Радмила Мигулина: «У меня нет цели шокировать, но есть цель взбодрить»

Радмила Мигулина: «У меня вообще нет радостных работ. Они все заставляют думать о том, что неприятно. В искусстве не все должно быть как у Джеффа Кунса про праздник» Фото: «БИЗНЕС Online»

«У меня вообще нет радостных работ. Они все заставляют думать о том, что неприятно»

— Радмила, инсталляция «Прорастание», образующее дерево из советских ковров, согласно аннотации, является смыслообразующим проектом для всей выставки «Свои: выход из-под контроля». Увидев экспозицию в «БИЗONе», почувствовала ли ты это сама?

— Мне кажется, здесь многие работы апеллируют к межпоколенческим травмам. Своим коверным деревом я обращаюсь к наследию конструктивистов. Сбылось то, чего они боялись больше всего, — прошлое стало нашим будущим. Но в дереве есть расщелина, как от удара молнии, откуда вырывается свечение. Наверное, это можно расценить как своеобразный свет надежды, перерождение. В этом смысле творчество молодых художников и художниц таковым и является.

Когда делала «Прорастание», была в диалоге с конструктивистами, но не хотела уходить от спектра своих интересов, поэтому решила, что мне интересно поработать не столько с их творческим образом, сколько с контекстом, в котором они работали, и непосредственно с исторической средой. Мне было интересно сделать работу именно про межпоколенческие травмы. Здесь особый символизм: дерево как объект, который прорастает через поколения, присутствует при больших, тектонических сдвигах в истории. Я провожу ниточку с конструктивистами в том, что они жили после красного террора, репрессий и все равно творили и мыслили себя в будущем. Мне хотелось сделать объект, который наводит не только на мысль про это укоренение в прошлом, но и дает надежду на светлое будущее.

Дерево живое, обросшее мхом, активное — это такая органика, которая говорит о том, что, несмотря на тяжелые события, травмы, исторические сложности, мы все равно все преодолеваем и остаемся живыми, мы как россияне, как люди, как народ.

— Можешь выделить детали, на которые стоит зрителям обратить внимание, изучая этот арт-объект?

— Мне кажется, главная деталь — он сделан из ковров. Но есть еще дополнительные скрытые символы. Все эти ковры прошиты вручную мной, прошивала я их белыми нитками. Их часто использовали, подшивая уголовные дела во времена репрессий. И еще, на мой взгляд, я сделала интересный каламбур: дерево из ковров, а на нем мох, а мох — это лесной ковер.

— Он еще и с северной стороны экспонируется. Устанавливали в зале строго по компасу…

— Да, поскольку в природе мох растет по северной стороне дерева, мне было это важно.

«Когда делала «Прорастание», была в диалоге с конструктивистами, но не хотела уходить от спектра своих интересов, поэтому решила, что мне интересно поработать не столько с их творческим образом, сколько с контекстом, в котором они работали, и непосредственно с исторической средой» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Сколько времени ушло на создание? От идеи до реализации.

— Несколько месяцев, это четвертая версия работы. Она должна была выглядеть несколько иначе, без этой тревоги. Я хотела сделать арт-объект более ярким и позитивным, больше опираться на конструктивистов и их творчество. Но мне не понравилось, что у меня получилось, это не отвечало моим эстетическим требованиям, и пришлось несколько раз переделывать. Люди в нашей стране невольно очень тепло воспринимают образ ковра, он связан с воспоминаниями о детстве. Я сама прекрасно помню, как у нас в квартире ковры висели на стенах, я все-таки в 90-х родилась. Помню, как их выбивали на снегу во дворах. Я использую ковер как маркер межпоколенческой травмы, а он все равно часто неосознанно вызывает у зрителей обманчивые и противоречивые чувства.

«Дерево живое, обросшее мхом, активное — это такая органика, которая говорит о том, что, несмотря на тяжелые события, травмы, исторические сложности, мы все равно все преодолеваем и остаемся живыми, мы как россияне, как люди, как народ» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Взгляни, эти ковры в основании превращаются в жуткие щупальца. Мне кажется,  это сигнализирует о том, что образ не совсем уютный, вызывает некую тревогу…

— У меня вообще нет радостных работ. Они все заставляют думать о том, что неприятно. В искусстве не все должно быть как у Джеффа Кунса про праздник.

— У тебя есть цель взбодрить и шокировать зрителя?

— Нет цели шокировать, но взбодрить и заставить задуматься о том, о чем обычно не хочется думать, — да. Я работаю с темой пограничных состояний, к примеру, это дестигматизация психических расстройств, заболеваний и травм. Не всегда приятно сталкиваться с этим знанием, с эмоциями, но важно об этом говорить, через искусство в том числе.

— Ты также снимаешь табу с темы смерти в другой работе, представленной в «БИЗONе». Когда ты создавала арт-объект «Корпус» — гроб, украшенный вышивкой и четырьмя наушниками, какая была цель?

— На самом деле этот объект был вообще не про смерть. Сам гроб я заказывала у гробовщиков, хотела эту работу сделать максимально обжитой и уютной. Этот экспонат, связанный с тяжелой потерей кого-то близкого, отвечает абсолютно иной задаче — он должен вызывать у людей приязнь, чувство тепла и близости. Стояла задача создать эклектично заполненный разными деталями бытового обихода объект, чтобы зрители, наперекор его узнаваемой форме, ощущали его как нечто приятное и притягательное.

«Мятежный дух и страсть к экспериментам – так выглядит искусство молодых!»

При этом я понимаю, что в наушниках транслируются весьма тревожные звуковые дорожки. Даже песня Вертинского, которую я использую как один из треков, вызывает у людей очень тяжелые смешанные чувства, хотя это один из самых позитивных звуков. У Вертинского все песни, конечно, тяжелые и тревожные. Такое время было, и мы в похожем живем, потому эта песня была туда внедрена. Еще там есть звук рисования, который мне казался самым добрым, но у кого-то вызывает ассоциации, словно кто-то скребется изнутри. Меня это поразило, потому что я слишком знакома с этим треком — урок рисования, записанный на диктофон, позировала моя сестра. Звук шкрябания карандаша по листам у меня ни с чем другим не ассоциировался, потому что я привыкла к нему. А люди, которые слышат его в первый раз… У них весьма неожиданные реакции.

— Для тебя, как для художницы, какая реакция была бы ободряющей?

— Как для любой работы современного искусства — когда зритель или зрительница уделяют время моей работе, пытаются вдуматься или вчувствоваться — это уже победа.

— «Корпус» стал четвертым объектом в рамках инсталляции «Открытая позиция». Можешь ли ты расшифровать наименование этой серии, полностью представленной в «БИЗONе»?

— Открытая позиция — это жизненное кредо, то, что хочется спрятать, но остается на видном месте. Черты характера, сложный опыт… Я не стесняюсь об этом говорить.

«Этот объект был вообще не про смерть. Сам гроб я заказывала у гробовщиков, хотела эту работу сделать максимально обжитой и уютной. Этот экспонат, связанный с тяжелой потерей кого-то близкого, отвечает абсолютно иной задаче — он должен вызывать у людей приязнь, чувство тепла и близости» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Еще один объект — «Руины». Он выглядит необычно и даже весело…

— Мне чаще всего, кстати, говорят, что это самый любимый объект из всей инсталляции. Да, он очень трогательный. Этот объект я ассоциирую с разрушенным храмом, который все еще стоит, но его расхитили, опустошили, растащили на части. Когда бываю в Италии, у нас там живет мама, вижу в Риме, что построено из бывших акведуков, из бывших конструкций Колизея. Для меня эта работа о том, как восстановить себя после тяжелого события. Я это делаю с помощью близких. Без них невозможно найти себя заново. Кирпичики твоей личности — это твое окружение. Я обернула их в одежду, в вещи тех, кто уже умер, или которые мы давно не носили. Например, дедушки, нашей мамы или мамы лучшей подруги. Там есть и мои личные вещи. Через себя, через них я строю свою личность снова и снова.

— Почему ты работаешь именно в жанре инсталляции и перформанса? В России они не так популярны.

— Мне немного тесно в живописи, всегда хочется делать какие-то масштабные проекты и объекты. То, что представлено в «БИЗONе», масштабно в рамках выставки, но в целом для меня это не самые большие работы. Мне хочется делать еще больше, чтобы были широкие пространства, которые бы полностью погружали зрителя в атмосферу, затягивали. Павильоны, например, тотальные инсталляции. Хочется масштаба и зрелищности, поэтому мне импонирует жанр инсталляции, я чувствую себя в нем свободно. Понимаю, что коммерчески это не самые потенциальные объекты. Но мне сейчас важнее говорить на темы, которые меня интересуют, через эти жанры, нежели думать о материальной выгоде.

«Я обернула кирпичи в одежду, в вещи тех, кто умер уже давно, или которые мы носили давно. Например, одежду дедушки, нашей мамы или мамы лучшей подруги. Там есть и мои личные вещи. Через себя, через них я восстанавливаю себя» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В кино мы работаем цехами. Я отвечаю за цех костюма, я в нем начальница»

— Ты пришла к инсталляции, в том числе к работе с текстилем, через свою основную профессию — ты художница по костюмам в кино. Что для тебя сейчас является первоочередным? Ты в первую очередь художница современного искусства или художница по костюмам в кино?

— Все равно приходится расставлять приоритеты. Для меня искусство на первом месте, я ощущаю себя как художница современного искусства, потом только как художница по костюмам в кино. Хотя в кинематографе я работаю намного дольше, уже 8 лет, это большая часть моей жизни. В творческом потенциале роль художницы пока намного скромнее, чем в кино, но я надеюсь, что и в современном искусстве я ее скоро займу.

— Ты приехала в Казань со съемок. Чем сейчас занимается твоя команда?

— Без своей команды я бы не смогла приехать. В кино мы всегда работаем цехами: я отвечаю за цех костюма, я в нем начальница, и у меня есть подчиненные — это ассистентка Надя и две костюмерицы. Они сейчас делают всю работу за меня (смеется). Моя основная работа — это подготовка и утверждение заявок. В этот раз бо́льшая часть была утверждена, и я спокойно отлучилась в Казань на открытие выставки. Мы снимаем сериал, это драмеди для продакшена START. Семейное, приятное, доброе кино. На площадке очень комфортная атмосфера, я с удовольствием просыпаюсь в пять утра, чтобы пойти на смену. Еще у меня параллельно были два проекта: короткий метр и пилот сериала.

— Что самое важное при выборе гардероба в кино?

— Бо́льшая часть моих проектов концентрируется на психологическом потрете персонажа. Поэтому важно показать, как он меняется на протяжении фильма. Однажды после кинопремьеры на question after session у съемочной группы спросили, заметили ли мы, что у одного персонажа сменился колорит — из светлого он стал угрюмым, болотистых цветов. Конечно, ведь он внутренне погружался в какое-то эмоциональное болото, мы это и показали через колорит костюма. Даже если зрители не замечают это осознанно, то на подсознание это все равно воздействует.

«В творческом потенциале роль художницы пока намного скромнее, чем в кино, но я надеюсь, что и в современном искусстве я ее скоро займу» Фото: «БИЗНЕС Online»

— А какой фильм в плане работы с костюмами тебя больше всего впечатляет?

— У меня есть любимый режиссер — Йоргос Лантимос. У него рекомендую потрясающе костюмированный фильм «Фаворитка». Еще очень хорошая работа по костюму в фильме «Аноним». Там есть ляпы, но все равно выглядит вполне достойно. Конечно, потрясающая работа с костюмом, атмосферой в фильме «Безумный Макс: Дорога ярости». Это просто восхитительно, насколько продуман этот постапокалиптический мир. У меня планировался проект с подобной проработкой, но, к сожалению, там был странный продакшен и режиссер тоже, я ушла.

— А «Пятый элемент», например? Сам Жан-Поль Готье создавал эти образы.

— Это восхитительный фильм. Мне нравится, что он абсолютно для любого зрителя. Согласна, костюмы тоже потрясающие и с замечательной проработкой персонажей.

— Мы уже выяснили, что у тебя хорошая насмотренность не только в плане современного искусства, но и в плане кино. Посоветуй режиссеров отечественных, за которыми нужно следить.

— Сергей Лобан и его культовый фильм «Шапито-шоу». Он один из моих самых любимых из всего кинематографа в принципе, из российского тем более. У него есть еще одна шикарная лента — «Пыль». Считаю, что нужно следить за Натальей Меркуловой и Алексеем Чуповым. Они супруги. У них был крутой проект в 2018 году — «Человек, который удивил всех». Также у них есть прикольный фильм про секс, классно сделанный — «Интимные места».

У меня есть знакомые режиссеры, они мне кажутся очень талантливыми, у них подход к кино суперартхаусный. Это Любовь Львова и Сергей Тарамаев, тоже семейная пара. Самый сильный проект называется «Зимний путь» с Женей Ткачуком в главной роли.

Вообще, я стараюсь наше кино смотреть. Вот недавно посмотрела «Кентавр» режиссера-дебютанта Кирилла Кемница. Он неплохой, но у меня есть вопросики к костюмам. Также рекомендую следить  за Максимом Кулагиным, с которым я работала на фильме «По-мужски» с Антоном Лапенко в главной роли. Получилось очень сильно, горжусь этой работой. Чуть ли не единственный фильм, который я абсолютно всем советую, реально хорошее российское кино.

— По ощущениям изнутри отечественный кинематограф сейчас на подъеме?

— С одной стороны, стало хуже со сроками производства, все делается в кратчайшие сроки, но при этом действительно стало больше интересных работ. Много снимают сериалов, а я больше люблю полные метры. Следила за южноамериканским, итальянским кинематографом и на контрасте скажу, что современное российское кино находится на очень высоком уровне. У нас умеют хорошо работать.

— Школа хорошая? Или с чем это связано?

— Школа, большой пул профессионалов, которые много лет в профессии, они умеют и хотят работать, горят своей профессией. Это такая сфера, которую или ненавидишь, или обожаешь, хочешь находиться только там. Поэтому я и не бросаю работу в кино, хотя пыталась уходить. Иногда бывают абьюзивные отношения какие-то (смеется).

«В российском арт-сообществе не чувствую никакого сексизма, потому что большинство творцов, коллекционеров, арт-менеджеров и так далее — это женщины. Очень много художниц стало» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Зрители не могли поверить, что павильон России закрыт, я проходила мимо и видела, как туда ломятся люди»

— Ты часто путешествуешь, насколько я знаю, была во многих странах Европы. Как обычно строишь свое путешествие? Наверняка смотришь, какие есть выставки на тот момент в тех городах, в которые приезжаешь.

— Да, обязательно. Моя любовь к современному искусству началась в 2012 году, я тогда многих имен не знала. Мы были в Милане в первый раз и пошли в музей современного искусства. Лучо Фонтана потряс мое воображение! У него была какая-то невероятная керамика, хотя все его знают по порезанным холстам. Как оказалось, у него намного шире художественная практика. Например, у него есть серия с распятиями — очень тревожная, но тоже безумно красивая.

Меня впечатляет Венецианская биеннале. Я была, к сожалению, только 2 раза. В 2017-м тема называлась «Искусство ради искусства». Оказалось, что это очень политизированная выставка. В прошлом году тема была заявлена как The Milk of Dreams и 95 процентов из всех выставляющихся были художницы. Меня потрясло это квотирование, но они решили так сделать, потому что женщин долгое время обделяли вниманием. Также дали большую возможность малым народам, они буквально захватили разные павильоны. Эстонские художницы экспонировались в павильоне Нидерландов, Алжир захватил французский павильон.

Была художница, которая мне очень нравится, — Ханна Леви из Германии. Она делала из силикона огромные объекты. Была, например, силиконовая огромная персиковая косточка, которая вызывала смешанные чувства. Еще она делает объекты из металлов, очень острые. Это все про женственность, про самоощущения женщины в современном мире. На этой же кураторской выставке были и российские художницы — Александра Экстер, например. Там была Виолета Парра, не из России, но это любимая художница моей сестры.

«Это была реально испеченная вещь, гигантские кубы этого пирога, который занимал все пространство. Очень красивая идея, великолепное исполнение, необыкновенный масштаб» Фото из личного архива Радмилы Мигулиной

— Какая работа на последней Венецианской биеннале потрясла тебя больше всего?

— Это было огромное помещение с колоннами, метров 300, и все было заполнено гигантским пирогом из земли. Я не представляю, как это делается, потому что это была реально испеченная вещь, гигантские кубы этого пирога, который занимал все пространство. Очень красивая идея, великолепное исполнение, необыкновенный масштаб. Пахло специями: кардамоном, корицей и землей вперемешку. Очень круто! Еще была работа африканской художницы — все пространство было засеяно особенной африканской травой, которую используют для еды. Вьющееся, пышнорастущее растение, похожее на вьюнок, только с более плотными листьями. Там же были женщины, полностью сделанные из африканских волос. Их обвивали эти растения. Где-то волосы стали плесневеть, зарастать новыми узорами. Очень сильная работа!

Это грандиозное событие. Если едешь в Венецию, надо обязательно посещать биеннале. Наверное, в ту поездку в Италию это было одно из самых невероятных впечатлений для меня.

Работы Ханны Леви на Венецианской биеннале Фото из личного архива Радмилы Мигулиной

— Ты могла почувствовать в прошлом году, изменилось ли отношение к российской культуре, культура отмены сработала?

— Да, определенно. Запретили вообще открывать российский павильон, хотя проект к нему готовился два года. Зрители не могли поверить, что павильон России закрыт, я проходила мимо и видела, как туда ломятся люди. Если сами итальянцы относятся к русским очень лояльно, то остальные уже нет. Разумеется, на них, как и на нас, действует пропаганда. Были ситуации, когда мы вежливо и приятно общались с людьми и в какой-то момент те выясняли, что мы из Москвы. Тогда они сразу говорили: «До свидания. Хорошего вечера, прекрасно отдохните», — причем с сарказмом. Было неприятно.

— Ты говорила, что в Венеции была своего рода феминистская биеннале. Ощущается ли до сих пор некий сексизм в арт-сообществе?

— В российском арт-сообществе не чувствую никакого сексизма, потому что большинство творцов, коллекционеров, арт-менеджеров и так далее — это женщины. Очень много художниц стало. Я училась в Московской школе современного искусства, у нас на курсе не было ни одного парня.

Алина Сосновская: «Увидев гроб на выставке, кто-то будет смеяться, кто-то испугается»

— Кстати, даже у нас на выставке, может, четыре-пять художников-мужчин.

— Да, у нас нет мизогинии внутренней, все друг друга поддерживают. В арт-сообществе точно нет такого.

— Ты сама занимаешься коллекционированием современного искусства?

— Я не знаю, куда свои работы деть (смеется), места не хватает, но мне бы очень хотелось.

— Тогда поступим по аналогии с кинематографом. За какими художниками в России и вообще в мире ты рекомендуешь следить?

— Я, наверное, расскажу про относительно известных молодых ребят. Мне нравится творчество Устины Яковлевой, Ильи Федотова-Федорова. Они для меня главные российские авторы. Из моих однокурсниц мне импонирует творчество Инги Лаковой, Аксаны Прутцковой и Риты Журавлевой. Рита в своих работах фиксирует тему смерти и повседневности. У нее такое весьма бытовое отношение к смерти, это любопытно.

Арт-объект Радмилы Мигулиной «Круговая понога» Фото из личного архива Радмилы Мигулиной

«Моя любимая татуировка про нарциссизм. Это глазное яблоко, из которого, словно из луковицы, вырастают нарциссы»

— У тебя есть мастерская в Москве. Как ты пришла к тому, что тебе нужно свое творческое пространство?

— Это небольшая мастерская между Пушкинской и Маяковской, буквально центр города, хороший район. Мне там тесновато, но съезжать я не хочу. У меня есть большие объекты, которые очень мешают. Они классно смотрятся на выставках и фестивалях, но с ними крайне неудобно сожительствовать в мастерской. Одну из работ, «Круговая понога», колеса из ног, хочу сейчас подвесить под потолок. Во-первых, это будет красиво, во-вторых, освободит пространство. Еще у меня есть шкаф, забитый разными тканями, инструментами: строительный фен, электролобзик, шуруповерт — это все мне нужно для работы. Есть диванчик, чтобы отдохнуть, стол, швейные машинки разные. Я не понимаю, как создавать арт-объекты дома, я там не помещаюсь!

— У тебя есть сестра-близнец. Вы с ней в особом творческом содружестве находитесь. Как это проявляется?

— Моя сестра — писательница, поэтесса, она хорошо работает со словом. Когда я не успеваю или не хватает сил на экспликацию, я прошу ее написать текст. На курсе мне все завидуют из-за того, что есть такая возможность делегирования. Я с ней и как со зрительницей советуюсь, она максимально честна, всегда дает хорошие комментарии. Кстати, в объекте «Корпус» звучит ее стихотворение, она сама его читает. У меня имеются идеи перформансов и инсталляций, где мне понадобится ее помощь. Сестра часто помогает и в производственном процессе, когда нужно что-то пошить.

— Ты приехала за несколько дней до открытия выставки и успела погулять по Казани. Расскажи, что тебя впечатлило?

— У меня в этом городе исключительно положительный опыт. Была в трех галереях и на двух выставках в Присутственных местах. Одна из них — выставка костюмов Поволжья. Текстиль, вышивки невероятные, меня это очень вдохновило как художницу по костюмам. Успела посмотреть и татарские национальные костюмы. Правда, почему для девушек делают украшения из монеток, так и не поняла, но очень красивая получилась традиция. На экскурсии мне сказали, что татарочку сперва слышно, а потом только видно.

— Как оцениваешь выставку «Свои: выход из-под контроля»? Нам было сложно объединить в одном пространстве таких разноплановых авторов, но они определенно дополняют друг друга. Каковы твои впечатления от такого единения?

— Работы по колориту насыщенные, при этом они не перегружают пространство. Моя любимая серия работ— «Удмуртки» Максима Агафонова. Они мне нравятся по смыслу, он рассуждает о возможной потере идентичности малых народов в эпоху глобализации. Очень красивая история, грустная и животрепещущая. Выставка получилась хорошая, цельная, в ней ничего не выпадает, все смотрится органично.

— Что бы ты порекомендовала зрителю, который отчасти боится современного искусства, но при этом имеет внутреннее желание к нему обращаться? С чего начать?

— Если есть внутреннее желание понимать и разбираться, первое, что нужно сделать, — проявить терпение. Это касается всех зрителей. Невозможно работе современного искусства уделить несколько секунд. Оно всегда дискуссионно, наполнено смыслами, эти смыслы не всегда на поверхности, у них может быть несколько слоев распаковки. Во-вторых, купите книгу «Как понимать современное искусство» (смеется). Это поможет на пути любви к нему.

— Обращаясь к начинающим художникам и художницам, что бы ты порекомендовала? Стоит ли получать художественное академическое образование, участвовать в ярмарках современного искусства? С чего начинать этот путь?

— На мой взгляд, нужно начинать с образования, он должно быть разноплановым. Еще классно, если у тебя есть образование, которое к искусству не имеет никакого отношения, — химическое, физическое, IT. Здорово, если есть академическое художественное образование. Но у нас такая школа, что тебя сильно глушат, ты иногда в шорах находишься. Но, имея базу, у тебя появляется насмотренность. Если же хочешь заниматься именно современным искусством, иди в школу, которая учит этому. В Москве это Московская школа современного искусства, которую я окончила, есть Свободные мастерские, есть школа Родченко (Московская школа фотографии и мультимедиа имени Родченко), есть школа от Вышки (Высшей школы экономики), еще есть «БАЗА». Их большое количество. Образование очень помогает, самоучкам тяжело. Лучше тебе расскажут о внутренних камнях и том, как с ними бороться, чем будешь набивать шишки сам (-а) по незнанию и неопытности.

— Я вижу, у тебя есть татуировки. Ты их бьешь по своим эскизам?

— Все эскизы рисовала сама. Моя любимая татуировка про нарциссизм. Это глазное яблоко, из которого, словно из луковицы, вырастают нарциссы.

— Очень необычно! А ты не думала эту идею в арт-объект материализовать?

— Да, очень сильно смотрится. История такая: парень с очень серьезным нарциссическим расстройством личности попросил придумать ему идею для татуировки. Я создала такой концепт, а он все не набивал, поэтому решила, что она для меня. Теперь думаю сделать инсталляцию — целую клумбу. Но это будет очень долгий и кропотливый процесс. Впрочем, как всегда.

«У меня есть инсталляция, которую я придумала, но пока не хватает бюджета для реализации. Это аллюзия на сказку Андерсена «Дикие лебеди». Она про хрупкий подвиг восстановления себя. Работа должна состоять из подвесных кольчуг, которые я сама сошью. Я нашла потрясающий материал, он меня вдохновил» Фото: «БИЗНЕС Online»

— На выставке представлена работа казанского скульптора Димы Шлёнкина «Рыба молчания». У него есть мечта создать самую большую скульптуру в мире. У тебя есть подобная мечта о грандиозном проекте?

— Да, несколько. У меня есть инсталляция, которую я придумала, но пока не хватает бюджета для реализации. Это аллюзия на сказку Андерсена «Дикие лебеди». Она про хрупкий подвиг восстановления себя. Работа должна состоять из подвесных кольчуг, которые я сама сошью. Я нашла потрясающий материал, он меня вдохновил. Иногда работа появляется не от идеи, а от какого-то предмета. И вот я нашла это вязаное проволочное нечто, выглядит как кусок свитера. И я подумала: «Вау!», — вспомнила про эту сказку. Там есть момент превращения — лебеди превращаются в мальчиков-принцев, облачаясь в эти кольчуги. Хочу сделать на этом стоп-кадр.

Эти кольчуги подвесные, из-под них вырываются потоки света, бисерного и с подсветкой. Это масштабная инсталляция — бисер обойдется дорого в таком количестве, сетка-кольчуга — тоже, недешевое производство должно быть. У себя в мастерской я такую работу не сделаю, нужно дополнительное пространство. Также в эту работу входит экран, который будет транслировать процесс создания этих кольчуг, сравнивая меня с Элизой, главной героиней сказки. Она совершает этот хрупкий подвиг. Выходит аллюзия на сказку, осовремененная.

Еще одна идея носит рабочее название «Павильон». Хочу сделать дом, который будет полностью заполнен бисерным дождем, и только некоторые места (а в самом доме можно будет свободно ходить) обихода немного должны быть подсвечены. Эдакая работа поглощения. Я думаю, что когда-нибудь доберусь до Венецианской биеннале и обязательно сделаю масштабную работу для них.