Сергей Кузнецов о Соборной мечети в Казани: «Сделать такой объект – это сравнимо с Сиднейской оперой!»

Сергей Кузнецов (в центре): «Архитектурная концепция подчинена и замыслу, и окружению: мы будем видеть купол зала с реки, а находясь внутри, смотреть на воду. Вода здесь — это не только локация, но и важный для ислама символ» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Это большой шанс сделать шаг вперед в восприятии Казани»

— Сергей Олегович, вы были одним из первых, кто на форуме «Арх Москва» увидел концепцию Соборной мечети Казани, которую подготовило бюро «Цимайло Ляшенко и Партнеры». Как оцениваете замысел? Он вам понравился?

— Я считаю, что проект отличный. Дело даже не в том, что он хорошо нарисован и у него яркий дизайн. Знаковые проекты имеют высокое значение на разных уровнях — социальном, идеологическом, градостроительном и, что важно, ментальном. Это про отношение людей к городской среде, восприятие, что в ней может появиться, а что — нет. Проект новой мечети работает на всех этих уровнях.

Мы все знаем о музее Гуггенхайма и эффекте Бильбао, и у нас есть похожий опыт в Москве. Когда мы делали парк «Зарядье», у наших иностранных коллег и людей, которых мы потом консультировали, возник термин «эффект „Зарядья“». Это преображение привычного для восприятия центра города, который меняется благодаря одному проекту, и происходит перезагрузка.

В ансамбле городских объектов может быть явление, которое меняет очень многое, и такие возможности важно не упустить. Поэтому я считаю, что проект Соборной мечети отличный — это большой шанс сделать шаг вперед в восприятии Казани как самобытного города с интересной современной архитектурой и узнаваемой идентичностью.

Важно, что здание будет построено на воде, которая много значит для любого города, для Казани особенно. Архитектурная концепция подчинена и замыслу, и окружению: мы будем видеть купол зала с реки, а находясь внутри, смотреть на воду. Вода здесь — это не только локация, но и важный для ислама символ. Такое взаимодействие с Волгой и соединение нескольких функций (религиозной, общественной и музейной) делают новую мечеть проектом мирового уровня.

Парящая над Волгой: на «Арх Москве» показали новую концепцию Соборной мечети в Казани

— Но мечеть — это же религиозный объект. Много ли в мире таких примеров, когда такая смелая современная архитектура у религиозных объектов?

— Да, сколько угодно. Египетские пирамиды — достаточно знаковый для вас объект?

— Конечно.

— А Стоунхендж? Это тоже религиозный объект. В истории человечества как знаковые строились особенно религиозные объекты. Знаменитые дольмены, кромлехи — первые мегалитические сооружения каменного века ведь тоже были религиозными сооружениями. Их строили люди, которые жили в пещерах. А что такое религия? Это система общих координат, которая объединяет большое число людей, это ее главное значение. Поэтому люди понимали свое главное конкурентное преимущество как биологического вида — массовая коммуникация большими группами. В природе никто, кроме человека, такими большими группами не коммуницирует. Сейчас появились экономика, деньги, другие системы ценностей, но базовой всегда была религия. Поэтому появились и египетские пирамиды, и мегалитические сооружения, и готические соборы. Если вы сравниваете дом обычного человека и религиозное сооружение, то увидите колоссальную диспропорцию того, что люди делали для себя, для обычной жизни, и того, что они делали, посвящая религии. Это не случайные вещи. Вы спрашиваете, где примеры иконических объектов религиозного назначения, а я отвечаю — повсюду. Только они обладают такой насыщенностью, знаковостью. Только такие примеры и есть. Это как раз самое естественное, что есть.

«Кафедральный собор Джо Понти в Таранто — пример модернистского католического храма»

— Есть ли подобные примеры из недавнего прошлого?

— Человечество стало много всего другого строить. Но ярких религиозных сооружений тоже много. Просто у нас в системе координат православная церковь очень консервативна. Когда-то она могла себе почему-то позволить Исаакиевский собор — иконическое сооружение, а сейчас считается, что все церкви должны быть максимально незаметными с точки зрения архитектуры. Это очень грустно.

Но в мире полно других примеров. Мечеть шейха Зайда в Абу-Даби — гигантское сооружение, чуть ли не самое дорогое в мире. Это символ целой страны. Очень много церквей поменьше в Европе и Америке. Например, кафедральный собор Джо Понти в Таранто. Вот вам пример модернистского католического храма. Ведь католическая церковь тоже довольно консервативная, но там есть такие примеры.

«Да, в Москве большая мечеть, люди ей гордятся, ничего плохого о ней сказать нельзя. Но не было и цели сделать из нее здание-символ, которое бы вывело на другой уровень восприятие у той части общества, которая исповедует ислам» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Чем больше объект не похож не только на окружение, но вообще на все, тем у него больше шансов стать идентичным»

— В 2015 году в Москве открылась Соборная мечеть около проспекта Мира. Почему построили вполне классическую мечеть, а не выбрали современный архитектурный облик?

— Мне сложно ответить за тех, кто выбирал этот проект, и утверждать, чем руководствовались. Могу сказать, что это мощное, добротное строение, но оно очень классическое. Это не хорошо и не плохо, но архитектурным шедевром современности ему не стать.

— От чего это зависит?

— На необычные авангардистские проекты сложнее согласиться, потому что есть навязанные стереотипы и заблуждения об идентичности, уместности, которые все плюс-минус о том, что если вы строите дом в Москве, то сразу должно быть понятно, что он из московской архитектуры, а если в Казани, то сразу должно быть понятно, что он казанский.

— И есть отличия?

— Я вам сейчас раскрою страшную тайну, что идентичность заключается не в похожести на другие объекты в окружении. Хотя, казалось бы, надо найти похожие наличники, кровлю, цвет стен, потому что тут все такое, поэтому и в данном объекте это есть. Внимание: самое главное в идентичности — не похожесть, а непохожесть. Чем больше объект не похож не только на окружение, но вообще на все, тем у него больше шансов стать идентичным. Возьмите любой пример иконических объектов, начиная от египетских пирамид и заканчивая Эйфелевой башней, Исаакиевским собором. Если вы представите себе мир, в котором они возникли, до их появления, то скажете, на что они похожи в этом мире. И будет очевидно, что они не похожи в этом мире ни на что. Такой супервывод лежит на поверхности, но никто на обращает на него внимания.

Например, когда мы делали «Зарядье», я услышал миллион комментариев: «Как можно такую „кору“ и такой парящий мост построить в центре Москвы? Они же вообще ни на что не похожи». А теперь их печатают на деньгах. Что обычно изображают на купюрах? Что-то узнаваемое. Они узнаваемы, потому что не похожи. Если ты делаешь в ряду тысячи объектов 1001-й, то вряд ли кто-то будет его узнавать. Это как раз никому не надо, это не делает прорыва.

Когда вы смотрите на храм и думаете: «Это московская мечеть или, может быть, она в Дубае, Казани или Екатеринбурге?» — это не иконический объект, он не создает эффекта. Да, в Москве большая мечеть, люди ей гордятся, ничего плохого о ней сказать нельзя. Но не было и цели сделать из нее здание-символ, которое бы вывело на другой уровень восприятие у той части общества, которая исповедует ислам. Возвращаемся к сказке про курицу: в простом яйце ничего плохого нет. А бывает золотое яйцо — это шанс. Поэтому в большинстве случаев люди шанс не используют, иначе бы сказка не родилась. Так что в случае с Казанью говорю: используйте шанс, он вам дан.

«Я не сомневаюсь, что люди оценят этот проект, потому что им раскрыли новую страницу истории» Эскиз предоставлен архитектурным бюро «Цимайло Ляшенко и Партнеры»

«Все важные и классные объекты, о которых мы сегодня вспоминаем и говорим, для своего времени всегда были необычными»

— На встрече архитекторов с духовенством РТ просили отразить в облике мечети национальную архитектуру и культуру. Это возможно совместить?

— Я считаю, то, что есть, максимально отражает национальную архитектуру и культуру. То, что они просят, уже сделано. Если кому-то кажется, что это не сделано, он ошибается, потому что хочет увидеть то, что уже знает. Если ты хочешь добиться узнаваемости города, религии и сообщества, которое это создало, чтобы сказали не только в России, но и во всем мире: «Это крутые ребята сделали!» — то надо делать такой проект. Если же хотят остаться незамеченными, чтобы о них никто ничего плохого не сказал, то нужно придумать проект со всеми признаками мечети, как, например, Кул-Шариф, где купол, четыре минарета, или как мечеть в Москве. Мне кажется, что надо для себя ответить на вопрос: чего мы хотим добиться? Мне показалось, что Казань амбициозна и хочет сделать шаг вперед, стоять на уровне городов, где есть такие события. Поэтому следует делать именно такой проект.

Муфтий РТ Камиль Самигуллин: «Новое место под Соборную мечеть всем имамам представляется логичным»

— Архитектура — важное для власти искусство. Какой смысл облик Соборной мечети может передать не только ныне живущим, но и будущим поколениям? Станет ли мечеть объектом, которым потом будут восхищаться?

— Смотря как сделать. Если качественно исполнить представленный проект, то, мне кажется, станет, потому что она выглядит необычно, люди еще не видели такой мечети. Это новое слово. Ни один бог ни в какой религии не сказал: «Будьте скучными и примитивными и двигайтесь всегда назад, потому что вперед страшно». Все боги говорили наоборот: «Дорогу осилит идущий».

Что значит «благими намерениями вымощена дорога в ад»? Ключевое слово — «намерения»: если ты хотел сделать, но не сделал, тогда в ад. Нужно действие. Поэтому я не сомневаюсь, что люди оценят этот проект, потому что им раскрыли новую страницу истории. Если же все время делать одно и то же, то сколько это может продолжаться? Тысячу лет?

«Даже не хочется рассказывать, как Эйфелеву башню гнобили. Просто эту историю приводят как исключение из правил: сначала проект всем не нравился, а теперь стал символом не только города, но и всей страны» Фото: © Vincent Isore / Keystone Press Agency / www.globallookpress.com

— То, что делают сейчас, тоже ведь когда-то начинали как новое.

— Конечно. Все важные и классные объекты, о которых мы сегодня вспоминаем и говорим, для своего времени всегда были необычными, это всегда был прорыв. Исключений не существует. Можем заключить пари, что если об объекте, когда он создавался, говорили, что это классный пример мечети, церкви, вокзала или городской ратуши, то он не стал ничем выдающимся для последующих поколений. Все, что оказалось для нас настоящей памятью, когда создавалось, было чем-то невероятным.

Например, собор Василия Блаженного. Вспомните Москву Ивана Грозного до появления собора. Было ли что-то похожее? И каждый мог сказать: «Дорогой, что же это за проект? Не в русском духе, ни на что не похож, тем более делали иностранцы». Но шанс был использован, и теперь это икона Москвы. Даже не хочется рассказывать, как Эйфелеву башню гнобили. Просто эту историю приводят как исключение из правил: сначала проект всем не нравился, а теперь стал символом не только города, но и всей страны. Дело в том, что история с Эйфелевой башней типовая — такие проекты всегда необычны.

Более того, то, чему на стадии проекта рукоплескали, что ожидалось выдающимся, как правило, таким не становилось. Например, в Италии делали так называемую «вставную челюсть» как символ Рима. Дворец сделали очень традиционным. Никто в него как в символ Рима не верит, над этим постоянно хихикают, он неоднозначной репутацией обладает и точно не является никаким символом. А арки триумфальные символом являются. Собор Святого Петра, Пантеон — тоже. Все это — вещи оригинальные, новаторские. Та же, что пытается попасть в тренд, не будет таковой.

— Вы бывали в Казани?

— Конечно, там стоит мой объект — Дворец водных видов спорта.

— В таком случае как оцениваете место строительства мечети, где сходятся Волга и Казанка, а река делает Великий Волжский поворот?

— Идея фантастическая. Я считаю, что сделать на воде такой объект — это сравнимо с Сиднейской оперой. Это такого уровня заявка.

— Вы работали с бюро «Цимайло Ляшенко и Партнеры»?

— Да, они делают много проектов в Москве. Сразу скажу: мечети в столице они не проектировали. И это хорошо, что такая задача стоит перед ними впервые. У меня как у архитектора мои крупнейшие удачи были связаны с тем, что я делал в первый раз. Кстати, Дворец водных видов спорта в Казани стал для меня первым спортивным объектом, и это до сих пор одно из самых классных зданий в Казани, как минимум спортивных.

У «Цимайло Ляшенко и Партнеров» много реализованных проектов жилых домов высочайшего качества и вкуса. Они участвуют в разных конкурсах. Например, у них был классный проект национального космического центра, но он не выиграл, потому что заказчик хотел башню. Так тоже бывает…

— Сможет ли бюро довести проект до конца?

— Конечно, это опытные ребята, у них отличная творческая команда. В стройке они давно, много качественных построенных объектов.

— Обычно у нас Москва задает тренд, с нее во всем берут пример. Теперь получается, что Казань может стать таким примером, если проект Соборной мечети будет реализован?

— Да, это шанс сделать такое высказывание.

«Возвращаясь к Казани, скажу, что если сделать такую мечеть, то это будет то, что надо, это будет заявка на серьезную архитектуру» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Основная проблема российской архитектуры — это как раз отсутствие ярких вещей в заметных местах городов»

— Как вы вообще оцениваете развитие архитектуры в Москве и регионах России? Чего вам не хватает?

— Я не очень знаю, что происходит в регионах. Я лишь вижу на форумах типа «Зодчество» или биеннале «Архитектура Петербурга», что везде есть симпатичные проекты. Но уровень амбициозности заявок, на мой взгляд, мог быть повыше. Из громких заявок могу отметить проект парка «Тучков буян», в конкурсе были именитые участники, а результат нулевой. Также я видел конкурсы на проект главного здания «Газпрома» и главного здания Сбера. Но у них пока нет продолжения.

Вроде и проекты есть, и архитекторы появляются, но резонансные объекты, которые делают заметными города, к сожалению, не появляются.

— В чем причина? В заказчиках?

— Совокупность причин. Она может быть в заказчиках, среди которых по большей части государство и близкие к нему корпорации, которые могут себе позволить что-то мощное. Из ярких проектов могу только вспомнить башню «Газпрома» в Петербурге. Много споров было вокруг, но в моей системе координат она относится к удачным проектам и сразу показала пример современной, мощной, дорогой, качественной архитектуры в Петербурге. Какой проект может с ней конкурировать? Стадион «Зенит» гораздо слабее. Концепция Кисё Курокавы была сильно изменена не в лучшую сторону.

В других городах мне сложно что-то вспомнить. А раз сложно, значит, ничего такого в них нет. Ну мост во Владивостоке… Он просто большой, его трудно не заметить. Университет на острове Русский по архитектуре скромный. Где можно было что-то сделать яркое, как я вижу, не сделано. Нет таких примеров вокзалов, музеев, театров, даже стадионов к чемпионату мира. Я пытаюсь вспомнить хоть один запомнившийся объект. Кроме «Лужников», которыми я сам занимался (ясно, что они для меня особенные), не могу вспомнить. Питерский «Зенит» очень дорогой, но по архитектуре — без комментариев. При тех деньгах и амбициях он мог быть лучше. Нижний Новгород, Самара, Калининград, Саранск? Это более-менее стереотипные современные стадионы, ярких вещей, которые запомнились бы, нет.

— «Ак Барс Арена»?

— Это просто нормальный уровень некоего среднего стадиона, каких-то прорывов там не случилось. Может быть, «Фишт» в Сочи более запоминающийся, но он строился раньше, еще к Олимпиаде. Однако сейчас стоит вопрос его использования.

В общем, я считаю, что основная проблема российской архитектуры — это как раз отсутствие ярких вещей в заметных местах городов. Поэтому, возвращаясь к Казани, скажу, что если сделать такую мечеть, то это будет то, что надо, это будет заявка на серьезную архитектуру. Таких проектов крайне мало, я их почти не вижу.

«Как развился Китай, который любят ставить в пример? Это максимальное поглощение всего лучшего, что есть мире: технологий, знаний, экспертов, специалистов. Расцвет китайской архитектуры базируется на приглашении архитекторов со всего мира» Фото: © Norbert Eisele-Hein / imagebroker.com / www.globallookpress.com

«Сейчас, к сожалению, делать что-то в России — это скорее репутационный минус, чем плюс, для международных звезд точно»

— Учитывая санкции, спецоперацию, насколько профессиональное сообщество изолировано от зарубежных коллег?

— Сообщество само по себе не изолировано, никто же не запретит общаться. Но тут же дело не в изолированности сообщества, а в том, что иностранные архитекторы сейчас не появятся в проектах в России. Возможно, кто-то будет, но вряд ли большие звезды. Вроде это не запрещено, но архитектура так устроена, что главный гонорар архитектора за проект — его репутационные плюсы. Деньги в проектировании небольшие по сравнению со строительством. Когда шел рост имиджа, в Москве было престижно работать, архитекторы сюда приезжали, так как было много классной архитектуры, и находиться в этой компании считалось престижным. Поэтому люди рвались сюда даже не из-за заработка, который мог быть больше на их родине. Сейчас, к сожалению, делать что-то в России — это скорее репутационный минус, чем плюс, для международных звезд точно. Поэтому я думаю, что мы их тут еще долго не увидим.

— Не отстанет ли из-за этого Россия от мировых тенденций?

— Потом узнаем. Пока еще есть доступ к интернету, можно посмотреть, что там делают. Можно и ездить. Но ясно, что сейчас стало хуже в этом плане. Изоляция ничего хорошего дать не может. Риск от изоляции будет расти, а не падать. Посмотрите, какая архитектура в Северной Корее. Вот пример изолированной страны. Я не знаю там ни одного яркого объекта. И это неслучайно. Более того, много лет в чартах самой плохой архитектуры занимают первые места именно объекты в Северной Корее.

— Но у нас же есть свои выдающиеся архитекторы?

— Дело не в выдающихся архитекторах, а в том, что все классное является плодом сотрудничества. Ваш телефон или ноутбук российский разве? Дело не в том, что русские не могут. Просто все это делается не в капсульном узком мире, а потому, что есть глобализация, общение. В том же Apple работают люди со всего мира, это обмен знаниями, абсорбция лучшего опыта. Поэтому, чтобы прогрессировать, нужна абсорбция, необходимо максимально обмениваться опытом. Как развился Китай, который любят ставить в пример? Это максимальное поглощение всего лучшего, что есть мире: технологий, знаний, экспертов, специалистов. Расцвет китайской архитектуры базируется на приглашении архитекторов со всего мира. Там сейчас много своих выросло на конкурентном поле, что мы и у себя пытались сделать. Но в базе то, что они сначала работали с лучшими архитекторами мира.

«В Москве много того, что нуждается в дальнейшем развитии и улучшении, даже прекрасно развитая транспортная инфраструктура. Мы ее закончили? Я так не могу сказать» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Делали много всего, что вызывало протест у застройщиков, которые говорили: «Всю жизнь так строили, и все было нормально»

— Если вернуться к Москве, в которой вы работаете, то какие болевые точки вы бы выделили? Например, в Казани после пандемии обострились проблемы негармоничного развития города, пригородов, когда узкие дороги, нет детских садов, школ.

— Городов без проблем не существует. Только мертвые города без проблем. В любом живом городе масса ситуаций, которые требуют решения, это даже проблемой не назовешь. Если человек голоден и ему надо поесть — это проблема? Это естественный ход его жизни. Смотря как относиться. Я не считаю, что это проблема. Есть запрос на изменение, и надо на него реагировать.

— Есть ли тем не менее в Москве болевые точки в архитектуре, градостроительстве?

— В Москве много того, что нуждается в дальнейшем развитии и улучшении, даже прекрасно развитая транспортная инфраструктура. Мы ее закончили? Я так не могу сказать. Программа реновации тоже движется. Есть куча вещей, которые надо доделывать или начинать делать, масса территорий еще требует развития. Например, проекты «Южный порт», «Большой Сити» — это все то, что еще в начале пути. Вот вам вызов. Я не считаю это болевой точкой.

Например, возьмите Мехико или Рио-де-Жанейро, где много фавел. Вот это я считаю проблемой. Еще попробуйте ее решить, так как люди просто не хотят уезжать оттуда. Или в Дели места, где люди живут на помойках. И главная причина этого в том, что люди считают, что это нормально.

— Вам нравится нынешний центр Москвы? Я помню, какой была столица, допустим, в 2010 году, и вижу, как она изменилась за этот срок.

— Смотря с чем сравнивать. Москва — это мой родной город. Мне центр нравится сейчас в сто раз больше, чем было 10 лет назад, и в сто раз меньше, чем это может быть через 10–20 лет. Я вижу, что можно сделать еще намного круче. Что значит «нравится»? В моменте, в сравнении с прошлым — да, нравится. Вопрос: надо ли на этом остановиться? Нет, потому что можно еще лучше.

— Насколько жестко сейчас власти Москвы регулируют застройку по высоте, внешнему виду, благоустройству? И только ли в центре?

— У нас жесткое регулирование по всему городу. Я думаю, что в Москве самые жесткие требования по стране. Мы регулируем на всех уровнях документов, начиная с правил землепользования и застройки, регулируем плотность, процент застроенности, высоту, внешний вид, материалы, благоустройство. Москва имеет очень продвинутый цифровой двойник, все действия, даже минимальные, не только архитектурные, но и инженерные, по коммуникациям увязываются друг с другом. Есть вертикаль контроля: все органы власти администрируют на своем уровне. Вам очень сложно что-то нарушить: если вы справились с одним, а потом нарушили, то следующая инстанция вас отконтролирует. Например, если вы получили у нас архитектурно-строительное решение, но построили с нарушениями, то стройнадзор заставит переделать. Поверьте, это залог успеха.

Говорят, «Москва похорошела», это что-то вроде шутки, но мне это шуткой не кажется. Москва реально похорошела, с этим уже никто не спорит. А почему так получается? Потому что регуляция действительно очень жесткая. Причем сейчас это меньше чувствуется, так как люди выстроились, те, кто в строительстве, уже знают требования, движутся в определенном направлении. Когда мы начинали этот путь, это были своего рода военные действия, конфликты, люди не понимали, зачем что-то менять, почему надо старые панельные дома преображать. Делали много всего, что вызывало протест у застройщиков, которые говорили: «Всю жизнь так строили, и все было нормально». Но нет, было ненормально. Теперь режим перестройки прошел.

— Как вам удалось донести до девелоперов требования по качеству архитектуры?

— Это была огромная работа. Провели много семинаров, форумов, дискуссий, выпустили стандарты, все документы в открытом доступе, ввели некоторые запретительные меры. Но главное, что мы всегда находимся в диалоге: город – девелопер – архитектор.

«Надо сказать честно, немногие люди на работе занимаются своим любимым делом, к сожалению» Фото предоставлено Сергеем Кузнецовым

«Я считаю, что скопление гаражей в современном городе — нездоровая ситуация»

— На форуме «Арх Москва» вы с Ильсияр Тухватуллиной затрагивали тему «третьих мест». В Казани, например, собираются преобразовывать гаражные кооперативы. В Москве все эти процессы начались раньше. Какие советы дадите казанским градостроителям, архитекторам по развитию «третьих мест»?

— Это наш московский термин — «третье место». Мне кажется, в Казани очень хорошо чувствуют, особенно со времен работы там Наталии Фишман, к которой я с большим уважением отношусь. Она не только в Казани, но и в Татарстане многое сделала. То, что она делала, — это и есть тема «третьего места» — места, где человек максимально чувствует свою жизнь. Надо сказать честно, немногие люди на работе занимаются своим любимым делом, к сожалению. Спать всем тоже нравится, но это вынужденная необходимость. А то, что между сном и работой, еще треть жизни — это и есть «третье место», которое насыщено тем, что людям нравится: культурными событиями, общением с семьей, близкими, детьми, животными. Города советского типа не уделяли вообще внимания этой части жизни. Было важно, где человеку переночевать и где работать, а что он будет делать в промежутке — его личное дело, сам справится, а нас не касается. На самом деле еще как касается. Если человек живет счастливой жизнью, то он и в работе более эффективен, и живет дольше, и наклонности у него более здоровые. Оказывается, это ключевое. Поэтому надо развивать библиотеки, театры, кинотеатры, спортивные объекты, разрабатывать беговые маршруты — то, от чего человек получает радость. Просто если все строится не вокруг радости, то вокруг чего? Зачем тогда весь прогресс, если ты не можешь получать удовольствие? Зачем человечество что-то изобретает?

— Но что делать с теми же гаражами — советским наследием? Это же напряженная тема. Что делает с гаражами Москва?

— Есть разные способы. Когда строили инновационную долину МГУ, снесли тысяч шесть гаражей: кого-то выкупили, кого-то за незаконное строительство снесли. Я считаю, что скопление гаражей в современном городе — нездоровая ситуация. Наверное, можно что-то придумывать, но ничего толкового не выйдет. Я бы сделал следующее.

Гараж — это теперь не место хранения машины, это уже комьюнити-центр: люди там тусуются, время проводят, в карты играют, выпивают. Значит, есть запрос на «третье место», он не реализован. Это работа сложная, непростая, но людям сначала надо предложить другую программу, что они могут делать в городе. Постепенно стоит заниматься изъятием гаражей, переводом хранения машины в более цивилизованный вид, а использовать территорию более эффективно. Программа непростая, но ее надо реализовывать пошагово.

— Как вы думаете, мегаполисы по-прежнему остаются точкой притяжения и перетока жителей? Может, после пандемии и распространения удаленной занятости ситуация изменилась?

— Мы живем в эпоху роста размеров мегаполисов и сокращения количества городов. Когда-то была эпоха новых городов, сейчас они появляются очень редко, а старые активно исчезают, превращаются в деревни. Человечество выбрало для себя модель собирания в большие кучи, потому что в этом, очевидно, есть плюсы. Когда большая плотность населения, ты можешь позволить себе то, чего не можешь при редкой плотности. Например, транспорт более удобный, в деревне же метро не построишь. Ты можешь позволить себе иметь большие театры, музеи, университеты, ты можешь позволить себе много деловых и брачных партнеров, есть возможность обращаться в более современные клиники. Очень много плюсов дает большое скопление людей, именно того, что для человека в жизни важно. Поэтому тенденция увеличения мегаполисов суперчеловеческая. А если тебе вдруг захочется неделю или две провести в деревне, то можешь без проблем туда поехать.

Так что будущее за мегаполисами, если не возникнет какая-то другая идея. Технологии в теории могут развиться так, что людям физическое плотное соседство может стать ненужным. Но я пока не вижу этого на горизонте событий. Думаю, это еще нескоро, если и произойдет, а может, не произойдет никогда. Пока что все эти «зумы», «скайпы» и телефоны не заменяют для нас друг друга.