более страшной и жестокой. Самодержавие и дворянство было сметено. Но победило новое дворянство — номенклатура, осложненная идеологией.

Казань была самым лояльным регионом для центральной власти

Впрочем, перед нами стоит задача рассказать о Смуте начала XVII века и выходе из нее. Конечно, сделать это сложно, даже если речь идет о небольших эпизодах, поэтому посмотрим на события того времени как на собрание некоторых заблуждений и мифов.

Первый из них (применительно к Казани) — миф о втором Казанском ханстве дьяка Шульгина. Долгое время его деяния всячески замалчивались. Одни историки считают, что он реально создал некое Казанское царство, фактически независимое от России, другие — что государство было, но татары его не поддержали активно, поэтому мятеж подавили. Третьи считают, что никакого Казанского царства не существовало.

Ситуация скорее свидетельствует в пользу последней точки зрения. Проблема с лояльностью Казанского края, обострившаяся в самом начале правления царя Михаила Романова, вызревала постепенно и долгое время никак не походила ни на «измену», ни на сепаратистский мятеж. Более того, Казань была самым надежным и лояльным регионом для центральной власти.

К началу XVII века Казанский край был одним из самых развитых в Московском государстве, здесь издавна было сельское хозяйство и ремесла, большой доход приносила региональная и международная торговля по Волге и Каме. Казань являлась центром большой округи с целым рядом крепостей и городов, самым крупным из которых был Свияжск со своим военным гарнизоном. Кроме того, Казань контролировала пути на Вятку и Пермь, а также в Сибирь, что делало ее ключевым регионом на восточных окраинах России и важнейшим центром всего Волго-Уральского региона.

Сама система правления, когда в городе находились двое воевод, была достаточно устойчивой только в условиях бесперебойного функционирования центральной власти. Но в условиях хаоса управление оказалось недостаточно действенным, особенно когда воеводами были два очень разных человека.

Богдан Бельский был в свое время одним из любимцев царя Ивана IV и входил в число опричников. Одно время был даже воспитателем царевича Дмитрия. После смерти Ивана IV Бельский был отправлен на воеводство в Нижний Новгород, а с воцарением Бориса Годунова — опять приближен к царю. После смерти царевича Дмитрия в Углече (1591) Бельский оказался в ссылке в Сибирском воеводстве, но потом вернулся в Москву, где признал «царя Дмитрия» и получил титул боярина.

Свержение «лжецаря» и возведение на престол Василия Шуйского вновь привели к опале: на этот раз Бельский направлен в Казань под командование молодого, но незнатного боярина Морозова, который был простым московским дворянином. Бельский благополучно служил при всех царях и получил важный пост казанского воеводы в 1606-м, хотя боярином стал спустя два года в знак признательности за лояльность Шуйскому. Но очевидно, что он стремился выдвинуться и был готов служить любым властям.

Сведений о дьяке Дичкове нет почти никаких, тогда как о Никаноре Шульгине известно гораздо больше. Он был выходцем из обедневшего дворянского рода, вынужденным поступить на службу дьяком. Был деятельным и предприимчивым человеком, стремящимся к власти и богатству, не останавливающимся ни перед чем. Сохранились сведения, что он казнил одного дворянина и завладел его поместьем, подделав владельческую грамоту. Иными словами, в руководстве краем сошлись разные люди, и все стремились к единоличной власти в условиях Смутного времени. Они, казалось, были созданы для него.

«Казанский край, как окраина страны, находился несколько в стороне от бурных событий, связанных с воцарением Лжедмитрия I и разгоревшейся после его свержения междоусобицей и польской интервенцией» Фото: Николай Васильевич Неврев, wikimedia.org, Общественное достояние

Тактика выживания татар трактуется историками как мятежная попытка сохранить власть

В целом Казанский край, как окраина страны, находился несколько в стороне от бурных событий, связанных с воцарением Лжедмитрия I и разгоревшейся после его свержения междоусобицей и польской интервенцией. Способствовала этому политика местных властей, стремившихся сохранить внешнюю лояльность, «небречь» ее грамотами и предписаниями. При этом стараться максимально дистанцироваться от центра, сохраняя существующее в Среднем Поволжье и Прикамье равновесие.

Казанский историк, профессор университета Николай Загоскин так определял суть политики казанских властей: «Абсентеизм Казани в этом общерусском движении не был, конечно, явлением случайным, коренясь в сознательном стремлении господствовавшей здесь партии, руководимой Никанором Шульгиным, сохранить из сепаратистских целей пассивное отношение к событиям, которые волновали в ту пору русскую землю».

Именно эта тактика выжидания в условиях неопределенности, принятая властями края, иногда трактуется и как мятежная попытка сохранить власть, и как попытка создания собственного государства. При этом советские историки с удивлением пишут, что служилые татары не спешили поддержать «заговор Шульгина». Очевидно, что татары, как и все служилые люди Казанского края, давно потеряли какие-либо ориентиры в событиях в центре страны и разделяли «абсентеизм» местной власти. Способствовало этому и снижение налогового гнета, отсутствие разорительных отвлечений на «государеву службу».

После целого ряда проволочек и попыток уклониться от участия в ополчении пришло время наводить порядок. Если требования руководителей Первого ополчения в 1611 году казанцы просто не признавали, то со Вторым были вынуждены считаться. Обвинением звучали слова князя Дмитрия Пожарского в грамоте (август 1612 года), обращенной к иностранным наемникам. Он писал, что «государство Московское было в розни — Северские городы были особе, а Казанское и Астраханское царства и Понизовные города были особе же, а во Пскове был вор».

Служилые люди в Казани поняли, что не время сохранять нейтралитет

В своей сложной политической игре Шульгин опирался на довольно разнородные силы. Прежде всего это определенная часть казанского посада во главе со старостой Ф. Обатуровым. Роль казанского посада в начале XVII века резко возросла, и его представители активно участвовали в управлении не только городом, но и уездом. На стороне Шульгина была также часть казанских служилых людей и духовенства, однако высший церковный иерарх Казани митрополит Ефрем, по-видимому, не сочувствовал его планам, и в конце 1612-го Шульгин был отстранен от управления.

В конце того же года Казань была близка к открытому мятежу. Наиболее ясное представление об измене Шульгина дает грамота Земского собора 1613-го. Суть обвинений в том, что власти Казани во главе с Шульгиным стремились поставить под контроль казанских властей вятские города, которые заставляли присягать городу: «Велел по записи крест целовать на том, что … Московского государства ни в чем не слушати, и с Казанским государством стояти за один, и … царского оберанья выборных людей и денежных доходов к Москве не посылать, а прислати в Казань».

Надо иметь в виду, что эти обвинения были озвучены уже после ареста дьяка Шульгина, что заставляет относиться к ним с некоторым скепсисом. Так или иначе, Шульгин не стремился поддерживать центральную власть, а всеми силами старался удерживать свою.

Но время его и ему подобных ушло. Подчиняясь новому царю Михаилу Романову, он выслал значительные силы против отрядов атамана Ивана Заруцкого, объявившего себя очередным «царем Дмитрием». Но и здесь дьяк пытался интриговать, отказываясь присягать царю без согласия «всех казанцев». Служилые люди в Казани уже поняли, что в Москве установилась новая власть и не время сохранять нейтралитет. Они подняли мятеж и арестовали ставленников Шульгина.

Политика невмешательства, оправданная в глазах служилой знати Казанского края ранее, в новых условиях вызвала взрыв недовольства. Едва Шульгин подошел к Свияжску, его встретили новые казанские власти, арестовали и выслали в Москву, откуда он был отправлен в ссылку в Сибирь, где и умер.

Собственно, это весь «заговор» и интрига с «Казанским царством». Никакой попытки создать независимое государство не было. Было желание дистанцироваться от Смуты и воспользоваться безвластием в центре для продолжения своего бесконтрольного правления. Едва власть в Москве укрепилась, был выбран новый царь, дьяк Шульгин лишился всякой поддержки.

Татары боролись не за мифическую независимость, а за сословные привилегии

Еще менее состоятельны разговоры о служилых татарах, которые якобы должны были желать независимости (еще один миф). Это попытка выстроить логику от имени татар, которые заранее наделяются стремлением свергнуть русскую власть и добиться независимости. Но логика истории так не работает.

Для служилых татар главным была борьба не за мифическую независимость или за свою «национальную» идентичность, которой их наделяли современные историки (им это вообще было чуждо). Они сражались за свои сословные привилегии и в этом были гораздо ближе к другим дворянам. Именно поэтому они поддержали ополчение и выступили на его стороне против польского короля — «и князи, и мурзы, и служилые новокрещены, и татаровя».

В этой связи необходимо сказать, что несколько предположений и целый ряд историографических легенд о подписании Соборного уложения об избрании на царский трон Михаила Романова несколькими служилыми татарами и неким «мурзой Василием» не подтверждаются источниками. Единственными служилыми татарами, подписавшими «Грамоту об избрании на царство», были четыре служилых татарина, писавшие арабским шрифтом: «Я Нешик Добз руку приложил. Я князь Исайбек Туманин за товарищей своих руку приложил. Я князь Аюка Джиран вместо своих товарищей руку приложил. Города Кадына вместо Петра Сипляя и Дестерзая руку приложил».

Это, разумеется, не все татары, которые участвовали в ополчении и не все, кто воевал за свою страну. Сказалось то, что часть уездов и воеводств (например Казань) избрали откровенно выжидательную позицию, а также то, что татары понесли большие потери в ходе Смуты и не имели влиятельных лидеров, вокруг которых могли бы консолидироваться. Касимовский хан погиб, часть влиятельных романовских князей — тоже, часть — бежали из страны. Тем не менее участие служилых татар было регулярным и достаточно важным в борьбе против поляков и отрядов различных самозванцев.

Достаточно вспомнить об убийстве Лжедмитрия II татарским князем Петром Урусовым в качестве мести за казнь касимовского хана Ураз-Мухаммада 11 декабря 1610 года. Эта очень драматическая и интересная страница истории Смуты. Ее значение так оценил немецкий наемник на русской службе и современник тех событий Конрад Буссов: «Потомки в Московском государстве будут вечно благодарить татарского князя за то, что он положил конец свирепствованию Лжедмитрия, ибо из-за него во всей России было много бед, сильных опустошений, убийств и смертей».

По сути, именно это событие открыло путь к победе ополчения во главе с князем Пожарским, поскольку лагерь самозванца развалился, а часть его бывших сторонников поддержала сторонников объединения страны. Но прежде чем второе ополчение победило войска гетмана Яна Кароля Ходкевича и захватило Москву, им пришлось выдержать жестокую войну с интервентами.

Почему День народного единства не стал значимым праздником

Если опустить военные подробности и анализ источников, на основе которых эти события реконструируются, получится такая последовательность. Ополчение отбило атаку Ходкевича и не дало ему соединиться с польским гарнизоном, который защищал стену Китай-города. К концу октября гарнизон испытывал страшные муки голода, в городе съели всех животных, включая крыс и мышей, а потом начали есть своих погибших товарищей.

Отчаянное положение заставило гарнизон пойти на переговоры о сдаче. Стороны договорились о перемирии 22 октября (1 ноября по новому стилю) 1612 года, но казаки полка князя Дмитрия Трубецкого внезапно атаковали стены и захватили Китай-город, оттеснив поляков в Кремль. Положение осажденных стало отчаяннее, но они отбили еще один штурм 25 октября (4 ноября). И только 27 октября (6 ноября) польский гарнизон добился почетных условий и сдался на милость победителей. Русские войска вошли в Кремль на следующий день — 7 ноября, который и может считаться днем освобождения Москвы.

Все это было прекрасно известно историкам, но в установление праздничной даты вмешалась власть. Еще в 1649 году царь Алексей Михайлович распорядился отмечать День Казанской иконы Божией Матери, которая находилась в войсках, куда ее прислал епископ Свияжский и Казанский Ефрем, 22 октября (хотя день ее явления в Казани — 8 июля 1579 года), когда у него родился первенец Дмитрий. Именно этот день в царской России стал церковным праздником Казанской иконы Божией Матери. В советское время праздник был предан забвению, но в 1995-м на этот день установили праздник воинской славы, а в редакции закона от 29 декабря 2004 года он стал Днем народного единства. Дата этого праздника не просто чисто условная, но и ошибочная с точки зрения истории. Возможно, именно поэтому он никак не утвердится в народном сознании как сколько-нибудь значимый.

Какую бы дату праздника мы ни выбрали, ясно, что освобождение Москвы стало только начальной точкой возвращения страны из Смуты к нормальной ситуации. Фактически это произошло только 21 февраля 1613 года, когда земский собор после длительных и резких споров принял решение об избрании Михаила Романова на царство. Как писал об этом Василий Ключевский: «В царе Михаиле видели не соборного избранника, а племянника царя Федора, природного, наследственного царя». А еще он был сыном патриарха Филарета (Федора Романова), хоть и находящегося в польском плену, но весьма авторитетного и влиятельного лидера.

Это показывает, что путь из Смуты в нормальность оказался не таким простым и коротким, как бы ни хотелось. Выяснилось, что страна очень легко может попасть в кровавую смуту и гражданскую войну, а вот выход из нее потребовал неимоверных усилий и жертв. Этот опыт должен служить примером для всех последующих поколений россиян, что лучше сохранять единство страны, чем восстанавливать его после полутора десятков лет внутренних войн и всеобщего остервенения. Именно этот урок русских смут должен быть главным и центральным в системе образования и научного просвещения.