Сергей Кара-Мурза: «Социализм был эффективен как проект людей, испытавших беду»

Сергей Кара-Мурза: «Мы старались восстановить образы нашего прошлого, делали наскоро, включая свои воспоминания. Я это делал, вспоминая моих дорогих друзей, которые пошли по другому пути. Это была катастрофа» Фото: © Сергей Пятаков, РИА «Новости»

 «Философы утверждали, что образ будущего собирает людей в народ»

— Сергей Георгиевич, сегодня, 7 ноября, мы тихо празднуем 104-ю годовщину Октябрьской революции. Тихо — потому что не слышно ни заздравных речей, ни диспутов, ни даже обычных рассказов о прошлом. Над СССР, как над погибшей Атлантидой, сомкнулись воды забвения. Среди немногого, что нарушает этот заговор молчания, — ваша книга «Советская цивилизация», которая вышла еще в самом начале 2000-х годов…

— Книга «Советская цивилизация» написана мною для того, чтобы передать потомкам знание об этом времени. Моей задачей было представить картину СССР — великой цивилизации и ее последующего распада. Все равно прошлая сила этой цивилизации вошла в ядро мировоззрения. Книгу читают, но она помогла лишь частично восстановить образ прошлой страны и представила некоторые системы и структуры СССР и других стран (основываясь на личном опыте). Восприняли ли это потомки? Для них все это происходило уже очень давно. Но донести до них исчезающие знания было необходимо. Ведь уже молодежь времен перестройки показала поразительное невежество в представлениях о революции и строительстве СССР. Это не вина молодежи, но такая степень невежества стала национальной угрозой. Наследие русского коммунизма сделалось историей, туманным преданием.

В пространстве 1988–2021 годов мы могли только убирать мусор хаоса и восстанавливать минимальный порядок в мышлении и сознании. Над нами летят тучи невежества. Мы старались восстановить образы нашего прошлого, делали наскоро, включая свои воспоминания. Я это делал, вспоминая моих дорогих друзей, которые пошли по другому пути. Это была катастрофа. Понять было трудно, думали непрерывно. Кое-что просветлило. Это была уже серьезная работа. Считалось, что «образы прошлого — ресурс для проектирования будущего», а символы, «приходя из прошлого и уходя в будущее», обретают новые смыслы. Так, как будто они и вяжут цепь времен. Философы утверждали, что образ будущего собирает людей в народ, обладающий волей. Все это сложнее: мы видим, что наши братские народы топчутся на месте уже 30 лет — нет ни векторов, ни целей. Прощупывая пространства, болота и омуты, мы не имеем права «утратить веру в будущее». Но для этого надо восстановить цепь прошлое – настоящее – будущее. Но в нашей символической сфере эта цепь разорвана — большинство людей погружены в прошлое, а настоящее считают выморочным временем, которое надо только пережить. Что же до будущего? Сегодня в России во многих срезах реальности нет действительности, в которой могут «работать» символы, созданные в советский период. Они пока законсервированы в катакомбах. Шекспир сказал: «Развал в стране и всё в разъединенье». Мы сейчас не знаем ни символов, ни новых смыслов. Все, что мы видим, — это какие-то неизвестные эпидемии и психически больных людей.

— Вы ощущаете себя человеком исчезнувшей цивилизации? Ведь вы застали советское государство ровно в середине его эволюции, на границе между сталинской и хрущевской эпохами.

— Мне было всего четыре года, когда я приехал в Казахстан в эвакуацию из Москвы. Шла война, и это обостряло чувства и делало нас, детей, более взрослыми. Помню, однажды я подошел к пустому рынку, где кто-то продавал только квас. Смотрю — стоит с кружкой странный человек, даже страшный: лицо черное от солнца, молчит. Я осторожно отошел и спросил у женщины: «Тетя, кто этот человек?» Я навсегда запомнил смысл того разговора. Женщина тихо объяснила мне примерно так: этот человек — бродяга, он ушел в степь от людей и не знает, куда идет; может, у него горе — мы не знаем; тебе не надо к нему подходить.

А у нас, мальчишек того времени, наоборот, было обыкновение подходить к совершенно не известным нам людям. Нам говорили военные и раненые, вернувшиеся с фронта: «Надо понимать людей, кто они и что делают». Мы беспечными стайками носились по городу без всякого надзора — у всех родители до вечера были на работе. Не раз я видел: идет какая-то женщина и вдруг начинает рыдать, и все на улице бегут к ней, окружают, обнимают, утешают. Такое было чувство единения и коллективизма! И тоже все бегут, если кто-то упал и ушибся. Возможно, поэтому дети были неосторожны, потому что знали: если что, тебя схватят и бегом понесут к врачу (на себе испытал). Врачи были часто совсем старенькие, но как внимательно они нас осматривали и лечили! Не только конкретную травму или болезнь, а всего тебя, все косточки.

Можно сказать, что у нас тогда было очень развито правовое сознание — вернее, сознание наших прав. И не в законах было дело, а в том, что люди себя уважали — каждый согласно своим представлениям о достоинстве. Многие мальчики не умели этого выразить, но, если что, упрутся, смотрят исподлобья и твердят: «А чего? А чего?» Я был покладистее прочих, но и то упирался, если мои права нахально ущемляли.

Помню, в Москве жили мы на Ленинградском проспекте, около бывшего ресторана «Яр». Именно в нем, кстати, после войны заседали представители союзнических держав: Эрнест Бевин, Жорж Бидо, Джордж Маршалл и Вячеслав Молотов. Тогда шутили: «Отгадай загадку: два Б, два М, а вместе ни бе ни ме». К «Яру» подкатывали большие машины с флажками, и мальчишки сбегались посмотреть. И вот как-то раз — не знаю, что меня дернуло, но я нашел какой-то железный цилиндр типа школьного пенала, крутил его в руках и вдруг взял и кинул его катиться по мостовой, туда, где шли машины. Автомобили великих людей, а им что-то кинули. Какой-то человек бросился навстречу и схватил цилиндрик, а другой подскочил ко мне со злым лицом. Я и не думал убегать. Первый принес эту штучку, они ее посмотрели, и один погрозил мне пальцем. Тогда я даже не сообразил, как могла быть понята моя глупая выходка.

Со временем к «Яру» пристроили здание — внешне точь-в-точь по стилю. Стала гостиница «Советская» — для высших чинов. Аденауэр там жил, потом Неру с дочерью Индирой Ганди приехал. В окне там маячила маленькая вывеска: «Парикмахерская». И вот как-то я говорю приятелям: пойдем пострижемся. Обычно мы стриглись наголо в бане всего за 10 копеек. А тут мы пошли в гостиницу. Там кругом мрамор, позолота, фарфор. Парикмахерская — просто чудо тогдашней техники и дизайна, накрахмаленные простыни. Парикмахер сразу обрушился на нас: «Вы куда, шпана?» Я отвечаю: «Стричься!» Он: «А ну вон отсюда, идите в баню!» Ребята меня тянут, мол, пошли отсюда, Мурза. Но я уперся и говорю: «Я пришел стричься. Отказать не имеете права, потому что вывеска на улице. Стригите». Парикмахер удивился, посадил меня в кресло и говорит, чтобы уязвить: «Ладно. Но учти, если хоть одну вошь найду, уйдешь наполовину остриженный». Я про себя усомнился, что он имеет право так строго наказывать. А с другой стороны, может, завтра в этом кресле будет Джавахарлал Неру стричься, а тут моя вошь. В общем, для компромисса я принял условия парикмахера. Постриг он меня, а вывеску потом сняли.

Одной из основ советского общества была солидарность, признание того, что человек не атом и он включен в крупные «молекулы» солидарных связей. Между тем австрийский экономист и философ Фридрих фон Хайек еще в 1984 году заметил, что для существования и успешного функционирования рыночной экономики необходимо, чтобы люди освободились от некоторых природных инстинктов, среди которых он как раз выделял инстинкты солидарности и сострадания. Причем философ признавал, что речь идет о природных, врожденных инстинктах, которые предстоит вырвать из сердца, чтобы постепенно превратить человека в новый биологический вид. Но ведь это как раз то, к чему призывал Фридрих Ницше, создавая образ своего безжалостного сверхчеловека, находящегося «по ту сторону добра и зла». Те, кто сумеет отказаться от своих природных инстинктов и культурных табу, и составят со всей очевидностью пресловутый «золотой миллиард». Так можно дойти и до того, что будет устранено табу на убийство ближнего, поскольку человек, принадлежащий к иному виду или роду, — вроде уже не ближний.

«Вспомните: Юрий Андропов, став генсеком, обмолвился: «Мы не знаем общества, в котором живем». В этом признании было предчувствие катастрофы» Фото: Фридрих Гальбек, wikimedia.org, (CC BY-SA 3.0)

«Ленину приходилось принижать оригинальность своих тезисов, прикрываться Марксом и пролетариатом»

— В вашем исследовании советской цивилизации обычные человеческие воспоминания переплетаются с заметками мыслителя, и это делает их особенно ценными. Последняя ваша книга, которая увидела свет в нынешнем 2021 году, называется «Новое Средневековье XXI века, или Погружение в невежество». Причем из этого процесса погружения в невежество вы не исключили и Советский Союз. Почему? Разве Советская Россия с первых лет своего существования не базировалась на просвещении и знании? Ликвидация неграмотности, открытый доступ в университеты, просветительские общества, пропаганда науки и так далее — здесь можно многое перечислить.

— Наш народ прошел через войны с Востока и Запада, создал сложные истоки и системы, горел в гражданских войнах, видел расколы и соединился. Сейчас мы находимся в трудном переходе, ищем дороги будущего. Вспомните: Юрий Андропов, став генсеком, обмолвился: «Мы не знаем общества, в котором живем». В этом признании было предчувствие катастрофы. Значит, что перед нами — стихия и, куда все движется, неизвестно. Это оценка последнего этапа СССР. И сегодня на нас давят многие силы: субъекты угроз, катастрофы и массовая аномия (состояние дезорганизации социальных норм и институтов — прим. ред.), преступники и жестокие мессианские идеи, пандемия и болезнь, бедность и безработица, болезненная психика и невежество…

Моя новая книга о людях прошлого и настоящего, тех, кто не знает и не понимает образы, картины, их смыслы и возможные последствия. Эти люди ошибаются, тратят силы, ресурсы и надежды, а это и есть состояния невежества. Но всегда найдутся несколько людей, которые постепенно учатся понимать образы и смыслы и помогают в этом другим.

Разумный человек сначала исследует картину мира, абстрагируясь от своей нравственной оценки объекта. Реальный объект изучается в контексте, позволяющем представить его с разных аспектов. Более того, надо видеть и понять общую картину, ее историю и движение. Так врач ставит достоверный диагноз болезни пациента независимо от того, симпатичен ему тот или противен. Так и фронтовая разведка добывает достоверное знание о противнике — делая акцент на реальности, а не на ярости. Они действуют беспристрастно, объективно, рационально, даже если объекты неопределенны.

Так и ученый (после ХVII века): наука тоже провозгласила беспристрастное (объективное) знание как самоценность. Миссия науки — познать то, что есть, независимо от того, как должно быть, хотя объекты сначала показывают кусочки своих образов и ученые долго ищут явные образы и много ошибаются. Научные революции создают разрывы непрерывности и накопляют знание — и это отвергает саму возможность предвидеть главные черты новых систем. Так мы видим проблемы, но они уходят — и мы рады, иногда спорим. Все хорошо!  

Эйнштейн сказал: «Слова языка, написанные или произнесенные, кажется, не играют никакой роли в механизме мышления, который полагается на более или менее ясные визуальные образы». Но почему же мы при кризисе или «перестройке» не создаем себе картину нашего мира и образов новых поколений, а кидаемся к старому истоку и устою? Ведь динамичные и нестабильные общности идут вперед — даже в сфере угроз и невежества. Почему мы всегда держались за истоки и не изучали угрозы распада общностей и материи?!

— Читая ваши книги, легко прийти к выводу, что Владимир Ленин, классик марксизма-ленинизма, не являлся ортодоксальным марксистом. Когда ему это было нужно, он легко отказывался от постулатов Маркса – Энгельса и «сим победил». Что до Сталина, то вообще непонятно, верил ли он в формально господствующую идеологию или только умело использовал ее в своих целях. Зато после 1953 года внутри СССР произошел возврат к каноническому, ортодоксальному марксизму, который, следуя вашей логике, сработал не за, а против нашей страны.

— Знаете, еще будущий лидер компартии Италии Антонио Грамши отметил эту особенность, о которой вы говорите. В статье под названием «Революция против „Капитала“» (5 января 1918 года) Грамши высказал важную мысль о русской революции 1917-го: «Это революция против „Капитала“ Карла Маркса. „Капитал“ Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата». И далее: «События вышли за рамки идеологий. События взорвали критические схемы, определяющие, как российская история должна развертываться в соответствии с канонами исторического материализма. Большевики отвергли Карла Маркса, и их четкие действия и победы являются свидетельством того, что каноны исторического материализма не настолько незыблемы, как кому-то казалось и как кто-то думал». После этого остается только недоумевать, как можно было для ключевой доктрины советского социализма взять за основу политэкономию капитализма Маркса!

— Хорошо, а что тогда стало реальной основой для социализма ленинского типа?

— Это крестьянский социализм плюс Ленин, его оригинальная философия. Сама по себе идея совместной обработки земли и производственной кооперации бытовала в российской крестьянской среде давно, задолго до колхозов, коллективизации и даже революции. Община накладывала на земледельцев определенные ограничения, но она же служила им опорой. Крестьянин знал, что, если он в своей тяжелой жизни попадет в трудное положение, ему обязательно помогут. Да, не иметь возможности полностью распоряжаться своим урожаем, а часть его сдавать в общину для создания неприкосновенного запаса на случай недорода — это стеснение. Но буквально в каждой крестьянской семье была жива память о голодном годе, когда этот запас спасал жизнь, и потому тоталитарное общинное правило ценилось крестьянами выше глотка свободы. Крестьяне по данному поводу говаривали: «Если нарушить общину, нам и милостыню не у кого попросить будет».

Поначалу Ленин следом за другими социал-демократами писал о необходимости освободить крестьянина от оков общины. Это был типично либеральный западный взгляд, согласно которому быть свободным индивидом всегда лучше, чем входить в солидарный человеческий коллектив. Однако после 1908 года Владимир Ильич уже по-иному представлял себе смысл спора марксистов с народниками. Произошел серьезный разрыв с западным марксизмом, сдвиг в сторону неявной политэкономии, первой фазы образования Советов. Любопытно, что, когда уже в Советском Союзе начался массовый исход крестьян из деревни в город, общинные традиции нашли себе другое выражение — в трудовых коллективах, которые создавались на каждом социалистическом предприятии.

Мы мало вникали в роль монархического государства России в народном хозяйстве. Но вот суждение Макса Вебера: «Представление, что земельная собственность подлежит суверенному распоряжению государственной власти, было глубоко укоренено исторически еще в московском государстве, точно так же, как и община». Поэтому Ленин следовал требованиям реальной жизни, презирая собственные вчерашние догмы. Но он делал это, не перегибая палку в расшатывании мышления своих соратников. Приходя шаг за шагом к пониманию сути крестьянской России, создавая «русский большевизм» и принимая противоречащие марксизму стратегические решения, Ленин сумел выполнить свою политическую задачу, не входя в конфликт с общественным сознанием. Ему постоянно приходилось принижать оригинальность своих тезисов, прикрываться Марксом, пролетариатом и тому подобное. И он всегда поначалу встречал сопротивление почти всей верхушки РСДРП, но умел убедить товарищей, обращаясь к здравому смыслу. Впрочем, его партия формировалась из тех, кто умел сочетать «верность марксизму» со здравым смыслом. Остальные поочередно откалывались — Георгий Плеханов, меньшевики, Бунд, троцкисты.

Кстати, уже коммунистический Манифест проявил важные противоречия. Ведь он предлагал такой образ прогрессивного общественного развития, проходя формацию капитализма: «Буржуазия подчинила деревню господству города. Она создала огромные города, в высокой степени увеличила численность городского населения по сравнению с сельским и вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни. Так же, как деревню она сделала зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы — от буржуазных народов, Восток — от Запада».

Заметим, что здесь крестьянство, крестьянские народы и Восток представлены как собирательный образ врага, который должен быть побежден и подчинен буржуазным Западом. Это формула мироустройства — война цивилизаций, оправданная теорией формаций. Но с 1930 по 1950 год латентный конфликт между ортодоксальными марксистами и большевиками (с их базой советских почвенников) еще не был слышен. Он был активизирован после срочной программы послевоенного восстановления.

«Революция 1917 года позволила вырваться из такой ловушки и создать новаторскую советскую систему жизнеустройства» Фото: Журнал «Нива», wikimedia.org, общественное достояние

«Антисоветский марксизм парализовал советских людей, которые с колыбели росли под портретом Маркса»

— Так что же произошло после 1950 года? И что такое «антисоветский марксизм», о котором вы пишете как о некоей зловещей силе, которая помогла разрушить СССР? Это и есть марксизм в чистом дистиллированном виде, не разбавленный ленинской и сталинской мыслью?

— У советских теоретиков-экономистов основой разработки политэкономии стали труды Маркса и Энгельса — в отрыве от реальности и СССР, и Запада. Власть в СССР после 1950 года не видела сложных проблем конфликтов между механической и органической солидарностью и не понимала процессов, происходящих на Западе. Созданная же после перестройки «органическая солидарность» больше похожа на «дикий капитализм».

Давайте по порядку. Очень грубо наш кризис, который длится по сию пору, можно определить как кризис традиционного общества в ходе модернизации — уже под давлением мирового капиталистического режима. Революция 1917 года позволила вырваться из такой ловушки и создать новаторскую советскую систему жизнеустройства. Но во второй половине ХХ века советская система не справилась с задачей удержать культурную гегемонию в послевоенных поколениях городского общества — недовольная интеллигенция вела «молекулярную агрессию» в сознание. Взял верх антисоветский проект, внушили массе идею обновления через самоотречение. Произошло скачкообразное увеличение многообразия жизненных форм. Все эти новые стили не соотносились с нормами и советской системы, и современного капитализма.

В сознании старших поколений совмещались героическая и трагическая реальности. А ХХ съезд КПСС разрушил несущую опору государства — смысл прошлого. Сейчас молодежь с трудом представляет фактор, на который не обратило внимания наше образование: советское общество до 1950-х годов было скреплено механической солидарностью. Эта разновидность солидарности требовалась для войны.

Тот социализм, что строили большевики и весь народ, был эффективен как проект людей, испытавших беду. Но этот проект не отвечал запросам общества благополучного — уже пережившего и забывшего беду как тип бытия. Подростки и молодежь 70–80-х годов ХХ века были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а советская власть говорила с ними на языке «крестьянского коммунизма», которого они не понимали, а потом стали над ним и посмеиваться.

Огромный изъян наследия советской символической сферы состоял в том, что из нее тщательно вычистили результаты обдумывания и переживания наших поражений и ошибок. В 1950–1960-е годы вышли на арену шестидесятники, цвет нашего обществоведения. А за ними постепенно пошла и верхушка КПСС — и зашла в тупик. Обществоведы-шестидесятники оказывали большое воздействие на интеллигенцию. Системы механической солидарности и органической солидарности столкнулись в тяжелом конфликте. При этом общности и группы изменились или распались.

Только во время перестройки люди стали понимать, куда процесс движется, хотя уже в 1955 году можно было увидеть сигналы. Вот в 1950-е на философском факультете МГУ вместе учились Мераб Мамардашвили, Александр Зиновьев, Борис Грушин, Георгий Щедровицкий, Юрий Левада. Об этой когорте писали: «Общим для талантливых молодых философов была смелая цель — вернуться к подлинному Марксу». Их было больше, и они являлись элитой, близкой к власти. Все они очень яркие люди, в сфере гуманитарной интеллигенции были известны и как прекрасные друзья, с ними многие были лично знакомы. Вокруг них возникали кружки студентов с разных факультетов, они читали Маркса и обсуждали его тексты. Но картина мира этих революционеров постепенно заводила в безвыходный тупик.

Таким образом, главным идейным оружием антисоветской элиты во время перестройки стал антисоветский марксизм. Это словосочетание до сих выглядит парадоксальным, но оно отражает фактическую реальность. Антисоветский марксизм парализовал советских людей, которые с колыбели росли под портретом Маркса. Страшное потрясение в том, что никто не заметил ничего необычного. Талантливые молодые философы поверили в догмы и гипотезы Маркса, которые устарели уже в 1880-е годы. Так советская интеллигенция постепенно приняла соблазн этого иррационального мессианского невежества. Большинство увидело надвигающуюся угрозу только после 1985-го, но и это большинство лишь сейчас научилось видеть исток данного процесса. Так, во вторую половину ХХ века все мы погружались в невежество, которое по-разному подтачивали и СССР, и нашу культуру, и общество.

Прозрения стали приходить позже. В 2008 году российский демократ Юрий Афанасьев неожиданно сказал: «Вы правы, результат реформ катастрофичен, и, наверное, не могло быть по-другому. Мы на самом деле были слепыми поводырями слепых». Вот уникальный случай: Андрей Дмитриевич Сахаров — советский ученый, окончил МГУ, стал академиком АН СССР, как великий физик трижды удостоен звания Героя Социалистического Труда. Но почему же образом зла у него стал СССР, где он родился, учился, работал в коллективе замечательных ученых? И притом что он был избран народным депутатом СССР!

Мы не знали, что интеллигенция — особая общность, и не понимали, как изменяются ее новые поколения. Эти процессы увидел философ Георгий Петрович Федотов, наблюдая молодежь в эмиграции, в контакте с европейцами. Он писал: «Каждое поколение интеллигенции определяло себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная — на 10 лет — новую эру. Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила она сама в вечной жажде самосожжения».

Да, мы проиграли холодную войну — у нас не было знания. Но уже мы давно знали, что у нас строй не капитализм и не социализм. Те проекты 1970–1980-х годов, которые мы разрабатывали вместе с мировыми бригадами, остановились — почти все сотрудники исчезли и пропали. Все они получили культурную травму, стресс был таков, что мы не помним свои работы. Если мы их находим, то с трудом верим, что это наши тексты — они даже кажутся ценными сейчас. Потому что они созданы в сферах дисциплин реальной науки. Эти осколки в раскопках.

«В нашей детской жизни отражалась жизнь взрослых, а там шовинизма не было ни в традиции, ни в идеологии» Фото: © Анатолий Гаранин, РИА «Новости»

«А у нас старики говорят, что через 7 лет Советский Союз восстановится»

— Одним из главным принципов советской цивилизации был интернационализм. Сейчас много говорят о том, что он являлся надуманным, формальным и на самом деле в СССР пострадали многие народы, пережившие массовую депортацию, — прежде всего калмыки, чеченцы и крымские татары. Или интернациональная доктрина все-таки была действенной?

 — Интернационализм в СССР, можно сказать, был бытовым (хотя этот эпитет чаще всего прилагают к разного рода национализмам). Я уже говорил о том, что в раннем детстве во время войны оказался в эвакуации в Казахстане. Помню, что в казахской деревне нас называли выковырянными (эвакуированными). Нас разместили по колхозным избам. Я много ходил по деревне и ее окрестностям, далеко-далеко — до Кустаная. Так вот, мне встречалось много разных людей: русские, казахи, немцы и много приехавших. В нашей детской жизни отражалась жизнь взрослых, а там шовинизма не было ни в традиции, ни в идеологии. Казалось бы, наши отцы в то время массами гибли под ударами немцев, а здесь — вот они, немцы, отселенные с Запада. Но ни у кого и в мыслях не было их в чем-то подозревать.

Помню, летом 1942 года я шел по степи — мать на току, я поиграл с пшеницей и пошел путешествовать. Ушел далеко, ничего не видно кругом, и пришел к странному домику. В нем что-то стучит, работает машина. Открылось окошечко, и показалось сморщенное лицо старухи-казашки. Посмотрела она на меня, потом исчезла, а потом опять выглянула в окошечко и протягивает мне вниз кусочек хлеба с маслом. Это была маслобойка, и все масло до грамма шло на фронт. В последний раз я ел масло до войны и не помнил его вкуса, а теперь попробовал его в «сознательном возрасте». Ничего вкуснее не приходилось мне пробовать с тех пор. Мы не обмолвились со старухой ни словом, она вернулась к своей машине, а я пошел дальше.

Когда я стал студентом, у нас на курсе было много иностранцев  — примерно пятая часть. В нашей группе, помимо китайцев, встречались и другие — например полька. Худая, как комар, но очень элегантная и сильно озабоченная на антисоветской почве. Приятно было с ней беседовать — скажешь что-нибудь в шутку, она вспыхивает как порох. С венграми было посложнее — хладнокровные, главное, они признавали, что советские войска спасли их от гражданской войны. Причем такой, что перебили бы друг друга дочиста, много там имелось старых счетов. В общем, с иностранцами из Европы нам на курсе разговаривать было непросто. Только немцы на все плевали, их ни венгры, ни даже полька растрогать не могли. Они тогда твердо стояли на позициях марксизма-ленинизма и усердно учили химию.

Ностальгия по этому социалистическому братству осталась и сегодня у многих народов, входивших в состав СССР или живших в социалистическом лагере. Приведу еще один случай: в 1993 году в деревне я строил дом, а мой сосед поставил на меже вагончик, и в нем завелись люди — бригада строителей. Все они съехались издалека по зову своего атамана Саши (таджик) — из-под Винницы, из Мордовии и Таджикистана. Меня они звали дядей Сережей, а Коля-таджик — меня просто дядей. Приехал он из-под Курган-Тюбе (третий по величине город Таджикистана, ставший одним из очагов гражданской войны, — прим. ред.), из самого пекла, с выбитым глазом и поврежденным лицом. Трясся от холода, и я дал ему шинель и мою телогрейку. А ведь он в своем городе принадлежал к элите — скорой помощи. Теперь он превратился в какое-то двойное существо. Однажды он собрался в город — звонить домой. Надел костюм, галстук. Вышел из вагончика другой человек, его было не узнать — интеллигентный, элегантный, уверенный в себе.

Так вот, в Коле жила глубокая животная тоска по советскому строю. Я встречал ее и в других таджиках из горячих мест. Стоило ему выпить, он встревал в любой разговор и безо всякой с ним связи сообщал: «А у нас старики говорят, что через 7 лет Советский Союз восстановится».

«О чем же вы думали, когда русских гнали и советскую власть свергали?» — спрашивал я его. «Да разве это мы? — разводил руками Коля. — Это же все из Москвы шло…»

Считалось, что основа СССР — единство и солидарность советского народа. В Конституции 1977 года было коротко сказано: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу». Однако ко времени перестройки эта статья утратила реальный смысл, поскольку после 1955-го произошли изменения — быстрое развитие органической солидарности. Для множества людей советский строй был их достоянием, но в такой форме это стало преданием. Советские люди и искренние коммунисты не могли понять политической системы перестройки, так как оказались связанными давно устаревшими понятиями и структурами. Очевидно, что современного знания почти никто не имел и практически почти все были недееспособны в политике — и левые, и правые, и исследователи общественной науки. Достаточно посмотреть статистику 1990-х.

Вот важный тип культурной травмы: «Прошли через статус незанятого с 1992 по 1998 год примерно по 10 миллионов каждый год и всего более 60 миллионов человек; из них рабочие составляли около 67 процентов, то есть более 40 миллионов человек». А после 1990-х в России появилось новое понятие — «прекариат» (класс социально неустроенных людей, не имеющих полной гарантированной занятости, — прим. ред.). Возник новый класс, не связанный производственными отношениями ни с предприятиями капитала, ни с учреждениями государства.

Социолог культуры Леонид Ионин писал в 1995 году: «Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом. Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, то есть на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции. И наоборот, разрушение таких биографий ведет к прогрессирующей дезинтеграции общества и массовой деидентификации. Наименее страдают в этой ситуации либо индивиды с низким уровнем притязаний, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией. Авантюрист как социальный тип — фигура, характерная и для России настоящего времени».

«В данной тяжелой ситуации из-за пандемии COVID-19 многие историки напомнили, что «болезни влияют не только на медицинскую науку и общественное здравоохранение, но и на искусство, религию, интеллектуальную историю и войну» Фото: Собисевич А.В., wikimedia.org, (CC BY-SA 3.0)

«В ходе глобализации был создан хаос, который породил глобальную пандемию»

— Советские фантасты прошлого века мечтали о XXI столетии как об эре коммунистического братства и планетарного единения. Вопреки этим прогнозам к концу первой четверти XXI века мы получили пандемию COVID-19 со всеобщим разъединением и новым железным занавесом, который опустился над миром под предлогом бесконечных локдаунов. Что вы как мыслитель, написавший знаменитую книгу «Манипуляция сознанием», думаете о нынешней коронавирусной эре?

— Еще в ХIХ столетии философы увидели и обдумали синтез двух источников — революции и пандемии. Эти источники проходят через ужас катастроф, но потом они, возможно, выйдут на дорогу к счастью. Но позже такой синтез был заменен источниками империализма и войнами. Консервативные идеологи Европы после Реставрации — и особенно после революции 1848 года — взяли на вооружение для объяснения революционных процессов модель – метафору эпидемии.

Эта модель распространения инфекционных заболеваний была уже хорошо разработана в медицине и широко известна. Представление революции как «политического нездоровья» и «психической эпидемии» эффективно использовалось властями — по прямой аналогии с понятными противоэпидемическими мерами возникли механизмы цензуры и превентивного заключения (карантина).

Наши революции и пандемии следует рассматривать отдельно, здесь нам надо представить картину Запада. Вот пример из доклада: «Преступники эксплуатируют кризис COVID-19». Полицию послали сдерживать пандемию, но их мало — и наверх вышел криминал. Мы увидели целую область страны во власти организованных преступных групп, которые быстро создали криминальные глобальные транснациональные корпорации — со своей логистикой, экономикой, наукой, политикой, культурой и армией. Преступники используют пандемии для проведения захвата части материальных и финансовых ресурсов медицинской, фармацевтической отраслей, а также сфер промышленности и торговли. Во время пандемии обычный строй жизни распадается.

Из стран Запада приходит множество статей от ученых, пытающихся разобраться в происходящем. А в данной тяжелой ситуации из-за пандемии COVID-19 многие историки напомнили, что «болезни влияют не только на медицинскую науку и общественное здравоохранение, но и на искусство, религию, интеллектуальную историю и войну».

Вот что в этом плане представил писатель Роберто Савиано из Италии: «Америка расплачивается за те же ошибки, что и все прочие, главными из этих ошибок я бы назвал сомнения и запоздалые реакции. Другое дело, что я впервые вижу США неготовыми к столь массовому и опасному феномену. Может быть, там были готовы к войне, но к пандемии — явно нет. Парадокс в том, что все эти экстренные решения принимаются лидером, который выступал за сокращение расходов на здравоохранение, и поэтому в больницах Нью-Йорка не хватает масок, спецодежды, перчаток и прочих защитных мер для персонала, есть сложности в организации приема больных. Да и статистика по смертности говорит о многом. Больше других пострадали выходцы из Латинской Америки и афроамериканцы — те, кто не может позволить себе ни самоизоляцию, ни медицинскую страховку. Количество умирающих бедняков в Нью-Йорке и впрямь ужасает. В целом же у людей растет тревожное ощущение, что государство не в состоянии гарантировать их безопасность. Появился страх перед грабежами, а вместе с ним опасение, что защищаться придется самим».

Теперь мы идем за Америкой и Европой. В ходе глобализации был создан хаос, который породил глобальную пандемию. Всем людям будет очень трудно пройти через эти бури, но посмотрите — и в США, и в Западной Европе — большие общности создали организации, которые вызвали почти бунты (пожары, погромы, «молекулярные войны»). Это еще раз подтверждает тезис о том, что пандемии идут рука об руку с революциями.