Памяти великих художников: Сладковский и Мацуев вспомнили о Шнитке и Рахманинове

Включение в программу знаменитого концерта Шнитке для фортепиано и струнных стало поводом пригласить в столицу Татарстана не менее знаменитого виртуоза Дениса Мацуева

Шаг к вечности

Под занавес нынешней «Белой сирени» ее создатель Александр Сладковский не изменил курс минувшего смотра и продолжил знакомить казанцев с шедеврами музыки ХХ века. На этот раз на руку ему сыграл широко отмечающийся в России юбилей Альфреда Шнитке (возможно, и ради него, а не только из-за жары большая часть музыкантов выступала в парадных белых рубашках, которые гармонировали с букетами сирени, стоящими на сцене): включение в программу знаменитого концерта Шнитке для фортепиано и струнных стало поводом пригласить в столицу Татарстана не менее знаменитого виртуоза Дениса Мацуева, немало делающего для успешной жизни форума. Его выступление в ГБКЗ им. Сайдашева традиционно спровоцировало аншлаг.

«Мацуев, как известно, стоял у истоков „Белой сирени“, — напомнил в беседе с „БИЗНЕС Оnline“ Сладковский. — В 2011 году мы с ним сделали этот фестиваль „в четыре руки“, с тех пор Денис Леонидович у нас самый важный гость. Его очень любит публика, это музыкант, которого в Казани всегда ждут, так что ничего нового здесь мы не придумали. Фортепианный концерт Шнитке оркестр с Мацуевым еще не играл, исполнить его предложил Денис Леонидович, ведь в этом году Шнитке исполнилось бы 90 лет. Затем добавилась сюита из музыки к фильму „Мертвые души“, вот так легко всегда рождаются программы. Что касается совместных репетиций, у нас всегда все коротко и даже впритык, но при этом всегда все отрепетировано, оркестр прекрасно знает материал».

«Денис Леонидович у нас самый важный гость. Его очень любит публика, это музыкант, которого в Казани всегда ждут, так что ничего нового здесь мы не придумали»

Изначально создатели фестиваля задумали праздничную монопрограмму, посвященную легендарному шестидесятнику. К фортепианному концерту и «Мертвым душам» Шнитке должна была присоединиться его Третья симфония, где композитор эстетски обобщил историю австро-немецкой академической музыки (впервые в исполнении ГАСО РТ меломаны могли ее слышать на фестивале Concordia в конце прошлого года). Однако перед началом «Белой сирени» симфонию заменили «Симфонические танцы» Рахманинова. О производственных и художественных причинах этого решения нашему корреспонденту также рассказал худрук «татарстанских симфоников».

«Это очень сложная партитура, у меня не было времени ее серьезно подготовить, — признался Сладковский. — А халтуры я не допускаю — это одно из моих главных профессиональных качеств. Оркестр в последнее время был очень занят, и я немного не рассчитал. Так случается, но это не смертельно. Я очень люблю Третью симфонию Шнитке, мы обязательно ее сыграем, но не в этот раз. А „Симфонические танцы“ Рахманинова прекрасно сочетаются с опусами Альфреда Гарриевича. Dies irae, „Мертвые души“, — все это вечная музыка и музыка о вечном».

Ирина Тушинцева: «Если Шнитке в конце оставляет зрителя в размышлении и буквально прекращает свою музыку, то Рахманинов гимнически утверждает молитву и веру в грядущее спасение человечества»

«Жизнь человека и наличие в ней рока»

Так элитарное монопосвящение стало мощным двойным оммажем, повествующим о глобальных проблемах мироздания и вечных человеческих ценностях. Об этом в ходе вечера рассказала его ведущая Ирина Тушинцева. «Два сочинения, которые отделяет почти 40 лет, определяет одно — жизнь человека и наличие в ней рока. Шнитке в фортепианном концерте рассказывает о человеке, который рождается, совершает грехопадение и в финале обновленным выходит в четвертое измерение, но сохраняет тот внутренний разлом, который в нем был всегда, — напомнила она. — Рахманинов в „Симфонических танцах“ говорит не о трагедии конкретного человека, а о грядущем крахе всего мира. Но если Шнитке в конце оставляет зрителя в размышлении и буквально прекращает свою музыку, то Рахманинов гимнически утверждает молитву и веру в грядущее спасение человечества».

В соответствии с замыслом вечер развивался по пути грандиозного образного крещендо. Он начался с одиноких трезвучий рояля, символизирующих рождение души. Отбросив излюбленные визуальные эффекты, Мацуев сконцентрировался на звучании, оставаясь предельно сдержанным внешне. Но музыкальный ритуал и без того производил впечатление: негромкие звуки прорезали пространство зала во многом благодаря особенностям инструмента (в Казани пианист играл на персональном, очень звонком рояле). Небесные фигурации прерывались громовыми кластерами, олицетворяющими голос судьбы.

В соответствии с замыслом вечер развивался по пути грандиозного образного крещендо

Впоследствии пианист все же вернулся к привычной манере игры, театрально отдергивая руки от клавиатуры и подпрыгивая на стуле. Экспрессивному (почти экспрессионистскому) концерту Шнитке это лишь добавило градуса и живительной театральности, которыми солист заразил оркестр. Струнный коллектив в своей мощи звучал как симфонический, а в полярных разделах одночастного полотна вырисовывались яркие портреты — роковые остинато, подобные неумолимой поступи рока, теплый хор tutti, проливающий в зал божественный свет, плачущие глиссандо, выражающие страдания души, и колокольный звон, сопровождающий духовное перерождение.

На фоне контрастной палитры оркестра сияли рельефные соло рояля, наполненные вихревыми пассажами, могучими аккордами и лирико-философской кантиленой, которую Мацуев украсил фирменными rubato. Пунктиром проскакивали и джазовые ритмы, насыщенные драйвом. В итоге масштабная партитура пролетела как один миг, оставив яркое послевкусие, а также растрогала многочисленных поклонниц пианиста, устремившихся к сцене с букетами роз.

По справедливому замечанию ведущей, музыка служит полноправным персонажем фильма Михаила Швейцера. В ней композитор проявил себя как блестящий мастер гротеска, а «татарстанские симфоники» это почувствовали и зримо транслировали в зал

Инфернальные танцы

Отзвучавшая следом сюита Шнитке из музыки к кинодраме «Мертвые души» погрузила меломанов в бездны человеческого духа. Его грехи, чаяния и страсти воплотились в инфернальном дивертисменте, включающем пролог, польку, траурный марш, мазурку, вальс, галоп и пару программных номеров («Прошлое Плюшкина» и «У Манилова»). По справедливому замечанию ведущей, музыка служит полноправным персонажем фильма Михаила Швейцера. В ней композитор проявил себя как блестящий мастер гротеска, а «татарстанские симфоники» это почувствовали и зримо транслировали в зал. Во многом благодаря неукротимой энергии Сладковского, который цепко держал темпы, заострял образы и грамотно управлял солистами оркестра.

В результате зычные фанфары труб, монотонное тиканье ударных (а после метронома), свистящий дуэт флейт-пикколо и другие эпизоды сюиты ощущались как саркастическая пляска смерти, созвучная острому слогу Гоголя и фигурально захватившая всех участников вечера, а том числе и заслуженного артиста РТ Эдуарда Ахматова: ветеран оркестра, отдавший ему 27 лет, достойно сменил за роялем Мацуева.

Последнее сочинение Рахманинова за годы выступлений оркестр отточил почти до совершенства, непринужденно играя тембровыми перекличками, завлекая сочной кантиленой и фатальным звучанием средневековой темы-секвенции

Путь к спасению

Завершившие вечер «Симфонические танцы» Рахманинова ознаменовали непростой путь к спасению. Он пролегал от упругой исходной скачки всадников Апокалипсиса до триумфального торжества знаменного распева в финале опуса. Главные образы партитуры — широкая русская песенность, истовая дансантность и средневековая тема смерти Dies irae — стелились масштабными звуковыми полотнами, очищая зал от лишних звуков. А подопечные Сладковского, выписывая их, действовали как единый организм.

Такое неудивительно, ведь последнее сочинение Рахманинова за годы выступлений оркестр отточил почти до совершенства, непринужденно играя тембровыми перекличками, завлекая сочной кантиленой и фатальным звучанием средневековой темы-секвенции. Это почувствовали и зрители, подарившие музыкантам в финале долгую овацию.