«Столовая в Чернобыле была шикарная, питание очень хорошее, но водки – никогда!»

Роберт Ильязов: «Информация о том, что Чернобыльская АЭС взорвалась, разошлась по закрытым каналам института, где тогда работал. Открытых сведений о катастрофе не было» Фото: Гульназ Бадретдин

— Роберт Гиниятуллович, как вы узнали про трагедию на Чернобыльской АЭС? 

— Сначала я поехал туда в командировку, а потом по приказу Госагропрома СССР от 3 июля 1986 года был переведен младшим научным сотрудником вновь созданного  Белорусского филиала Всесоюзного НИИ сельскохозяйственной радиологии из Всесоюзного НИИ вирусологии и микробиологии.  Информация о том, что Чернобыльская АЭС взорвалась, разошлась по закрытым каналам института, где тогда работал. Открытых сведений о катастрофе не было. Что там творилось, никто не знал. И, к сожалению или к счастью, никто не думал об опасности, когда туда ехал.

— Не думали или не осознавали?

— Не осознавали, наверное, хотя радиологи уже знали, что это радиация и что она может негативно повлиять на здоровье человека. Но даже в голове этого не было: надо спасать — страну, людей. Когда приехали, узнали, что все ужасно, что надо действовать быстро, нужно эвакуировать людей. В первую очередь с нашей стороны нужна была грамотная консультация и организация эвакуации людей. Многое уже было сделано неграмотно, к сожалению, началась радиофобия — боязнь радиации. Врачи, учителя и корреспонденты стали сеять панику среди населения о страшных последствиях радиации.

— А где вы тогда работали?

— Был научным сотрудником во всесоюзном НИИ вирусологии и микробиологии . Потом — в Белорусском научно-исследовательском институте сельскохозяйственной радиологии  в Гомеле. Мы отвечали за сельское хозяйство.

Вообще, по итогам чернобыльской катастрофы из всех отраслей народного хозяйства больше всего пострадало сельское хозяйство: все загрязнилось, выращивать продукты питания было невозможно. Основная задача нашего института заключалась в разработке технологии выращивания экологически безопасных продуктов сельского хозяйства для производства биологически полноценных продуктов питания. И мы с ней справились — разработали технологии. Выполняя наши рекомендации, которые мы внедрили, сегодня в Республике Беларусь в зоне радиоактивного загрязнения производят абсолютно чистую продукцию растениеводства и животноводства.

— Каким образом это удалось?

— Сначала мы изучили закономерности миграции радиоактивных веществ из почвы в растения, из растений в животных, из животных в продукцию, от продукции к продуктам питания — так называемая трофическая пищевая цепочка. Для человека она начинается от почвы, мы все это учли с учетом природно-климатических и почвенных условий. Создали институт — к сожалению, до катастрофы там ни одного радиолога не было. Я в Беларуси подготовил четырех докторов наук, девятерых кандидатов наук, создал свою научную школу по радиобиологии и экологии, они продолжают работать, создают уже свои научные школы. Сегодня в плане радиоэкологии и защитных мер там очень грамотно все решается. Конечно, в первый период после Чернобыльской катастрофы было много трений между учеными. Мы, радиологи-профессионалы, убеждали ученых Академии наук Беларуси в том, что можно производить экологически безопасную сельхозпродукцию для получения нормативно чистых продуктов питания с целью снижения внутренней дозы облучения населения. Однако иногда эмоции брали верх и звучали такие заявления: «Всех русских в Рязань, а тебя, татарина, в Казань», — пальцем показывали. В то время первым замом предсовмина БССР был Юрий Минивалич Хусаинов, наш земляк из Лениногорска. Он всегда поддерживал нас, ученых-радиологов, и нам удалось организовать научно производственные испытания новых технологий, которые мы разрабатывали в экстренном порядке и внедряли их для достижения поставленных целей. Много чего было — наши идеи не сразу воспринимали. Я им говорил, что идти некуда, эвакуировать некуда, вас никто и нигде не ждет, поэтому мы должны научиться жить здесь и разрабатывать технологии. Вот этим мы занимались, и занимаемся по сей день.

«Горбачев был одиозной фигурой, тогда он принимал ключевые решения»Фото: Фотохроника ТАСС

«ЭТО ГОРБАЧЕВ НЕ ДАВАЛ ЭВАКУИРОВАТЬ ЛЮДЕЙ»

— Вернемся к событиям 1986 года. Ликвидаторы — это действительно были солдаты срочной службы, которых туда привезли? Или были те, кто приехал по зову сердца?

— Самостоятельно туда никто не приезжал, такого не было. Велся строгий учет, запись, — там была зараженная зона. Первая задача была — быстрее эвакуировать население из опасной зоны, чтобы защитить их и спасти. И объяснить населению, какие уровни радиации опасны, а какие — не опасны, чтобы людей как-то успокоить. К сожалению, радиофобия там сохраняется по сей день…

— Но то, что людей эвакуировали не сразу, — это же реальный факт! В украинских и белорусских городах успели пройти первомайские демонстрации…

— Были. Об этом нужно спрашивать Михаила Горбачева. Он был одиозной фигурой, тогда он принимал ключевые решения. Горбачев во многом виноват в том, что не разрешал вовремя эвакуировать население. Это его личная ответственность, как генерального секретаря. Он трус, он не мог принимать правильные решения. Горбачев очень много слушал разные сплетни, и именно из-за этих сплетен вычеркнул Легасова из списка награждаемых. Он показал свою некомпетентность, нерешительность, бездействие.

«В 1987 году я был награжден благодарностью за подписью Щербины за активную работу. Я эвакуировал 38 деревень, за эту эвакуацию меня и наградили» Фото: Гульназ Бадретдин

— Действительно ли Горбачев был вынужден признать аварию только после того, как о ней узнали на Западе?

— Да. Сами чиновники, которые ответственны за эту отрасль, боялись доложить Горбачеву. Такая была полуграмотность и безответственность. 

«В ФИЛЬМЕ ТАК ПРЕПОДНЕСЛИ, БУДТО В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ БЫЛИ ОДНИ АЛКОГОЛИКИ»

— Конечно, не могу вас не спросить о нашумевшем недавно американском сериале HBO «Чернобыль». Вы его посмотрели? 

— Фильм неудачный. Хотя главная идея правильная — нужно оставить память об этой аварии будущим поколениям. Но она должна быть правдивой, а тут сработал чисто голливудский подход. Например, там так преподнесли, будто в Советском Союзе были одни алкоголики, даже ученые. Столько там водки! Но водки в Чернобыле никогда не было.

— Но у ликвидаторов же было какое-то специальное питание?

— Столовая в Чернобыле была шикарная, она работала круглосуточно. Питание было очень хорошее, витаминизированное, но водки — никогда! 

Фото: Гульназ Бадретдин

— В одном документальном фильме рассказывали, что ликвидаторам раздавали Pepsi-Cola…

— Глупости. Какая Pepsi-Cola в то время! Мы даже не знали, что это такое.

В первой серии американского фильма показывают зампредседателя Совмина СССР Бориса Щербину… Кстати, в 1987 году я был награжден «Благодарностью за активное участие в работах по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС» от 06.10.1987 за подписью Щербины. Под моим руководством вместе со специалистами Гомельского облисполкома и Наровлянского, Хойникского и Брагинского райисполкомов БССР приходилось эвакуировать население и сельскохозяйственных животных из 38 деревень, за эту эвакуацию меня и наградили. Позже Верховная рада Украины повторно передала мне благодарность от имени Щербины за участие в ликвидации последствий Чернобыля. Они даже руководителю аппарата президента Татарстана это письмо отправили. Так вот, в фильме показан не его характер. Щербина не таким был, каким его играет актер, — американцы вообще не понимают нашу душу, что там говорить!

«Верховная Рада Украины повторно передала мне благодарность от имени Щербины за участие в ликвидации последствий Чернобыля» Фото: Гульназ Бадретдин

«НЕДОСТАТОК» ЛЕГАСОВА

— А профессор Валерий Легасов?

— А вот образ Легасова, представленный в фильме, абсолютно точный. Он говорил правду — о том, что люди, пожарные погибнут. Кроме Легасова об этом никто не говорил. Другие об этом знали и молчали. Он настоящий, народный герой. Но его деятельность в фильме преподнесли однобоко, он никогда не принимал решения в одиночку, в Чернобыль тогда приехали сотни ученых со всех уголков Советского Союза. «Недостаток» Легасова, в кавычках, — как, собственно, и у меня, — в том, что он всегда говорил правду. И он был таким ученым, который сразу просчитывал последствия. В научном мире, к сожалению, таких мало. За то, что он говорил правду, его не любили, естественно. Тем более в Советском Союзе, где все было режимное, закрытое.

Среди ученых всегда есть те, которые лебезят перед начальством, угодники. Он таким угодником никогда не был. Легасов внес очень большой вклад, и то, что ему не присвоили звание Героя соцтруда, — полнейший идиотизм советской системы. Но систему эту кто создавал? Окружение — такие же завистливые ученые с сомнительными званиями. И создали такое мнение, что Горбачев не подписал указ на его награждение, хотя имя Легасова было в списках. Он в принципе боролся с системой — уродливой системой советского времени. 

— Вы были лично с ним знакомы? 

— Мне приходилось участвовать в трех научно-технических советах, когда принимались решения об эвакуации — я боролся с последствиями аварии. Они же физик, а я радиоэколог. Моя первая научная специальность — радиобиология.

— А как вы узнали и как восприняли новость о том, что профессор Легасов трагически ушел из жизни?

— Для меня это настолько было неожиданным… На одной из научных конференций в кулуарах нам сказали, что он болеет; все знали, что он получил большую дозу облучения. Конечно, морально его добили: то, что руководство страны его не восприняло, то, что он был в списке награждаемых, — и вдруг его там не оказалось… Мне кажется, это сыграло большую роль. Он не показал это внешне, но начал писать. Его последнюю статью опубликовали в газете «Правда». 

Я, как и он, тоже всегда говорил правду, за что трижды был уволен с работы. Когда я впервые описал радиационные поражения среди диких и сельскохозяйственных животных, находящихся в ближней зоне катастрофы (лучевую болезнь), в мой адрес много было негативной реакции от «корифеев науки», кем только не обзывали. И когда член-корреспондент Академии медицинских наук СССР Ангелина Константиновна Гуськова — величина, которая впервые в мире изучила и написала книгу «Острая лучевая болезнь», — написала положительный отзыв на мою монографию, для меня это была огромная радость. Уже десять лет, как она ушла в иной мир. По сложившимся ситуациям мною впервые изучена хроническая лучевая болезнь сельскохозяйственных животных и диких млекопитающих с преимущественным радиационным поражением щитовидной железы.

Когда я начал писать книгу про хроническую лучевую болезнь, меня в институте не восприняли всерьез, для них я был «неуправляемым татарином»: я никого не слушал, у меня было свое мнение, все делал по совести. Когда мы уже получили результаты и после того, как описанное мною стало совпадать с экспериментальными данными, только тогда меня начали признавать. В науке есть две категории ученых, из них 20 процентов, к которым я отношусь, — те, кто говорит правду, но в науке иметь свое мнение и отстаивать его очень дорогого стоит. Вот Легасов и говорил правду! Его правда же потом сбывалась! Правда в науке всегда должна быть. Те люди, которые говорили в угоду властям, в материальном плане, конечно, приобрели, и в Москве получали большие квартиры, а мне никто ничего не предлагал. Но в то же время за мужество и самоотверженность , проявленные при ликвидации последствий  Чернобыльской катастрофы я награжден орденом Мужества, наравне с другими великими и честными учеными Велиховым (академик, физик-ядерщик Евгений Велихов — прим. ред.) и Легасовым, которому дали его посмертно. Я эвакуировал 38 деревень. Представляете — взять на себя такую ответственность! Молодой был, смелый.

«Легасов внес очень большой вклад, и то, что ему не присвоили Героя соцтруда, — полнейший идиотизм системы»Фото: © Борис Приходько, РИА «Новости»

«ЖИВОТНЫХ ЭВАКУИРОВАЛИ НА ВТОРОЙ ДЕНЬ, А ЛЮДЕЙ ОСТАВИЛИ, ЗАБЫЛИ»

— Когда была эвакуация, люди понимали, что они уезжают навсегда?

— Не понимали. Мы сами-то не знали. Главное, с чем я столкнулся (после аварии прошло четыре месяца), — животных эвакуировали на второй день, а людей оставили, забыли. Четыре месяца прошло! Таких случаев было немало. Конечно, при эвакуации было допущено много ошибок — власти были абсолютно не готовы к этой ситуации. Кому война, кому рай — воровства там было очень много…

Вы вспомнили про сериал «Чернобыль». Вот еще небылицы оттуда. Там показывают, как женщина доит корову, а солдат ее расстреливает. Это чистейший «голливуд», такого никогда не было! И эти партизаны, которых призывали через военкомат, якобы жили в брезентовых палатках… Я такого никогда не видел. 

И такого жестокого отстрела собак, как показано в фильме, тоже не было. Да, санитарный отстрел собак — это оправданное дело, я лично настоял на этом, чтобы инфекция не распространилась. Но происходило это более гуманным способом: в ветеринарно-санитарной службе сделали приманки, куда добавили яд, дали их собакам, а утром уже приезжала машина и собирала трупы. Это был самый гуманный способ усыпления. Нужно было что-то делать с домашними животными, потому что помещать их было некуда. И уничтожать собак мы разрешили только в городских поселках, где их было много. А в деревнях — нет, там это регулировалось естественным путем. В деревнях люди ушли, а кошки и собаки остались. В фильме показывают кадры, где собака ест хозяйку на кухне. Никогда! Зачем такие страшилки показывать? Это очень плохо отразится на детях, на будущих поколениях. Конечно, в деревнях собак и кошек очень много осталось, мы их не разрешали людям брать с собой, потому что они были радиоактивно грязные. В итоге что случилось? Во-первых, со стороны БССР мы некоторых бабушек в этих деревнях оставляли. Представьте, на колени перед тобой встает бабушка, ей 90 лет, и она плачет. Вместе с ней я плачу. Я сам из деревни, вырос на фундаменте нравственности, порядочности и честности, говорил им: «Вы не плачьте, пожалуйста, и останьтесь здесь жить». А эти собаки и кошки около бабушек собирались. Один раз мы приехали через 30-километровую зону, осень, пошел снег, темно, ничего не видно. Остановились у одной бабушки, которая меня сразу узнала, но к ней зайти не можем — штук 50 собак ее охраняют! Пока она вышла и накормила их, прошел час. Как только накормила, они уже стали не лаять, а облизывать нас всех, настолько сильна у них была ностальгия по людям.

Потом они стали скрещиваться с волками, через три года появились помеси волко-собаки — вот это уже страшно. Волк боится человека, а волко-собаки нет, они нападают. С этим мы начали сталкиваться. А кошки исчезли. Я думаю, кошек начали ловить те же собаки, что-то же нужно было есть — это закон природы.

Чтобы увеличить, нажмите (фото: Гульназ Бадретдин)

— А как старушки там жили, ведь ни электричества, ничего не было?

— Там, где остались бабушки, свет мы оставили, на самой станции же все структуры работали. Бабушки доживали свой век, позже нам приходилось организовывать их похороны. В основном помогала милиция, которая охраняла зону. Потом появилась другая проблема — со всех уголков СССР там стали собираться сбежавшие из тюрем бандиты. Для них там была благополучная среда — там столько еды осталось: соленья, варенье, самогон. После этого пришлось эти дома сносить и все выровнять. А сейчас там дикая фауна, флора процветает, создали радиационно-экологический заповедник, в нем появилось очень много диких животных, которых раньше не было. Сейчас там в радиационном плане нагрузка есть, но не такая большая. Первое время животные, конечно, как и люди болели.

Что мне еще не понравилось в фильме? Там живых людей называют биороботами. Это глупости — никто никогда так людей не рассматривал. Я тоже там был — я что, биоробот?

«В 30-КИЛОМЕТРОВУЮ ЗОНУ НИКТО и НИКОГДА НЕ ВЕРНЕТСЯ»

— Как долго вы пробыли в Чернобыле?

— Я там работаю по сей день — уже 34-й год. Начал в 1986 году. Из нашей бригады, с кем мы туда ездили,к сожалению, уже никого нет в живых. Очень многие мои коллеги, с кем я начинал работать, уже ушли.

— А когда вы в последний раз там были?

— В начале ноября 2018 года. Я по сей день являюсь научным консультантом Института радиологии МЧС Республики  Беларусь, который мы создавали сами в 1986 году...

— Какие задачи вы решаете в Чернобыле?

— Сейчас там в основном ставятся задачи рекультивации земель — возвращения их обратно в сельскохозяйственный реестр. Радиационно-экологический заповедник — это уже отдельная структура. Они решают свои задачи — поддержка зоны, радиоэкологический мониторинг окружающей среды и контроль за животным миром.

Зона заражения Фото: Гульназ Бадретдин

— То есть люди уже могут туда вернуться?

— Со стороны Беларуси уже очень много вернулись обратно, потому что зона прошла рекультивацию, там работают технологии, которые мы в свое время разработали и внедрили, получают нормативно чистую продукции сельского хозяйства, выращивают технические культуры. Например, зерно, которое не подходит для хлеба, кормов, идет на спиртовую промышленность. Со стороны Беларуси невозвращенных земель уже нет.

— На каком расстоянии находится ближайший к Чернобылю населенный пункт Беларуси?

— Это Наровля, если по воздуху — километров 35–40. Но 30-километровая зона вокруг самого реактора загорожена колючей проволокой. Туда никто не может проникнуть — ни животные, ни люди. И браконьеры туда не могут пролезть, поэтому внутри этой зоны очень много краснокнижных птиц, волков, оленей, лосей. Все это регулируется: если волков становится больше, значит, меньше кабанов, а если численность кабанов увеличилась, значит, нужно повышать количество волков. Сотрудники заповедника регулируют эту популяцию.

— Получается, самоселов там нет и никогда не было?

— В 30-километровую зону никто никогда не вернется, туда нельзя возвращаться. Вернули людей туда, где можно жить. Самоселов там, где на самом деле опасно, конечно, нет, им не разрешили остаться. Они приезжают на родительский день, на кладбища, но находятся там всего полтора-два часа, дольше нельзя, иначе они получат большие дозы облучения.

— Вообще, сколько лет длилась ликвидация последствий катастрофы? Или можно сказать, что она длится до сих пор, ведь там строят защитный саркофаг? 

— Длится по сей день. Недавно там установили новый саркофаг, его гарантийный срок 100 лет. Саркофаг этот нужен, поскольку в четвертом реакторе осталось топливо, оттуда могут происходить выбросы радиации. Хотя старый герметически хорошо сделан, но природный износ, коррозия делают свое. Новый саркофаг — это европейские и американские деньги. Но, чтобы его запустить, денег нет, сейчас ищут средства, чтобы обслуживать это сооружение. Там все не так просто, это целая живая система.

С Робертом Нигматулиным и Роальдом Сагдеевым Фото: Гульназ Бадретдин

«ВСЕ ЭТИ НАБЛЮДЕНИЯ НА ЖИВОТНЫХ АБСОЛЮТНО ПОДТВЕРДИЛИСЬ НА ЛЮДЯХ»

— Вы сказали, что в четвертом реакторе осталось топливо. В некоторых документальных фильмах рассказывают, что Легасов покончил с собой в том числе и потому, что его обвинили в неоправданных человеческих жертвах. Мол, дайверы приехали, посмотрели и сказали, что топлива там нет, и такие человеческие жертвы были не нужны.

— Это абсолютная неправда. Топливо там, конечно, есть. Куда оно денется? Легасов как раз все вовремя сделал. Если бы из-под реактора не выкачали воду, произошел бы второй взрыв — Киева бы вообще не было, Европы не было бы. Легасову надо поставить памятник, хотя звание Героя России ему дали. Топливо там есть, конечно, поэтому саркофаг и поставили.

Там ведь тоже в первое время не все однозначно было. Судьба так распорядилась, что впервые в мировой научной практике хроническая лучевая болезнь была изучена мной. А про нее и тем более о радиационных поражениях в 1986–1987 годах вообще не принято было говорить. За это могли сразу… И вот в 1987 году мы встретились с Роем Медведевым, он, как диссидент, жил в Англии. Из нашей беседы за рубежом впервые узнали, что в Чернобыле есть проблемы с радиационными поражениями среди животных. Об этом нельзя было говорить вообще. В 1986 году для правительства приготовили первые справки о том, что никаких биологических последствий после Чернобыля не будет, что все хорошо, а уже в конце ноября 1986 года в 30-километровой зоне вокруг реактора в Гомельской области начался падеж диких животных. Тогда пришла очень холодная зима. За нами приехали военные — у нас тогда здания института не было, и мы сидели в здании Гомельского облисполкома. Мы поехали туда, начали вскрывать животных — оказалось, что у них не было щитовидной железы, она была полностью разрушена. И тогда у меня возникла мысль, что здесь были очень большие дозы облучения. Я начал бить в колокола, писать. Мы отбирали группу животных — в зоне ходило очень много бесхозных зверей, которые были больны лучевой болезнью. Тогда мы еще не понимали, что это такое. Я организовал группу животных — 400 голов в одном месте и 200 голов в другом, и мы начали изучать: брать кровь, обследовать. Конечно, это не нравилось руководству, директору института, нам всячески начали препятствовать…

29 апреля 1986 года я должен был защищать кандидатскую диссертацию, но из-за аварии защита отложилась, и я защитил ее в феврале 1987-го. Так вот, я был в Обнинске Калужской области во ВНИИСХР, защищал диссертацию — меня не было в Гомеле десять дней. И к моему приезду животных, которых мы отбирали для изучения хронической лучевой болезни, уже не было. Только и ждали, что я уеду, и по указанию властей сразу сдали их на мясокомбинат. Я тоже не лыком шит — знал, что если уеду, то сразу начнут уничтожать стадо. Половину стада я за определенную мзду перевез в другое отделение в лес, об этом никто не знал. И уже оставшееся поголовье животных мы потом изучили, исследовали проявление хронической лучевой болезни на четырех поколениях животных в течение 16 лет. Впервые в мировой научной практике мы узнали, что такое хроническая форма лучевой болезни с разрушением щитовидной железы.

Дело в том, что дикие и сельскохозяйственные животные являются индикаторами загрязнения окружающей среды. Если вы хотите узнать, что будет с людьми через 5–7 лет, посмотрите на животных — они мало живут, у них уровень обменных процессов высокий, на их примере наглядно можно увидеть, что произойдет с людьми. Я всегда говорил, что такие же последствия могут быть у людей. В итоге среди населения Беларуси через 15 лет число заболеваний раком щитовидной железы увеличилось в 100 раз. В сложившейся тяжелой ситуации сыграли негативную роль эндемические и природно-климатические особенности Белорусского Полесья, где в торфяно-болотных почвах практически отсутствует йод и щитовидная железа человека и животных всегда испытывала недостаток йода и после аварии на Чернобыльской АЭС «жадно хватала» радиоактивный йод. Все эти наблюдения на животных абсолютно подтвердились на людях. В первое время начальству это не нравилось.

Впервые в 1989 году я делал доклад в Люксембурге по радиационной экологии. Тогда прошел первый международный конгресс по радиоэкологии: Европа боялась, что будет дальше. Я сделал доклад о радиационных поражениях животного мира в зоне Чернобыля, за это после возвращения в СССР был уволен с работы.

— Вы говорите, что больных животных отправили на мясокомбинат. Разве можно было есть их мясо?

— Конечно, можно.

— Радиация через мясо не передается? 

— Передается, но разбавляется чистым мясом до предельно допустимых  уровней. Куда девать все то радиоактивное мясо, которое там накопилось за пять-шесть лет? Его было очень много. ЦК КПСС решило, куда его отправлять: смотрели, где не хватает белка в рационе, туда и отправляли. В этом ничего плохого не было.

«Cегодня нужно говорить не о самой аварии, а о последствиях, о том, что произошла самая тяжелая техногенная катастрофа в истории человечества. Какие уроки мы извлекли?» Фото: Гульназ Бадретдин

«ХХ ВЕК БЫЛ ВЕКОМ НАЧИНАЮЩИХСЯ ТЕХНОГЕННЫХ КАТАСТРОФ»

— Когда-нибудь радиация в Чернобыле закончится, земля там станет чистой?

— Для этого нужно 300 лет — 10 периодов полураспада цезия -137. Период полураспада радиоактивного цезия — 30 лет. После 10 периодов полураспада эта зона станет безопасной.

— То есть это еще 270 лет?

— Да, время подумать еще есть. Но сегодня нужно говорить не о самой аварии, а о последствиях. О том, что произошла самая тяжелая техногенная катастрофа в истории человечества. Какие уроки мы извлекли? Я в основном изучаю последствия, этому посвящена моя монография «Чернобыльская катастрофа. Последствия и контрмеры в агроэкосфере». Я впервые изложил философские взгляды и уроки чернобыльской катастрофы. Впервые описал социально-психологические последствия среди населения, пострадавших от техногенной катастрофы, которые не учитываются государством. Сначала населению нужно оказать социально-психологическую помощь, а потом уже — материальную. Вот этого не было сделано. В моей монографии это все описано. Мне даже присвоили звание академика Международной академии психологических наук.

И сегодня надо говорить об этом не так извращенно, как показано в сериале. Такой фильм нельзя оставлять будущему поколению, нужно снять другой, альтернативный, основанный на реальных фактах, пока еще живы эти ученые. Их мало осталось, каждый год умирают. Я в прошлом году похоронил своего шефа, через полгода умер второй начальник, и в этом году перед маем еще одного академика не стало, с которым мы прошли ликвидацию катастрофы с первого дня. Пока остались единичные персоны, надо, используя их знания, создать реальный фильм о том, как это случилось, используя их базу данных, их память…

Необходимо говорить о последствиях и уроках. ХХ век был веком начинающихся техногенных катастроф. ХХI век ожидается веком часто повторяющихся техногенных катастроф и природно-стихийных бедствий — землетрясений. Климат меняется, а его изменение сопровождается землетрясениями и большими цунами. Люди должны быть готовы к катаклизмам. Об этом надо говорить сегодня, а не о том, что пили водку.

Фото: Гульназ Бадретдин

— Можно ли вообще быть готовыми к такого рода катастрофам?

— Да, и об этом я пишу. Нужно к этому обязательно готовиться. Надо готовить молодежь, детей, население к тому, что у каждого человека в жизни будет своя катастрофа. Во время Чернобыльской катастрофы полузнания врачей сыграли очень негативную роль. Полузнание хуже, чем незнание.

— В России сейчас много действующих атомных электростанций?

— Достаточно много: в Воронеже, Ростове-на-Дону, на Урале, в Челябинске, на Кольском полуострове, в Петербурге, Твери, Орле. В принципе, атомная энергетика — самая безопасная, самая экологически чистая электроэнергетика. Атомную энергию отрицать нельзя, это энергия будущего. Если не соблюдать технологии в любых других отраслях, скажем, в нефтехимической, произойдет то же самое. Если, например, «Нижнекамскнефтехим» взорвется, то в радиусе 280–300 километров за два часа никого в живых не останется. Самое главное, везде должны работать профессионалы, и надо соблюдать технологию, цепочку, которая расписана. На Чернобыльской АЭС были явные нарушения, ставили какой-то эксперимент, произошла какая-то глупость. На данный момент как профессор я смотрю: как такое могли допустить?

К аварии на Чернобыле привела безалаберность и несогласованность в самой системе того времени и безответственное отношение к работе. Если у тебя по инструкции нет такого действия, так останавливайте реактор! Зачем вы дальше-то идете? И система сама была виновата — чрезмерная секретность, выполнение планов… Даже перед нами скрывали. Мы же в первые дни тоже не знали состава радиоактивного выпадения. Это все было в руках военных. Нам ничего не давали, и все старались скрывать, скрывать, скрывать... И эта чрезмерная режимная секретность сыграла отрицательную роль. Тогда же и в министерстве здравоохранения не понимали, не знали состава радиоактивных нуклидов в воздухе — не было информации! Старались все держать в одних руках. К сожалению, чиновники одинаковы везде — хоть в Советском Союзе, хоть в России, хоть в Японии. Взять, например, Фукусиму. Они тоже пять дней скрывали, не эвакуировали людей. Хотя, казалось бы, Япония — страна высокой культуры и высокого ума.

«К аварии на Чернобыле привела безалаберность. Отсутствие философии жизни, отсутствие ответственности перед Всевышним и обусловило безответственное отношение к работе» Фото: Гульназ Бадретдин

«ВСЕ МОИ ЗНАКОМЫЕ УЧЕНЫЕ — ВЕРУЮЩИЕ»

— Если бы подобная катастрофа, не дай бог, произошла сегодня, последствия были бы такими же?

— Как сказать. Это зависит от ситуации и от мощности взрыва. Но сейчас, уже с нынешним опытом, поступили бы по-другому, конечно. Человечество должно быть готовым к этому всегда. Структура «пяти П»: профилактика, прогноз, переживание, последствия и преодоление их. 

— Вы мусульманин, совершали хадж, в то же время ученый. А разве ученые верят в высшие силы?

И как не верить в Бога! Например, Гомельская область Республики Беларусь мне особенно дорога тем, что во время войны в 1943 году мой дед-красноармеец Ильязов Зинатулла Ильязович в составе 222-й стрелковой дивизии освобождал эту землю и там погиб — пропал без вести. Мне спустя 43 года довелось спасать на гомельской земле белорусов от радиационного поражения после Чернобыльской катастрофы. Получается, что я ходил по стопам своего деда, защищая наших братьев-белорусов от радиоактивного заражения.

Фото: Гульназ Бадретдин

— Удалось найти могилу деда?

— Удалось! Он похоронен в братской могиле в Гомельской области. Я туда ездил, привез оттуда землю — как раз ставил надгробный камень на могилу бабушки и землю эту туда же положил.

Но могила нашлась уже после того, как я переехал жить в Татарстан. Я мимо этой братской могилы, пока жил там, проезжал, наверное, раз тысячу. И не знал, что он там лежит. У меня был хороший друг Анатолий Терещенко, он туда поехал, позвонил мне и говорит: «Роберт, мы нашли — Ильязов Зинатулла Ильязович, красноармеец». В музее хранятся его пилотка и военный билет. Это разве совпадение? Нет, всему свое время.

Все мои знакомые ученые — верующие. И вообще прикладные физики пришли к выводу, что есть параллельные миры. Жизнь вечна. Но, если философски подумать, человечество сегодня идет к уничтожению самого себя — природные ресурсы сжигаем, загрязняем. Представьте, в мировом океане киты начали погибать из-за проблем с экологией. Морская рыба стала радиоактивной! В результате землетрясений поднимаются глубокие воды, и радиоактивные отходы выбрасываются в мировой океан. Такая проблема тоже есть. Сам опыт Чернобыля показал нам, что такое атомная энергия. И к любой другой энергии нужно относиться с ответственностью, на любом рабочем уровне.