«Принцип нынешней власти в том, что России после Путина не будет», — считает политолог и социолог Борис Кагарлицкий. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассуждает о том, почему зимние протесты были неизбежны, а Навальный стал лишь поводом, чем чреват наметившийся раскол в КПРФ для власти и почему правящей группе придется либо мириться с Западом, либо уступать место другим силам.
Борис Кагарлицкий: «Возможность использовать улицу как пространство для гражданской и политической активности — важнейшая характеристика демократии и свободного, незапуганного общества»
«ПРОТЕСТЫ НЕ ИМЕЮТ К НАВАЛЬНОМУ ОСОБОГО ОТНОШЕНИЯ»
— Борис Юльевич, вы в январе выходили на несогласованный митинг в Москве. Зачем это было нужно лично вам, а также тем людям, которые были с вами на улицах российских городов?
— Все-таки есть статья 31 Конституции РФ. В принципе, само понятие несогласованного митинга антиконституционно и противозаконно. Когда говорим о том, что кто-то нарушает закон, то первыми это делают сами власти. Возможность использовать улицу как пространство для гражданской и политической активности — важнейшая характеристика демократии и свободного, незапуганного общества.
Поэтому у меня в таких случаях всегда есть ответ: я за то, чтобы люди неограниченно использовали свои права, в том числе право собираться, как известно, мирно и без оружия, выражая свое мнение. В этом смысле 23 января было важным тестом. Люди вышли на несанкционированный митинг. И что страшного случилось? Ничего, кроме того, что полиция какое-то количество людей задержала, несколько человек избила. Но для общества никакого ущерба от несанкционированного митинга не наступило. Точно так же, как месяцы хождения людей в Хабаровске никакого ущерба ни городу, ни области, ни стране не нанесли, несмотря на то что все это было принципиально не санкционировано. Более того, у меня коллеги занимались подсчетами и выяснили, что никакого прироста заболеваемости ковидом от массовых уличных выходов не случилось. Поэтому оправдание, что мы не можем собираться вместе на улицах из-за ковида, не соответствует фактам, потому что показатели в Хабаровске не подскочили после массовых митингов. Так что по поводу «ковидных» ограничений это просто ложь, не соответствующая фактам. Мы имеем эмпирические данные, опровергающие официальную версию.
Поэтому, как ни странно, мой первый мотив в данном случае был в том, что я в принципе против запретов. Необходимость бороться с запретами сама по себе является важнейшим мотивом для выхода людей на улицу. Конечно, не по любому поводу. Но и этот повод вполне достойный. Ведь люди вышли не только за Алексея Навального. Об этом уже все сказали много раз: и участники акции, и комментаторы, и даже сам Навальный сформулировал, что люди вышли за освобождение политзаключенных, за перемены в стране, против неподконтрольности власти и той социальной политики, которая проводится. То есть чтобы выразить свое недовольство состоянием, в котором страна и общество находятся. Мы имели дело с сочетанием разных факторов, но история Навального, конечно, послужила своего рода спусковым крючком, механизмом запуска социального протеста. Последний имеет глубинные корни. Самое смешное, что сейчас данный факт признал уже не кто иной, как Владимир Путин. В последнем своем выступлении он сам сказал, что обстановка в стране не очень хорошая. Правда, тут же снял с себя и своей администрации ответственность за то, что в стране происходит: «Все получилось само собой, мы, начальство, ни при чем, но нас в чем-то обвиняют». Так вот, Владимир Владимирович, начальство виновато. А если вы не хотите быть виноватым, то подавайте в отставку и расчистите место для кого-то другого, кто готов брать ответственность.
— Если бы не было Навального, случились бы эти протесты сейчас?
— Обязательно. Стопроцентно! Я прогнозировал эти протесты в течение года. Все время писал, что такого рода выступления неизбежны. А надо мной еще многие издевались, мол, ничего не будет. Но протесты случились. Почему? Протесты не имеют к Навальному особого отношения. Это как в известном в советское время анекдоте. Человек сидит у телевизора, ему говорят: «Подорожало мясо». А он: «Ладно, покупали и будем покупать». Потом сообщают, что подорожали книги — то же самое. Затем: «Подорожала водка». — «Пили и будем пить». Наконец, ему говорят: «А сегодня в Казани очень плохая погода, дождь со снегом, холодный ветер». И тут мужик вскакивает: «Гады! Что хотят, то и делают. Я не могу это терпеть и восстану».
Сейчас ровно тот же случай: совершенно не важно, что будет поводом. Когда накапливается критический уровень социального недовольства, то он прорвется. А где и по какому поводу — неизвестно. На самом деле и Сергей Фургал был скорее поводом в том же Хабаровске. Это не значит, что к нему плохо относились. Но если бы был не Фургал, то кто-нибудь другой, не в Хабаровске, так в другом городе. Просто конкретно накопившееся недовольство прорвало именно по этому поводу и в данном месте. Мы никогда не знаем, почему подобное произойдет здесь, именно сейчас и так, но то, что должно произойти, железно.
«Я прогнозировал эти протесты в течение года. Все время писал, что такого рода выступления неизбежны. А надо мной еще многие издевались, мол, ничего не будет»
— Лично вы за что вышли?
— Прежде всего за то, чтобы перестали запрещать уличные акции.
— Значит, вы против запретов?
— Да, и за освобождение политзаключенных. Но это начало более широкого процесса. Люди вовлекаются в политику, общественную деятельность, начинают выдвигать требования. Сейчас интересно: протест есть, а вот сформулированных требований нет. Субъекта протеста как некоего коллективного сознательного центра, который бы формулировал общественные потребности, пока нет. И подобное очень любопытно, потому что, с одной стороны, это слабость протеста, а с другой — потенциал его дальнейшего развития. Если он не будет подавлен, то неминуемо приведет к этому результату, то есть люди начнут формулировать более четко набор требований, который сводится к простым вещам. Конечно, люди просто устали от несменяемости и неконтролируемости власти. Соответственно, в глубине лежит потребность в сменяемости и контролируемости правителей, которые идут по прямо противоположному пути: чем больше общество хочет сменяемости, контролируемости и реальной выборности, тем больше власть идет по пути продления полномочий, несменяемости, ликвидации конкурентных выборов, их последних остатков, того, что хотя бы издали было похоже на политическую конкуренцию и так далее. Власть и общество движутся в противоположных направлениях. Траектория общества — объективно назревшая потребность в том, чтобы обеспечить участие людей в управлении и переменах. Власть, наоборот, делает все, чтобы исключить всякое влияние общества на свои действия и не допустить никаких перемен, даже очевидно назревших. Даже там, где все понимают, что уже что-то надо менять (хотя бы кадры иногда), власть честно идет по противоположному пути. Обратите внимание, они отменяют ограничения сроков по возрасту, по лимитам пребывания у власти.
Теперь же каждый чиновник на своем месте будет стараться сделать то же, что и Путин. Если он хочет сидеть 36 лет, то чиновник будет тоже говорить, что должен сидеть не меньше. Любой начальник ЖЭКа, ДЭЗа, какой-нибудь конторы «Рога и копыта» станет говорить: «Мне меньше 30 лет сидеть нельзя. Чем я хуже Путина?» Это значит, что в обществе в принципе ликвидируется вертикальная мобильность. А у этих людей, как мы помним, есть еще дети. Как в известном анекдоте: почему сын майора никогда не будет полковником? Потому что у полковника тоже есть сын. В обществе есть потребность в повышении вертикальной мобильности, власть же делает все возможное, чтобы не просто отключить, а законопатить все социальные лифты, чтобы люди даже не знали, что они существовали когда-то на данном месте. Это второй момент.
А третий момент — социально-экономический кризис, который страна переживает. Тем более до сих пор никто не простил пенсионную реформу.
«Сейчас власть тратит на свои очень странные потребности, в том числе на помощь отдельным корпорациям, а иногда — конкретным бизнесменам, суммы, значительно бо́льшие, чем то, что было сэкономлено на пенсионной реформе»
«ИЗ-ЗА ПОТЕНЦИАЛЬНОГО УЩЕРБА В РОССИИ НЕ ВЫХОДЯТ. В рф ЖДУТ, ПОКА ЭТОТ УЩЕРБ СТАНЕТ РЕАЛЬНЫМ»
— Когда ее проводили, не особо кто на улицы вышел.
— Сейчас мы точно знаем, что она была не нужна. Теперь выясняется, что не существовало серьезного дефицита у пенсионного фонда, деньги на это имелись. Сейчас власть тратит на свои очень странные потребности, в том числе на помощь отдельным корпорациям, а иногда — конкретным бизнесменам, суммы, значительно бо́льшие, чем то, что было сэкономлено на пенсионной реформе. Иными словами, получается, что мы пенсионной реформой просубсидировали Ротенбергов, Ковальчуков, то есть конкретных людей, а даже не конкретные компании и отрасли. Субсидируем людей, которых знаем поименно. Это хуже, чем в США. Штаты считаются образцом бизнес-коррупции, когда разного рода схемы используются для финансирования крупного бизнеса. Но там это делается легально и все-таки по каким-то более или менее прозрачным схемам. Хотя подобное тоже скандально, неслучайно мы видели кампанию Берни Сандерса и большую дискуссию по данному поводу. А в России это приобретает еще и персоналистский характер. Не институции финансируются за счет общества и в ущерб общественным интересам, а уже конкретные личности. Это не может не вызывать возмущение, учитывая, что уровень жизни населения падает, сокращаются доходы большинства работающих людей. Поэтому возникает вопрос: почему мы должны субсидировать Ротенберга?
Почему не вышли при принятии пенсионной реформы, тоже понятно. В условиях российского общества — крайне аполитичного, пассивного, разобщенного и так далее — любые выходы и протестные действия наступают не тогда, когда накапливается недовольство, а когда проявляется внешний раздражитель. У социолога Анны Очкиной есть интересные рассуждения о том, что есть недовольство, а что раздражение. Недовольство может копиться годами, не находя выхода, пока не появится раздражитель. Но последний может не иметь никакого отношения к причине недовольства, может быть внешним. Раздражитель предполагает немедленный ответный шаг, хотя бы его возможность, а недовольство может быть пассивным.
Что касается пенсионной реформы (то же самое было с монетизацией льгот), люди просто были недовольны, но не получили в тот момент раздражителя, потому что пенсионная реформа начала их затрагивать уже после того, как она вошла в силу. Обратим внимание, власть же не отняла деньги сразу, она лишила нас средств, которые мы еще не получили, но должны были получить позднее. Люди начали чувствовать масштабы потерь по мере того, как эта потеря становилась актуальной. Из-за потенциального ущерба в России не выходят. В РФ ждут, пока этот ущерб станет реальным. Например, во Франции, когда принимался закон о первом найме (предоставлял работодателю право увольнять без объяснения причины в течение первых двух лет работы молодого сотрудника, если ему еще не исполнилось 26 лет, без выплаты каких-либо выходных пособий — прим. ред.). Вся страна его прочитала, и народ вышел на улицы, начались забастовки, волнения, потому что французы заранее знают, чем это все закончится. А россияне, даже если заранее знают, чем закончится тот или иной государственный проект, пока непосредственного ущерба нет, не выступают. Поэтому у нас практически нет случаев, когда народ эффективно выступает против каких-то запланированных мер. Для Франции же это было бы нормально. Там дискуссия начинается заранее, у нас же только постфактум. Мы всегда выступаем задним числом.
Второй момент — у нас не всегда повод совпадает с причиной. Последние: низкие зарплаты, отсутствие помощи и поддержки в условиях пандемии, развал медицины, тотальная приватизация сферы общественных услуг, что приводит к тому, что все становится дорогим и неэффективным, та же пенсионная реформа, безумное неравенство. А повод — Навального задержали, не разрешили митинг, Фургала посадили.
— Тем не менее на улицу всех звали именно сторонники Навального. Пару раз вышли, потом Леонид Волков сказал, что протесты временно сворачивают, затем была акция с фонариками. На ваш взгляд, протест слили?
— Волков, конечно, пытается слить протест. Он старается показать, насколько он и его команда способны управлять протестом, то есть по команде включить его и выключить. С одной стороны, демонстрация силы и контроля очень эффектная и явно предназначена не для активистов, не для протестующих, а для потенциальных переговорщиков в Кремле или элитах. Им Волков показывает: «Видите, как я могу управлять протестом. Нажал кнопку — вышли 100 тысяч человек, нажал другую — ушли с улицы. Видите, все у меня в руках. А в следующих раз, может, 200 тысяч смогу выпустить или убрать с улиц». Это заход к потенциальным партнерам.
С другой стороны, я думаю, что это большая ошибка, потому что такой контроль в условиях объективно сложившегося социального кризиса невозможен долгосрочно. Нажав кнопку «Отбой», Волков резко ослабил свою возможность контролировать процесс в целом. Он создал политический вакуум, который тут же будут пытаться заполнять другие силы. Просто-напросто иные силы настолько слабо организованы и внутри себя противоречивы, что пока не могут эффективно организоваться для этого.
Та же самая история с КПРФ. Она начинает заполнять данный вакуум, но не может это сделать эффективно, поскольку, в отличие от фонда борьбы с коррупцией (ФБК, признан в РФ НКО, выполняющей функции иноагента, — прим. ред.), не является политической партией. Почему? ФБК является более или менее однородной и хорошо организованной структурой с четкими целями борьбы за власть. Значит, ФБК — политическая партия, она построена для борьбы за власть в интересах определенной группы. А КПРФ — нет. Она не является структурой для борьбы за власть, она делает все, чтобы за власть не бороться. Это структура, которая в лучшем случае борется за проценты с другими оппозиционными партиями в той нише, которую власть для них заранее отвела. Это та оппозиция, которая принципиально не ставит цели борьбы за власть. Вся политика Геннадия Зюганова и структуры, которую он формировал на протяжении десятилетий, создана таким образом, чтобы исключить возможность борьбы за власть. Кроме того, это организация, где сейчас объединены люди, которые по основным вопросам политической жизни России имеют противоположное мнение. Этого нет в ФБК. Там они могут иметь разное мнение относительно того, что происходит в Америке, допустим, кто-то поддерживает Трампа, а другой — Байдена. Казалось бы, очень важный вопрос, но он значим для Америки. А для России ключевой вопрос: выходить или нет на уличные протесты. Тут никаких разногласий внутри ФБК не будет. В КПРФ — наоборот. Наверное, они не станут спорить по поводу того, кто был прав в 1917 году или как отнестись к военному перевороту в Мьянме, они этот вопрос не будут даже обсуждать. Но по главному вопросу российской политики — участвовать в протестах, поддерживать их или нет — Валерий Рашкин и Геннадий Зюганов выдвигают два противоположных мнения.
«Зюганов выступает в поддержку репрессивной политики власти. По основным важнейшим и актуальным вопросам политики члены КПРФ занимают диаметрально противоположные позиции»
«В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА КПРФ РАСКОЛЕТСЯ, ВЛАСТИ КОНЕЦ»
— Да, я знаю, что некоторые депутаты Мосгордумы выходили на протесты в поддержку Навального.
— Да, например, Евгений Ступин, Екатерина Енгалычева, выходил Максим Кукушкин в Хабаровске, Николай Бондаренко, а в Иркутске мы видим Сергея Левченко, который достаточно активно поддерживает протестное движение. Рашкин, Левченко и Бондаренко сделали политические заявления в поддержку протестующих, против репрессий, в том числе настаивали на том, что в отношении Навального приняты незаконные меры. Это отнюдь не значит, будто они поддерживают его политически, но поддерживают его как гражданина РФ, который подвергся репрессиям. В это же самое время Зюганов выступает в поддержку репрессивной политики власти. По основным важнейшим и актуальным вопросам политики члены КПРФ занимают диаметрально противоположные позиции.
— В таком случае вам не кажется, что у Навального и его сторонников больше успеха в деле раскола коммунистов, нежели в свержении власти?
— Если ему реально удастся расколоть коммунистов, то власть падет очень быстро. Если КПРФ расколется и из нее выделятся несколько десятков тысяч человек, которые станут реальной Коммунистической партией, то власть обречена. Этого будет вполне достаточно, чтобы ее скинуть. Как раз одна из принципиальных задач Зюганова и власти в том, чтобы не допустить возникновения в России оппозиционной партии, которая была бы хоть сколько-нибудь массовой. Именно поэтому станут делать все, чтобы держать контроль над КПРФ, с другой стороны, не допустить ее раскола.
В тот момент, когда КПРФ расколется, власти конец. Тут же появляется вторая партия, которая реально побеждает. Но не потому, что все голосуют за коммунистов, а потому, что голосовать будет больше не за кого. Соответственно, у них появится возможность реально выиграть. У нынешней КПРФ если крадут выборы, то она соучаствует в воровстве: мы выигрываем победу, ее у нас крадут, и мы помогаем ее украсть, так как говорим, что все нормально. Партия, которая реально борется за власть, в подобной ситуации устраивает восстание.
Посмотрите, допустим, на Мексику. В 1980-е годы там тоже была полуторапартийная система, когда существовала одна главная партия и все остальные без шансов. Потом Куаутемок Карденас создает реально оппозиционную партию, выигрывает выборы, но их у него крадут. Карденас объявляет всенародный выход на улицы, начинаются массовые волнения, страна бурлит, власть подавляет протесты. А после этого возникает уже вооруженное восстание, после чего власть сама предпочитает начать демократизацию, так как это единственный способ избежать полномасштабной гражданской войны. Вот как происходит, когда у вас есть реальная оппозиция. А вы представьте, если бы Карденас сказал: «Да, все нормально, я проиграл». Потом бы он осудил сапатистов за то, что они взялись за оружие, когда все было хорошо. Тогда картина стала бы другой. Все закончилось бы все равно резней, которую Мексика избежала благодаря тому, что вопрос был решен на политическом уровне.
Но КПРФ в зюгановском исполнении является организацией, которая ставит перед собой задачу парализовать те оппозиционные импульсы и силы, которые выражены этой же партией. С одной стороны, она данные импульсы определенным образом аккумулирует. С другой — сама же их парализует. Но если КПРФ расколется, то эти импульсы, которые там накапливаются, получат выход. Сейчас происходит то, что у коммунистов на эмоциональном и идеологическом уровне очень сильный страх раскола. Я не знаю, смогут ли они расколоться в апреле, когда будет съезд. Но сейчас мы видим Левченко, Рашкина, Мархаева, Бондаренко, которые реально хотят быть оппозицией, бороться за власть и стать представителями реально коммунистического или социалистического крыла российского общества. А есть партийный аппарат в лице Зюганова, Афонина и так далее, который фактически играет на одной стороне с Кремлем. Если бы, скажем, у них была реальная оппозиционная партия, то 23 февраля они бы точно перехватили инициативу, стали бы основной силой и отодвинули ФБК, так как у них больше ресурсов и социальной поддержки и наиболее обоснованная повестка. Но они этого не могут сделать, так как у них есть собственное руководство, которое занимает диаметрально противоположную позицию.
Поэтому 23 февраля — это очень интересный тест, потому что одни организации будут выходить, чтобы стать реально оппозиционной силой и привлечь к себе всех недовольных, а другие либо не станут выходить, либо для того, чтобы отчитаться и сообщить в Кремль, что все провалилось. Руководство уже отыгрывает назад, заявляя, что не надо устраивать митинги, достаточно просто цветы к памятникам возложить. А полиция все равно задерживает активистов и функционеров КПРФ, предъявляет им обвинения в незаконных протестах.
— То есть вы не верите в большую масштабную протестную волну 23 февраля?
— Чем бы дело ни закончилось, одним мероприятием дело не обойдется. Протест не закончился 31 января, не завершится и 23 февраля. Просто появляются параллельные центры. Те, кто хочет на местах протестную активность как-то консолидировать и развивать, будут на региональном уровне создавать координационные структуры. Возможно, «навальнисты», левые, экологи будут договариваться между собой и выводить местные протесты в регионах. Скорее всего, это уйдет из-под контроля ФБК и КПРФ.
«Зная, как китайцы работают, можно сказать, что они умудрятся так посчитать, что нефть, проданная, скажем, на три года, будет бесплатно поступать пять, а то и 10 лет, а то и вообще всегда»
«ДЛЯ ЧАСТИ КРЕМЛЕВСКОЙ ЭЛИТЫ НАВАЛЬНЫЙ — ТОЖЕ РЕСУРС, КОТОРЫЙ МОЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ В ТОРГОВЛЕ С ЗАПАДОМ»
— Уточню по поводу ФБК. Вы считаете, что они отменили протесты, чтобы договориться с властью?
— Да, я уверен, что у них есть договоренности или идут закулисные переговоры. По крайней мере, это касается Леонида Волкова.
— Власти нужно с ними договариваться? Насколько серьезно они воспринимают эту силу?
— Не сказать, что они сила. Но они могут быть полезны и нужны. Внутри элиты жесточайший раскол. Все понимают и осознают необходимость как-то найти выход из кризиса в отношениях с Западом, потому что сырьевая экономика не может жить в изоляции, находиться в конфликте со своими основными потребителями. Более того, все прекрасно осознают, что ставка на Китай не работает по двум причинам. Во-первых, потому что Россия была интересна для КНР как противовес США до прихода Байдена. А теперь, когда происходит разрядка китайско-американских отношений, ценность РФ для Китая с каждым днем падает. Во-вторых, потому что по отношению к российскому сырью китайцы проводят еще более жесткую и грабительскую политику, чем Запад. Иными словами, в качестве партнера для сырьевой периферийной экономики Китай хуже Запада, он оставит российским бизнесменам меньше денег, чем Запад. Пример — классическая история с «Роснефтью». Вроде компания показала прибыль в этом году, а потом выяснилось, что они продали Китаю нефть на несколько лет вперед. Подобное значит, что в течение нескольких лет подряд они не будут иметь никаких прибылей. Зная, как китайцы работают, можно сказать, что они умудрятся так посчитать, что нефть, проданная, скажем, на три года, будет бесплатно поступать пять, а то и 10 лет, а то и вообще всегда. Вы еще и останетесь должны. Китайское политбюро, бизнес — еще те эксплуататоры, они так это умеют делать, что ни американцам, ни англичанам, никаким западным акулам не снилось. Поэтому Китай для российского капитализма не партнер, а разорение. КНР могла быть интересна для России как фактор влияния на Запад, то есть если вы не купите, то продадим в Китай. А когда на Западе говорят, что и ладно, то китайцы не столько купят, сколько заберут. Это тупик. С одной стороны, иметь политику, полностью независимую от Запада, сейчас сырьевая Россия не может. С другой — ставка на Китай не срабатывает. Значит, нужно находить какую-то форму примирения с Западом, выхода из тупика и изоляции. Прежде всего по экономическим резонам, я даже не говорю про санкции, а про чисто экономические условия, которые заставляют сырьевую державу быть зависимой от тех, кто покупает.
Исключение было бы в том случае, если бы у нас имелся некий ресурс, которого нет ни у кого в мире. Тогда мы могли бы диктовать свои условия. Бывают маленькие страны с каким-нибудь уникальным ресурсом, которые могут что-то диктовать. Случались очень смешные истории, когда, например, в 1960-е годы Перу обладало единственной технологической базой для поставки корма для кур в США. Порошок, которым кормили бройлеров в США, на 90 процентов производился в Перу. Когда генерал Хуан Веласко Альварадо пришел к власти, американцы пытались ввести санкции, и Перу сказало: «Тогда мы не будем кормить ваших кур». В США началась паника, так как весь этот порошок приходил с нескольких заводов, а производство кур — огромный бизнес в Америке. Перуанцы буквально поставили на колени Штаты. Но у России таких возможностей нет. У нас всего полно, но нет ничего уникального. С Перу был редкий случай, и уже через пять лет американцы наладили производство этого порошка в других местах. Но сделать подобное за три-пять месяцев не могли.
Так вот, я веду к тому, что у российской элиты нет такой возможности, она никому не может выкрутить руки. У нас нет уникального ресурса, чтобы диктовать свои условия. Это объясняется природой советской геологии, которая должна была на территории страны найти все необходимые ресурсы, которые есть в мировой экономической практике, чтобы советская промышленность стала самодостаточной. Россия в этом смысле является миниатюрной копией мира. Но именно такое наше преимущество — наша же огромная слабость: у нас есть все, но ничто не уникально. Мы во всем копируем мировую ресурсную базу.
Поэтому объективный факт в том, что с Западом мириться надо. А если встать на позицию последовательного патриотизма и сказать, что мы не хотим мириться с ним, то для этого надо провести реиндустриализацию, радикально изменить структуру экономики, в том числе спроса, наши социальные порядки. И для такого сперва надо сместить нынешнюю элиту, которая препятствует столь радикальным изменениям. Поэтому тут тупик. Или вы будете мириться с Западом, чтобы продолжать то, что вы делаете сейчас, или вы хотите проводить национальную независимую политику, но тогда вас самих надо устранить, поскольку вы сами и являетесь препятствием. В любом случае перемены назрели.
Понятно, что для какой-то части кремлевской элиты Навальный — тоже некий ресурс, который можно использовать в торговле с Западом. Условно говоря: вы нас простите, снимите санкции, а мы должны будем за это выпустить Навального, впустить его и команду в политическую жизнь, дать ему определенное место, что будет гарантией того, что у нас происходят перемены. Но в любом случае все упирается в личность Путина. Я думаю, с одной стороны, он всем надоел, включая его ближайшее окружение. С другой — именно поэтому он боится потерять власть. Как же лишаться власти, когда тебя все ненавидят? Когда тебя все любят, власть отдавать можно, потому что это безопасно.
— Но не хочется, да?
— И зачем, если тебя все любят? А когда все кругом ненавидят, то отдавать власть опасно.
— То же самое с Александром Лукашенко, да?
— Да, если бы Путин и Лукашенко ушли в 2008 году или хотя бы в 2016-м, то ушли бы с почетом, все бы их уважали и все было бы прекрасно. А теперь как уйти? Страшно.
— Вы сказали, что Навальный может быть использован как инструмент определенных сил в Кремле. А как сам Навальный, на ваш взгляд, себя ощущает: как борец за народное счастье или понимает, что он орудие одной из башен, которая борется за власть?
— Этот вопрос надо задавать не мне, а Навальному. Но политика — искусство реального. Политик вполне может разыгрывать какие-то партии, в том числе используя ресурс разного рода договоренностей, и одновременно стремиться к власти. Политик же не может быть независимым от всех. Я считаю, что Навальный отличается от большинства людей в российской элите, потому что он реально хочет власти. В России же никто власти не желает в шекспировском, макиавеллевском смысле. У нас хотят денег, статуса, дорогих яхт, бункер. Власть у нас рассматривается как некий способ получить очень много денег просто так, ни за что, или дворец построить в Геленджике или окрестностях Питера. То есть получил должность — и можно строить дворец. А получил должность и хочешь остаться в истории — такое для российских политиков несвойственно.
— А Навальному зачем власть?
— Он хочет власти. В этом смысле он политик другого масштаба. Но надо понимать, что его поддержка — порядка 15 процентов избирателей. Это очень много. Мне показывали социологию, сделанную для КПРФ. Они в своих исследованиях вводили вопрос: «Как бы вы голосовали, если бы была партия Навального на выборах?» Сразу, как только ввели это понятие, она набрала 6 процентов, то есть еще год назад партия бы попадала в Госдуму, набирая больше, чем «Справедливая Россия». Сейчас партия Навального среди оппозиционных вышла бы однозначно на первое место.
— То есть даже КПРФ победила бы?
— Без большого отрыва, но победила бы. Сейчас партия Навального, по опросам, идет голова в голову с КПРФ — по 15–16 процентов, но у Навального немножко больше. Но это отчасти связано с тем, что сама КПРФ, если бы занимала более радикальные позиции, могла бы иметь 20–30 процентов. И даже больше. Ведь это примерно один и тот же протестный избиратель, который не знает, куда идти. В любом случае партия Навального была бы сейчас довольно крупной политической силой.
С другой стороны, надо понимать, что 15 процентов — очень хороший результат для парламентской партии, тем более оппозиционной. Но это недостаточный показатель, чтобы претендовать на победу на президентских выборах или реальную власть в стране с президентским режимом. У Навального есть большой потенциал, но недостаточный, чтобы в условиях демократии взять власть. Если Навальный завоюет демократию, то сам первый станет ее жертвой. В тот момент, когда он это сделает, перестанет быть кому-либо нужным. Он станет первым, кто проиграет демократические выборы.
«Говорят: если не Путин, то кто? Пока есть Путин, никого не будет»
«КИРИЕНКО ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ОБЩЕСТВО ФУНКЦИОНИРОВАЛО КАК АТОМНЫЙ РЕАКТОР. Правда, это заканчивается Чернобылем»
— А тут вопрос, кому он их проиграет. Других же нет.
— Другие появятся в тот момент, когда возникнет демократия. Говорят: если не Путин, то кто? Пока есть Путин, никого не будет. А тут теорема работает обратно, кроме кота, конечно. Кот Барсик выигрывает, как известно, у любого политика. Если вы кота вставляете в любой рейтинг, то он с большим отрывом выигрывает у любого кандидата в России. Такие эксперименты были. Причем, как зовут кота, непринципиально. Так что если не Путин, то кот — это совершенно серьезно. Кот выигрывает. Но на его месте может оказаться любой персонаж, который возникнет в ходе политической борьбы.
Я думаю, что если бы КПРФ выдвинула вменяемого кандидата, то она могла бы выиграть честно президентские выборы, но при условии, если бы она этого хотела. Однако главная задача, которую ставит КПРФ перед каждыми выборами, — как сделать все, чтобы их не выиграть. Это становится все труднее, но они справляются. Вот, например, Сергей Левченко, который был в 2018-м губернатором Иркутской области. Очень популярным тогда в регионе. Его не выдвинули на президентские выборы в 2018 году. А он был тогда на пике популярности, у него все шло успешно в Иркутской области, кампания по его дискредитации, проводимая Кремлем в 2019-м, еще не началась. Казалось бы, он идеальный кандидат. Но что делает руководство КПРФ? Они приводят Павла Николаевича Грудинина, даже не члена партии, человека, который никогда ничем не руководил, кроме своего совхоза, не имеет практики государственной управленческой деятельности. Грудинин проводит хорошую кампанию, но потом признает поражение, хотя у него украли каждый второй голос. А Левченко бы не дал украсть голоса. Он стал губернатором Иркутской области, потому что воевал за каждый голос. Поэтому его нельзя было назначить кандидатом: вдруг он возьмет и выиграет, а если голоса украдут, начнет воевать. Поэтому каждый раз делается все, чтобы имелся кандидат, пусть даже привлекательный, но не такой, какой выигрывает выборы. А их надо выигрывать.
Я думаю, что если мы получим демократизацию, то надо будет сказать спасибо Алексею Навальному. Скорее всего, мы скажем искреннее спасибо и попрощаемся с ним. Это как англичане в 1945 году, когда Черчилль практически выиграл войну, отстранили его от власти, а избрали Клемента Эттли. Британское общество понимало, что Черчилль хорошо годится для войны, а для мирной жизни нужен другой человек. Я думаю, что если у нас демократизация случится, то примерно такая же судьба ждет и Навального.
— Как думаете, Путин сейчас готовится к транзиту власти или до 2036 года нам обеспечена стабильность?
— Задача Путина — не допустить транзита. Любой транзит для него опасен. Хотя вся элита хочет этого. Они же понимают, что, если Путин даже еще 20 лет будет править, все равно же хочется жить дальше. А Путин знает, что после него не будет России. Так же сказал Володин. Никакого «потом» не произойдет, запрещено думать о том, что будет после Путина. И это принципиальная позиция самого Путина и его ближайшего окружения. Может, 10 человек в стране так и думают, но они не дают всем остальным — даже 100 представителям правящего класса — думать о том, как быть дальше.
Поэтому Навальный интересен для правящего класса, так как транзит нужен не только тем, кто хочет демократии, но и самой олигархии, потому что все понимают, что кому-то предстоит еще жить в России после Путина. А принцип нынешней власти в том, что России после Путина не будет, и думать о том, что может быть после Путина, в принципе запрещено. Но ни одно государство не может так существовать.
— Получается, у нас в стране всего два человека, которые хотят именно власти, — Путин и Навальный.
— Один хочет власти, а другой боится ее потерять — совершенно разная мотивация. Путину власть не нужна, он ее никогда не хотел, его назначили президентом. Но теперь ему страшно уходить. В итоге один хочет войти, а другой боится выйти.
— В 2021 году будут выборы в Госдуму. Сейчас много спорят о том, какую стратегию выберет власть: дальнейшее бетонирование системы или кого-то еще туда запустят?
— Если Путин у власти, то бетонирование. Но мы не знаем, что будет с Путиным через полгода. Если с ним что-нибудь случится, то тогда будет, наоборот, радикальная и быстрая перестройка. Если же Путин останется до сентября, то все будет забетонировано.
— Что же с ним может случиться?
— С людьми разные вещи случаются. Много ужасных вещей может произойти. Например, Сталин умер. Правящий класс не равен одному человеку. Сейчас возникла ситуация, когда есть группа людей (человек 10), кто составляет политическую верхушку, например Путин, Песков, Ротенберги, Ковальчуки. И имеется правящий класс в целом. В нормальном буржуазном обществе политическая верхушка так или иначе должна оглядываться на волю и интересы правящего класса. А сейчас возникла парадоксальная ситуация, когда интересы правящего класса и верхушки тоже разошлись. Интересы правящего класса и общества разошлись, но одновременно — и интересы правящей олигархии и нескольких людей на самом верху. У нас тройное противоречие. Так государство существовать не может. Это противоречие разрешается тем, что правительство меняют. Посмотрим, каким образом они его сменят. Очень похожая ситуация была в феврале 1953 года, но Сталин своевременно умер, потому что вся номенклатура понимала, что так продолжать дальше нельзя. Сам Сталин это тоже понимал. Если посмотреть на его выступление на XIX съезде, то и он понимал, что нужно что-то менять. Но пока он был жив, ничего изменить было нельзя. Как только он умер, все начали сразу бодро менять. Не только Хрущев, но и Берия, Маленков тоже побежали со своими проектами изменения.
«Вместо Киселева завтра появляется Любовь Соболь (на фото) в эфире, и все, кто смотрел Соловьева, будут с таким же восторгом смотреть на нее или Киру Ярмыш»
— Ваш прогноз, что случится дальше. Будет ли нарастать протестная активность? Как на это станет реагировать власть? В одном из комментариев в СМИ вы сказали: «Похоже, наверху понимают, что бороться за умы поздно». Что же делать?
— Да, конечно, поздно бороться. В рамках существующего расклада власть идеологическую инициативу полностью потеряла. Она может опираться либо на силовой ресурс, либо на жертв пропаганды и телевизора. Но жертвы телевизора — это, как правило, пассивные люди, которые поддерживают любую власть. Грубо говоря, если завтра президентом будет Навальный, то все те, кто сейчас верит Киселеву и Соловьеву, начнут верить Навальному и станут его самыми ярыми сторонниками. Вместо Киселева завтра появляется Любовь Соболь в эфире, и все, кто смотрел Соловьева, будут с таким же восторгом смотреть на нее или Киру Ярмыш. Более того, они забудут в течение 15 минут о том, что им говорили до этого. Аудитория телевизора не запоминает факты и аргументы, а некий итог. Есть исследования, которые доказывают, что наше российское телевидение усиливает деменцию у пожилых людей, потому что остается некий эмоциональный фон и какой-то вывод, а аргументация не является рационально значимой. Поэтому, если вам сменят результат, скорее всего, вы забудете все, что было сказано раньше, потому что это очень смутно усвоено. То же самое было в конце Советского Союза. Тогда сменили только тезис, пропагандисты остались старые. Они просто говорили противоположное, но никто не помнил, что еще месяц назад было иначе, кроме продвинутых интеллектуалов, которые и раньше им не верили. Сейчас, скорее всего, станет немного сложнее, потому что в силу кадровых моментов придется сменить пропагандистов. Тогда будет другая физиономия в эфире, но и ей начнут верить. Но это не опора для власти. Все может поменяться за 24 часа. А реальная опора — те люди, которые будут поддерживать именно эту власть как таковую. Например, у Мадуро такая опора была и есть, поэтому он устоял. Даже на фоне массового народного возмущения тем не менее где-то 30 процентов народа были за него, не за телевизор и пропаганду, а именно за Мадуро. А у нас этой трети нет, зато есть та, которая за телевизор.
— То есть нет того рейтинга доверия Путину, о котором говорят?
— Тот, кто захватит телевизор, тот и получит эти 25–30 процентов. И это вопрос максимум двух суток. На самом деле даже такого много, я бы решил данный вопрос за четыре часа.
— Так это случится в 2021 году или нет?
— Если кто-то захочет, то может. Кто-то должен решить вопрос с Путиным. Мы посмотрим, насколько им хватит наглости. Одна из причин, почему власть до сих пор не свергла себя, состоит в том, что никто ни с кем не может договориться, очень низкий уровень доверия. Предположим, придет один большой олигарх к другому и станет говорить, что делать с Путиным. Через 15 минут об этом будет знать сам Путин, причем не от одного, а от обоих. Одна из причин, почему олигархи до сих пор не убрали Путина, в том, что каждый знает: с кем бы он ни поговорил, тот сразу донесет. Но если, наконец, соберутся три олигарха и о чем-то договорятся, то власти конец. Но пока даже эти три ни о чем договориться не могут.
— Сам Путин это понимает?
— Да. Поэтому в бункере и сидит.
— Как думаете, что нас ждет осенью?
— Не знаю. Все зависит от того, кто доживет до осени.
— У вас пессимистичные прогнозы относительно жизни других людей.
— Для себя я тоже не делаю исключения. Но я думаю, что осень сама по себе не имеет значения. Говорят, что осенью пройдут выборы. Не будет никаких выборов. Вернее, выборы осенью станут такими, какой будет весна. Если протест начнет подниматься, власть будет вынуждена идти на компромиссы, пойдет по условно мексиканскому пути, то есть попытается избежать дальнейшего коллапса за счет реформ и уступок. Тогда осенью нас могут ждать реальные выборы. А если власть выиграет зимне-весеннюю историю, то никаких выборов не будет, просто нарисуют результат заранее. Путин нам его практически уже объявил: четыре партии, все за президента, и все остается как есть, только зачистят несколько конкретных депутатов. Насколько я понимаю, администрация президента хочет иметь полный список всех депутатов Госдумы за несколько месяцев до выборов, чтобы все до единого были согласованы. Кроме того, их задача — не допустить ни одного реального оппозиционера или критика даже на непроходные места, чтобы они не имели возможности провести кампанию. Никому не дадут не только избраться, а даже выдвинуться. Соответственно, не будет никакого смысла в «Умном голосовании», потому что голоса все равно считать не станут. Также голосовать будет не за кого. А если «навальнисты» станут пытаться его проводить, то еще больше его дискредитируют. Скажем, Зюганов кричит, что Навального надо посадить, Жириновский — что надо расстрелять, а Миронов говорит, что его надо судить как изменника Родины. А потом выходит Навальный и заявляет, что нужно голосовать за этих троих людей. Результат — он деморализует своих сторонников. Если это еще можно было сделать в 2019 году, когда все эти партии были более или менее невнятными, то сейчас они получают конкретное лицо. Другое дело, если будет не Зюганов, а другая фигура в КПРФ. Тогда уже это имеет смысл. Но администрация не допустит такого поворота, если она сохраняет контроль. А если потеряли контроль, то начинается другая игра.
— Значит, нас ждут скучные выборы.
— Нас ждет веселая весна, а от этого зависит, будет ли скучной осень. Какая будет весна, такая и осень.
— То есть вы все-таки верите, что протест сейчас не сдуется?
— Протест не сдуется, на мой взгляд. Но если его удастся сдуть, тогда осенью нам делать нечего, если только, повторяю, не сработают какие-то медицинские факторы. Я верю в биологию. Напомню про книгу Роберта Сапольски «Почему у зебры не бывает инфаркта», в которой он очень четко показывает связь между стрессом и заболеваниями. Очень многие правители и диктаторы, когда у них подходит к концу их реальная возможность править, часто заболевают и умирают. Так и было со Сталиным. Он чувствовал, что что-то не так, его время уходило. Он заболел и умер. Сапольски четко показывает: зебра бы не заболела, так как у нее нет рефлексии. Пока зебра бежит ото льва, она не думает, что делает, просто убегает. А человек может ни от кого не бегать, но при этом ему будет паршиво, а это имеет психосоматические последствия.
— Может, удастся выпустить общественный пар, если, допустим, в Госдуму провести хотя бы новую партию?
— Слишком рискованно. Путь, который избрала администрация, — тотальная управляемость. Есть же еще позиция самого Путина — максимальное консервирование всего до мельчайших деталей. А позиция администрации — максимальное консервирование всего, но при усилении управляемости. В этом смысле кураторы политики хуже Путина: один за то, чтобы все оставить так, как есть, а другие еще за то, чтобы закрутить гайки в плане административного управления. Там хотят, чтобы общество функционировало как атомный реактор. Правда, такое заканчивается Чернобылем. Но это другая история.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 127
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.