Стратегия — это образ будущего, но кем станут татары через 50 и 100 лет? Куда идет нация и какие у нее цели?

УЧАСТНИКИ КРУГЛОГО СТОЛА

Руслан Айсин — политолог.

Римзиль Валеев — общественный деятель, журналист.

Гульнара Габдрахманова — заведующая отделом этнологии Института истории им. Марджани, доктор социологических наук.

Нияз Игламов — заведующий литературно-драматической части Камаловского театра, театральный критик.

Дамир Исхаков — доктор исторических наук, член «Милли шура» всемирного конгресса татар.

Рустам Курчаков — экономист, публицист.

Айрат Файзрахманов — заместитель председателя всемирного форума татарской молодежи, кандидат исторических наук.

Юлай Шамильоглу — историк, профессор Висконсинского университета (США).

Модератор: Рашид Галямов — издатель «БИЗНЕС Online».

ДАМИР ИСХАКОВ: «АВТОНОМИЯ — КАК МЕРТВАЯ ПЕТЛЯ ДЛЯ ТАТАР»

— Тема нашего круглого стола — «Стратегия развития татарского народа: ждать ли прорывного документа?». Хотелось бы услышать от вас, в чем причина того, что за более чем 25 лет постсоветского времени стратегия так и не была подготовлена теми же структурами ВКТ или другими татарскими организациями, группами интеллектуалов. Кстати, хотелось бы понять, есть ли аналогичные документы у других народов? Должна ли стратегия ограничиваться только татарами, проживающими на территории России? Предлагаю начать с Рустама Султановича Курчакова, который попросил несколько слов вначале произнести, так сказать, для некоего камертона.

Курчаков: Так получилось, что, когда мне позвонили и пригласили на этот круглый стол, я посмотрел — а это время пятничного намаза (круглый стол прошел в пятницу в 11:00  — прим. ред.). Это знак, на самом деле, ведь мы собрались обсуждать такой вопрос… Я скептически отношусь к этой теме и к возможности сейчас выстроить стратегию. Но об этом чуть позже. А здесь, мне показалось, это очень важный знак, который нам нужно учесть. Алла бирса, если нам удастся во время этого обсуждения максимально пребывать в состоянии «ас-салят», то есть связи со Всевышним и следовании Его воле, не сбиваясь с этой путеводной нити — «сират-ат-дин». Это было бы очень хорошо, потому что судьба тюрко-татарского народа — я думаю, так правильнее будет сказать, потому что татары — это просто отдельная, особенная, со своими плюсами и минусами, где-то продвинутая, а где-то подотставшая часть тюркского мира…

Если уж серьезно постановку сегодняшней темы воспринять, это «язмыш» (судьба), а не просто стратегия. Стратегия — это лишь форма, можно так оформить, а можно по-другому, в виде стратегического документа или рабочей записки, а можно вообще не озвучивать, потому что настоящие стратегии не декларируются и не озвучиваются. Их внутри носят те, кто их реализуют. Это получается «язмыш язу» — некий эскиз судьбы, прикидка. А это суперответственное дело, и без обращения к Создателю или Творцу я бы просто не брался за это дело, потому что это как высокое напряжение: электрические провода голыми руками возьмешь без подготовки — все оторвет. В истории тюрков и татар линия единобожия, как дуга, протянулась от Тенгри к Алла. Не зря в нашем языке это сохранилось — Тенгри, Ходай, Алла. Эта линия на татарский народ накладывает особую ответственность, это очень важно.

— После того, как в сентябре 2018 года  Рустам Минниханов на ежегодном послании сказал о необходимости стратегии: покритиковал ВКТ, сказал, что необходимо искать некие факторы консолидации нации — после этого забурлил процесс, оживился ВКТ, интервью пошли и так далее. Как говорил Михаил Сергеевич Горбачев, процесс пошел. Мы тоже решили внести свою лепту, тем более что процесс-то только в самом начале. Слово предлагаю дать Дамиру Мавлявеевичу Исхакову. Почему ему? Потому что первый вопрос — в чем причина, почему за 25–30 лет постсоветского времени так и не была подготовлена стратегия развития татарского народа, хотя, насколько мы знаем, попытки предпринимались. Никто лучше Дамира Мавлявеевича, идеолога национального движения, на этот вопрос не ответит.

Читатели наверняка будут интересоваться, есть ли аналогичные документы у других народов. Предваряя эти вопросы, я принес сюда книгу «Русская доктрина». Один из главных ее авторов и редакторов — Андрей Борисович Кобяков, известнейший экономист, политолог, друг нашей редакции. Она, конечно, официально не принята, тем не менее широкий круг интеллектуалов написал, по-моему, великолепнейший труд. Можно критиковать или не критиковать, но такая доктрина есть. Возможно, как специалист, вы, Дамир Мавлявеевич, подскажете, имеется ли нечто подобное у других народов. Надеюсь, мы, татары, не изобретаем заново велосипед.

Хотел также показать вторую книгу, наверное, все ее знают — «Татарский век». Мы ее начали делать в начале нулевых, делали пять лет нашей командой — тогда это был «Восточный экспресс», сейчас ядро той команды работает в «БИЗНЕС Online». Мы сделали порядка 80 интервью с крупнейшими реальными лидерами мнений. Сразу скажу, что чиновников там нет, кроме Минтимера Шаймиева и Зили Валеевой, которая тогда была вице-премьером по культуре, идеологии. Брали интервью у тех, кто жил не только в Татарстане, но и в Москве, Турции, США… Это, например, Ахмет Тимер, выдающийся историк из Турции, который уже умер. Я считаю, эта книга — лайт-версия татарской доктрины, потому что выдающиеся люди нации, лидеры размышляли, где она сейчас, наша нация, что получилось, что нет, кто ее символы и т. д. и т. п. Так что некий кирпичик для фундамента стратегии есть. 

Исхаков: Когда речь идет о создании доктринальных документов (как бы их ни называли: концепция, стратегия, неважно), там есть ряд ограничений, которые далеко не всем позволяют создать такие стратегическо-концептуальные документы. Потому что они носят характер весьма абстрактных обобщений. Для того чтобы достичь такого уровня обобщений, необходимо наличие большого круга экспертов, причем представляющих разные отрасли знаний, экспертов, которые привыкли в коллективе работать. Стратегический документ — документ именно коллективного характера, один человек не может такой документ создать.

Одна из причин того, что у нас, татар, такой документ не родился, заключается в том, что фактически в целом татарская нация оказалась недостаточно успешной. Не все понимают, что имеется в виду под этой формулировкой. Я просто скажу, что в тюркском мире татары, которые занимали важные позиции к началу XX века, являются единственным народом, который в советских условиях получил очень плохую урезанную автономию и, вместо того чтобы развиться, пошел, наоборот, назад. Это весьма интересное явление, историками не изученное. Для чувашей, башкир, марийцев автономия была шагом вперед. Для татар она оказалась мертвой петлей, которая в значительной степени татар удушила. Народ как таковой не исчез, потому что татары умеют очень хорошо приспосабливаться и большинство из них находилось за пределами автономии, они как-то выживали, и общество в целом не потерялось. Но институционально татары не смогли выстроиться. Яркий критерий, пример — это отсутствие национального университета. Всем было ясно уже в начале XX века, что надо его создавать, но он так и не был создан. Это одна из проблем глобального характера, причина, почему татары ничего не смогли сделать против такой политики и в итоге мы оказались в таком положении.

Вторая проблема, которая связана с первой, — результаты «четвертой татарской революции», то есть постсоветская революция. Сейчас уже можно абсолютно четко сказать, что во время этого последнего подъема задачи революционными татарскими отрядами были поставлены, но в принципе ни одну решить не удалось. Сейчас мы имеем даже еще более урезанную автономию, чем в советском периоде, я считаю. В этнокультурном отношении мы практически ничего не достигли. Наоборот, сейчас отчетливо видно, в том числе из-за политики федерального центра, что мы шаг за шагом отступаем и уже подошли к серьезной грани, когда татарскому языку просто грозит исчезновение. Мое общение со множеством групп татар, разных экспертных сообществ показывает, что татарским интеллектуалам не удалось нащупать пути выхода из этого кризисного состояния. То есть нет на сегодняшний день конкретных механизмов, что нам делать в ближайшем будущем. Когда речь заходит о том, что надо создать стратегический документ, я думаю, что наиболее важным звеном того, что будет происходить, является даже не этот документ, а само осознание татарским сообществом, есть ли у нас силы, которые способны создать такой документ.

— То есть сам процесс работы на ним?

Исхаков: Да, сам процесс важен. И мы должны посмотреть друг на друга и увидеть, каковы наши реальные возможности. Но если учитывать, что уже возникла непосредственно угроза существования самих республик, то может случиться так, что пока мы тут будем барахтаться в попытке создать что-то, уже и республики могут быть ликвидированы. А у нас нет институциональной базы для существования в безреспубликанской среде. Ярчайшим примером того, в каком положении мы находимся, является состав «Милли шура», избранный всемирным конгрессом татар. Он носит совершенно случайный характер и ни в коей мере не может служить национальным парламентом, если республика будет ликвидирована. То есть у нас нет самой базы, нет объединенных интеллектуальных групп. Мой опыт за последнее время в татарском мире по поводу нащупывания различных групп показывает, что чрезвычайно трудно объединить наличные интеллектуальные ресурсы. Все очень разношерстные, не заточены под коллективную работу. Какие-то отдельные группы пишут отдельные записки, Рафаэль Хакимов — отдельно, из Москвы отдельно поступают идеи, из Петербурга — тоже, потом все это куда-то уходит. И ядра, которое все это обобщало бы, нет. И самих подходов нет. В принципе, я настроен весьма скептически по поводу того, что у нас в итоге может родиться. Главная проблема, как я уже сказал, — это само состояние татарской нации, к сожалению, весьма прискорбное.

— У других национальностей вообще есть подобные документы?

Исхаков: Кроме как у русских в России такого опыта нет, за исключением немцев. Русских немцев. Этот документ был создан довольно давно, но при поддержке Германии. Когда немцы стали уезжать в Германию в большом числе, тогдашние немцы из ФРГ решили поддержать тех, кто остается, чтобы хоть какая-то рука здесь оставалась. Они сделали такой общий концептуальный документ. Он был принят российским правительством и имеется в доступном виде, можно почитать. Похожий документ еще есть у башкир — называется «Программа развития башкирского народа» 1996 года. Этот документ интересен тем, что до его подготовки крупные ученые (два человека на самом деле — Равиль Гумерович Кузеев и Гилязетдинов, известный социолог) разработали концептуальный каркас этого документа — он опубликован, тоже доступен. Там были разработаны многие проблемные вещи, которые формируются перед тем, как писать конкретную программу. Можно сказать, что башкиры нас тогда превзошли. Но этот документ имеет один недостаток: он был нацелен на поддержку башкир как государствообразующего единственного народа. Опыт показал, что этот документ не сработал. По этой причине.

В Казахстане есть подобный документ…

Курчаков: У евреев еще есть подобный документ, но он закрытый.

— Может быть, стратегия это вообще алогичный документ?

Исхаков: Не вполне. Она имеет право на существование.

— Как оцениваете русскую доктрину?

Исхаков: Она наиболее проработанная из существующих документов, потому что работали специалисты высокого класса. Это важный, фундаментальный документ, который необходим для идеологической проработки будущего.

— Я ее пролистал перед нашим круглым столом. В принципе, вообще можно брать по главкам…

Айсин: И вместо русских татар вставлять?

— Нет. Работать по этой кальке. Допустим, что делать со школами: татарская школа, вопросы религии, культуры, хозяйства, социальный капитал…

Исхаков: Нам необязательно следовать этому, но иметь в виду надо. У нас, татар, положение другое, так что мы не можем всё использовать.

Курчаков: «Русская доктрина» 2008 года — я ее тоже полистал. По каким-то частным вопросам, как вы сказали, про школу — это вообще интересный культурный опыт. Но после 2008 года начался глобальный кризис, финансово-экономический.

— Там он описан.

Курчаков: А в 2013-м — гибридная мировая война.

— И про нее есть в доктрине, и про Запад, и про давление. Очень актуально.

Валеев: У меня реплика. Здесь не надо смешивать понятия «стратегия», «госпрограмма» или «программа» и «доктрина» — это разные вещи. Действительно, в 2000-е годы немецкая программа была государственная, как раз тогда я был председателем федеральной автономии татар. И в московском Белом доме мне говорили, что я лучше сделаю. То, что Дамир Мавлявеевич сказал, больше похоже на госпрограмму. Это понятно, поскольку стратегия должна быть обоснованной и реализуемой…

Исхаков: Римзиль Салихович, без концепции никакой программы не бывает.

Валеев: Сама стратегия не то чтобы документ, она так же, как идея строительства коммунизма и моральный кодекс строителя коммунизма, должна уместиться на полстраницы – четыре фразы, на несколько альтернативных алгоритмов. Это, конечно, мое субъективное мнение. Не только у русских — у евреев, турок, казахов точно давно уже есть своя стратегия. В соответствии с этой стратегией они и существуют. Нет ни одного государства и крупного народа, которые не имели бы стратегии. У нас она в подстреленном виде тоже есть, в сердцах и головах…

НИЯЗ ИГЛАМОВ: «МЫ ПОМНИМ МИТИНГИ НАЧАЛА 1990-Х! А СЕЙЧАС ПОЗОВИ НА МИТИНГ — ДА НИКТО НЕ ВЫЙДЕТ…»

— Спасибо. Слово Ниязу Игламову.

Игламов: На самом деле татары — такой удивительный народ, очень разобщенный и ревнующий к успехам другого. Это такая черта характера национальная, как у кого-то лень, у кого-то — уживчивость со всеми. Если татарин татарина не затоптал в грязь, то день не день, жизнь не жизнь, карьера не удалась. Мы не можем радоваться успехам своих соплеменников. Поэтому и не была написана стратегия. Вспомните, как все эти лидеры национальных движений к концу 1990-х начали друг с другом сражаться. Развалили движение — и утратили доверие народа. Мы помним митинги начала 1990-х! А сейчас позови на митинг — да никто не выйдет. Потому что национальная идея, к сожалению, не воплощена в фигурах, которые пользуются кредитом доверия у народа. Народу, по большому счету, все равно, он выживает сам, он видит, что его интересы никто не представляет ни в Госсовете, ни в каких-то других структурах. Он видит, что его чаяния и надежды никак не реализуются, вот каждый и идет своим путем. Мы можем сто стратегий написать, но кто им будет следовать — мы сами? Хорошо, если мы сами начнем им следовать, и за нами кто-то потянется. Для меня, конечно же, в первую очередь большая проблема в этом, а не в написании стратегии. Тут очень много умных людей, а я практический человек. Я считаю, что параллельно с разработкой стратегии нужно думать о тех инструментах, которые позволят эту стратегию воплощать. Просто написать красивые слова…

Практически готовую стратегию Римзиль Валеев нам представил на одном из заседаний ВКТ. Очень внятная стратегия — вот ее бери за основу и доделывай, вопрос двух недель. Но кто ей будет следовать и какие инструменты есть для ее воплощения? Как мы ее до бабушки в Пестречинском районе, до студента аграрного техникума в Буинске донесем? Вот они прочли в «БИЗНЕС Online» или на другом ресурсе, что будет опубликована эта стратегия. И сразу запишут: «Я буду неукоснительно следовать этой стратегии!» Да не будет такого. А надо подумать о том, каковы механизмы влияния.

Валеев: А почему ты думаешь, что будет недостаточно того, если 20 представителей элиты, начиная с президента, будут выполнять? Почему думаешь, что другие не последуют?

Игламов: Хорошо, если президент туда подключится.

Валеев: Да, президент и его 25 соратников.

Игламов: Может быть… Но, понимаете, это будет некая инициатива «сверху», и отношение к ней будет такое же, как к инициативе «сверху». Это как с партией «Единая Россия».

Валеев: Почему? Если «снизу» пришла идея, а они выполняют?

Игламов: Не рассказывайте сказки. Это как уйдет Путин — и все верные путинцы станут антипутинцами… Есть определенная логика. То, что спускается «сверху», — это то, что спускается «сверху». И отношение «внизу» к ней такое: «Пока у него сила и власть, а уйдет…»

Правда, я пришел сюда, на круглый стол, и на заседания ВКТ хожу, желая помочь, внести свою лепту и, в первую очередь, говорить о профессиональном искусстве, национальной культуре. Потому что сфера применения, например, татарского языка ограничена только гуманитарной сферой. Если человек — ученый, ему татарский язык не нужен, потому что не бывает татарской физики или татарской астронавтики.

Исхаков: Не совсем. Есть кое-где.

Игламов: Причем тут наука на татарском? Это можно сделать, совершая некое насилие над природой. Даже русский язык не нужен в научном сообществе, потому что индексы цитируемости все английские, китайские или испаноязычные, арабоязычные. Есть пять-шесть гиперязыков, на которых основные направления в науке существуют. Мы тут татарский все равно не вставим. Поэтому нам лучше развивать гуманитарную сферу по-настоящему: татарское языкознание, философия, религиозная мысль и прочее, культура, искусствоведение… Вот что нужно. У нас настолько слабое литературоведение, что литературный процесс фактически никак не осознан татарскими литературоведами.

Исхаков: Потому что сама литература слабая.

Игламов: Я бы не сказал. У нас есть пять-шесть прозаиков мирового уровня, просто мы их не переводим. Мы же переводим наших поэтов-депутатов, председателей союзов писателей на русский и другие языки.

Исхаков: Гузель Яхину переводим.

Игламов: Яхина — это коммерческий проект. Я двумя руками за нее, потому что она ни у кого денег не просила. Это как бы коммерческий проект. Слабая литература, на мой взгляд, не более того, не то, чтобы в нее бросаться. У нас есть кого продвигать, но мы этим не занимаемся. Вот на что должна быть направлена стратегия. Нас, татар, в мире не знают. Скажу без тени смущения — а я человек не скромный, меня называют в театральном мире послом татарской культуры. Потому что столько, сколько я рассказываю, ездя как эксперт «Золотой маски» от Владивостока до Бреста в год по два раза, не рассказывает о татарской культуре никто. Все узнают про наш театр имени Камала в основном после моих о нем рассказов, потом с нами начинают делать какие-то проекты. Это тоже очень важно. Если бы еще несколько человек такого уровня были…

А то мы же варимся в своем котле. Мы ничего не делаем, чтобы себя как-то позиционировать. Сколько можно переводить Тукая? Надо понять психологию зарубежного издателя, ему интереснее работать с живыми авторами. Тукай в свое время не прозвучал, что сейчас с этим делать? Наоборот, через современных авторов можно вернуть Тукая, а не называть все, что попало, его именем. У нас скоро будет площадь Тукая, памятник Тукая, орден Тукая — наградить орденом Тукая в ознаменование 150-летия Тукая... Абсурд. Потому что наши руководители никого кроме Тукая не знают.

Айсин: Ты много ездил. Может, у других народов есть…

Игламов: Я знаю, к сожалению, только народы Российской Федерации и Казахстана, где я постоянно бываю. В принципе, везде все то же самое, что у нас, только хуже. Все те проблемы, которые есть у татар,  у башкир сильнее — и дальше по нарастающей. Чем меньше народ, тем больше у него проблем — языковых, культурных, скрепоносных. С ними меньше считаются.  

Файзрахманов: А Саха (Якутия)?

Игламов: Саха и Тува — это два удивительных случая. Они живут практически сегрегационно. Как у нас была сегрегация до революции: не смешивались татарское и русское население. Там они живут слишком на особицу. Они сохраняют язык просто потому, что в принципе у них нет такого понятия, как смешанные браки. У них смешанных браков — 0,5 процента, у нас — 30. О чем-то это говорит?

Курчаков: Нияз Рауфович, вы сказали, что не столь важна стратегия, сколько — что?

Игламов: Сколько инструменты и механизмы по следованию этой стратегии, по ее реализации, использованию. За последние 10 лет я принимал участие в написании кучи всяких документов: это и закон о театре, и долгосрочная концепция культурного развития… Все эти документы лежат где-то в архивах, и никто им не следует.

Курчаков: А какие механизмы? Из того, что вы сказали, я уловил, что, если, допустим, в области экономики, социально-экономической сферы Татарстан сделал прорыв и миру стал известен, чего не было 25 лет назад, то в области же культуры и искусства нужно сделать то же самое. Так? Я правильно вас понял?

Игламов: Да, абсолютно.

Валеев: После стратегии обязательно тактика идет, потом — инструменты.

Курчаков: Их не надо смешивать.

Игламов: Я их не смешиваю, они должны параллельно идти. Я же не против стратегии, я говорю о том, что нужно параллельно продумывать инструменты.

— Зачем вообще нужна стратегия? Вот беру русскую стратегию — там есть блок, посвященный искусству. И авторы стратегии считают, что должна быть иерархия искусств: на первом месте — архитектура, театр на седьмом месте у них! Отдельный блок — шоу-бизнес. Они говорят, что русские должны вкладываться в шоу-бизнес, потому что это инструмент влияния на сознание.

Валеев: Есть ли там блок про то, что русский народ надо развивать за счет ассимиляции внутрироссийских народов?

— Нет такого.

Валеев: Но ведь реализуется. И было это десятилетиями. Тем не менее демография пополняется за счет других народов.

Игламов: Сегодня — и в мире это абсолютно признано — самым главным искусством в России и вообще является театр, а никакая ни архитектура.

— Кино, архитектура.

Игламов: Это ошибочно. Российское кино просто в глубоком дне.

Курчаков: Это ранжирование с точки зрения внешнего взгляда.

— Нет, с точки зрения идеологов.

Валеев: Политтехнологии являются сегодня самым главным искусством.

ЮЛАЙ ШАМИЛЬОГЛУ: «СТРАТЕГИЯ — ЭТО НЕ РАБОЧИЙ ПЛАН, А ПУТЬ К ЦЕЛИ, ТО, ГДЕ МЫ ХОТИМ НАХОДИТЬСЯ ЧЕРЕЗ 10 ЛЕТ ИЛИ ЧЕРЕЗ СТОЛЕТИЯ»

— В театр сегодня ходят 3 процента, а кино — это 100-процентный охват, те же телесериалы. Сейчас не об этом дискуссия. Зачем нужна стратегия? Опять же, вопрос иерархии целей, задач. Инструменты тоже важны. Слово нашему известному выдающемуся историку из Америки Юлаю Шамильоглу, который имеет спектральный взгляд на эти проблемы.

Исхаков: Он сейчас представляет Университет имени Назарбаева, где является руководителем одного из подразделений, поэтому очень хорошо знает казахскую практику.

Шамильоглу: Спасибо большое за приглашение. Я в гостях здесь, я не гражданин РФ, но член татарской диаспоры из Америки. Сейчас я работаю в Казахстане, значит, знаком с положением там. Я не в состоянии ответить на вопрос, почему у татар нет такой стратегии. Однако могу сказать, что в Казахстане есть очень важная новая стратегия. Это третья модернизация Казахстана, первая и вторая была экономическая и политическая, принятая в 1990-х годах. Новая, третья, была заявлена в апреле прошлого года, называется «Рухани жангыру» — духовное обновление. Она о национальной идентичности или самосознании в XXI веке — эти определения из статьи президента Казахстана. Конкурентность, прагматизм, сохранение национальной идентичности, культ знания, эволюционное развитие Казахстана. Открытый взгляд на мир. Для будущего — шаг за шагом переход на латиницу, новые гуманитарные знания, перевод 100 международных учебников на казахский язык в области гуманитарных и социальных наук. Третье — патриотизм, который начинается с любви к своей малой родине, к земле, со своего аула, города, региона. Есть программа «Туған жер» — она должна стать основой для настоящего патриотизма. Четвертое — это сакральная география Казахстана, это может быть дерево или еще что-то, в общем, те места, которые имеют духовное значение для казахов. И новая казахская культура в глобальном мире. Последнее — это 100 новых лиц Казахстана, потому что есть разные иконы: Чокан Валиханов или Мухтар Ауэзов. Но есть и лица императорского периода, которые служили и Российской империи, и иконы советского периода, которые  служили Советскому Союзу. Поэтому нужны новые лица. Здесь речь о новых композиторах, врачах, драматургах, писателях…

Это главные пункты стратегии или программы для развития. Если мы хотим обустроить дом, надо знать, сколько комнат, где будет дверь, окна. Стратегия — это не рабочий план, а путь к цели, то, где мы хотим находиться через 10 лет или через столетия.

— Это образ будущего.

Шамильоглу: Да. Кем вы хотите быть? Где вы хотите работать? Что вы хотите в жизни? Надо это знать. Куда нужно идти.

— Кроме казахов, у других народов есть стратегия? Вы же по всему миру работали, много ездили. У американского народа есть стратегия?

Шамильоглу: Что такое американский народ?

— У белых англосаксов-протестантов есть своя стратегия?

Шамильоглу: Об этом, к сожалению, ничего не знаю. Если искать другую программу в тюркоязычном мире, надо посмотреть на Ататюрка, какие главные пункты были у него, потому что это тоже была стратегия. И у Эрдогана, может быть, есть ревизия этой стратегии.

— После Ататюрка какие-то документы рождались у турков?

Шамильоглу: Это конец халифата в Османской империи, переход на латиницу, желание иметь свою, нерелигиозную историю, иметь национальную историю и т. д.

РУСЛАН АЙСИН: «МОЖЕТ ЛИ ТАТАРСКИЙ МИР СУЩЕСТВОВАТЬ БЕЗ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ, ОБРАЗНО ГОВОРЯ — ЭКСТЕРРИТОРИАЛЬНЫЙ ТАТАРСТАН?»

— Руслан Айсин работал в ВКТ, варился в этом соку, поэтому, наверное, может ответить на вопрос, почему за 25 лет у татар не появилась стратегия?

Айсин: Этот вопрос действительно сложный. Все-таки какие-то подходы к этому документу были, и Дамир Мавлявеевич разрабатывал в рамках центра этномониторинга. Но, я так понимаю, не было некой воли политической у руководства Татарстана. Потому что в тот период, достаточно благонадежный, в 1990-е годы, все были упоены некоей суверенизацией, построением экономической модели. Надо сказать прямо — за прямым обогащением элиты, за этой ширмой, за материальной составляющей упустили самое главное: мы не подготовили базис для решения тех проблем, которые мы сейчас имеем. Я думаю, что основная причина, конечно, в этом — не было политической воли, не было понимания. Было ощущение, что Татарстан, который мы схватили когтями, никогда уже из наших стальных когтей не выйдет. Но оказалось, что хватка разжимается достаточно быстро и то, что для нас является сакральным — язык, Конституция, республика — отдаются так же легко, как приобрелись.

Это говорит о том, что за целое поколение мы не создали фактически ничего, раз сегодня мы находимся в ситуации тяжелого кризиса и не можем ни на что опереться. У нас нет ни системы образования, ни национальной инфраструктуры за пределами Татарстана. Мы в самой республике боремся за татарский язык, за каждую табличку, за каждую постановку театра. Это на самом деле смешно, потому что вместо того, чтобы энергию свою пускать на другие цели, мы здесь, внутри ядра, сплачиваем это ядро. Когда говорят о том, что нужны механизмы — естественно, нужны, но без целей эти механизмы, конечно, смешны. Был такой известный французский философ Гастон Башляр, который очень близок татарам, я так считаю, потому что он называл себя сельским философом.

— И фамилия «баш».

Айсин: Да, тем более. Он был выходец из села, как и большинство татар. У него есть такие прекрасные книги о метафизике огня. Он говорил: «Вы посмотрите, как люди добывали огонь: никто к ним не пришел и не дал эти палочки, которые терли. Была идея огня». Потому что не могут два неандертальца сесть и тереть эти палочки, должна быть идея.

Игламов: Он глубоко заблуждался, на мой взгляд.

Айсин: Я считаю, что идея должна быть. Когда ты даешь идею, то инструментарий автоматически к ней подверстывается. Что касается вопроса о том, что нам даст эта стратегия, почему она не стала возможной? Я этот пример приводил, но еще раз приведу: Япония, революция Мэйдзи. Когда перед японцами встал вопрос, куда двигаться…

— Быть или не быть по большому счету…

Айсин: Или открыться миру, Западу, или идти собственным путем. Так как японское общество было сильно милитаризированным, офицеры создали комитет национального спасения, назвали его словом, которое не очень благозвучное в русском, — «сиси», оно переводится как «люди высокой цели». Обратились к императору и японскому народу, мол, кидайте свои программы, предложения по тому, как нам быть.

Исхаков: По-русски это будет «люди длинной воли» на самом деле.

Айсин: Да, люди длинной воли, если выражаться по-гумилевски. И что получилось? В первый год пришло семь предложений, семь! Через несколько лет их было 300 тысяч. И на этой волне подъема японцы к началу следующего века получили и Мукден, и стали одной из ведущих мировых держав. Получили этот зонтик из восьми секций, который как бы курировал всю Азию. То есть японцы смогли в принципе. Это ответ на вопрос о том, нужна стратегия или нет.

Возвращаясь к вопросу, почему не смогли сделать стратегию мы. Потому что не было общего видения. Я согласен с Ниязом относительно того, что мы разобщены, но разобщены мы по естественным причинам. Мы до периода начала новой России фактически не общались с татарами, которые живут в Сибири, на мишарском архипелаге, я уж не говорю про Казахстан, Узбекистан и так далее. Все это мы сшивали в 1990-х и нулевых годах. И здесь не родилось понимания, может ли татарский мир существовать без государственности, образно говоря — экстерриториальный Татарстан. Этого понимания нет. Сейчас мы приходим к тому, что экстерриториальный Татарстан действительно может случиться. Как в этом случае жить? Мы можем взять опыт еврейского рассеивания — «галута» на иврите звучит. Применить этот опыт и понять, что в случае потери Татарстана у нас есть экстерриториальный Татарстан, но для этого нужно в регионах компактного проживания татар создать инфраструктуру. То есть живут в Томске татары — президент что должен сделать? Купить здание — у татар должно быть свое какое-то здание, свое предприятие, свои лоббистские возможности, структуры и т. д.

Игламов: Не дадут.

Айсин: К сожалению. И касательно того, есть ли эти стратегии у других народов. Здесь говорили про русский народ, казахов, есть у евреев. На самом деле у них существует система, которая основана и на Талмуде, и на Торе, и на Галохе — фактически еврейская доктрина.

— Они все изданы.

Айсин: У других народов я не знаю. Но по крайней мере есть у китайцев — это уж точно. У них несколько концепций: до 2025 года, до 2050-го, до 2100-го. Они сейчас это активно реализуют — по той экспансионистской политике, которую они ведут, это видно достаточно четко. Я думаю, что татары, будучи большим и — не побоюсь этого слова — величайшим народом, должны иметь свою стратегию. Если ее не будет, это будет позор и посыпание пеплом к 2020 году.

Игламов: Я про японцев хотел сказать одну вещь — им не нужно придумывать механизмы, инструменты, император для них — священная особа. Вообще, чинопочитание в Японии, особенно в эпоху Мэйдзи…

Айсин: У нас тоже чинопочитание!

РУСТАМ КУРЧАКОВ: «КОГДА ПРОЗВУЧАЛ ЛОЗУНГ «ОБОГАЩАЙТЕСЬ!» СО СТОРОНЫ ТАКИХ «ШАЙТАНОВ», КАК ЧУБАЙС И ПРОЧИХ, ВСЕ РИНУЛИСЬ ТУДА»

— Рустам Султанович, наконец-то вам слово. Вы начинали, теперь те мысли, которые я оборвал, просьба высказать.

Дамир Исхаков: Он сначала выступил как религиозное лицо.

— Да, как камертон духовный.

Курчаков: Я человек не религиозный, как раз об этом хочу сказать. Почему за четверть века не создана стратегия? Потому что не о том думали.  

— Кто? Тот, кто писал, или тот, кто заказывал?

Курчаков: Нет, все. Кто писал, я знаю по Дамиру — он думал о концепции. Но в целом и руководство, и широкая общественность думали не о том. Строго говоря, концепция судьбы — слово «стратегия» мне не нравится — татарского народа есть, она изложена в Коране. Не только в Коране — когда я о нем говорю, я имею в виду Книги писаний: Таурат — Тора, Инджиль — Евангелие, а Коран — просто завершающая редакция, последняя и окончательная. Там все изложено. «Сират-ат-дин» — это критерий для всего. 

— Вы как Гейдар Джемаль, который говорил, что есть «партия Аллаха» и есть «партия Шайтана». Соотвественно, у каждой партии — своя стратегия.

Курчаков: Ну, в принципе, да. В спокойной, мирной обстановке это размыто. Тут надо учесть, что сейчас мы вступили в полосу цивилизационного кризиса. Я не буду говорить про весь мир западный, но Россия — в кризисе, что документально зафиксировано. 

«Сират-ат-дин» — не что-то религиозное. Почему? Потому что ислам — это не религия, это «дин». А «дин» — это вообще многозначное понятие: внутренний закон, образ мировосприятия, способ мировосприятия, то есть как я вообще мир воспринимаю. Отсюда — образ жизни. Но этого же у нас нет. У нас ислам — это отдельная религия, есть ряд религий, а вот у нас особое место занимает ислам. Религия — это же не живая вера, а только внешняя оболочка. Да, это мостик, чтобы изучить, вступить, при этом есть определенная система обрядов, есть просветители, наставники, посредники. Не умеешь напрямую общаться с Богом — вот тебе мулла, посредник, имам… И ушли в эту формальную сторону. Я почему говорю о священной истории татарского народа? Вот к Дамиру Мавлявеевичу обращался недавно с вопросом (поскольку историческая тема была затронута, тут и круглые столы, и выступления историков) — можете показать священную историю? Он вроде отрицательно ответил, сказал, что это требует дополнительной работы.

Игламов: Что такое священная история? Давайте определимся.

Курчаков: Духовная история. Оттенки.

Исхаков: Восхождение татарского духа не изучено.

Курчаков: Татары вроде от Сима, то есть это дух прежде всего. В семье народов отличие — это дух. Он приводил в прежние времена к перекосу в сторону воли, отсюда — рубка безбашенная, письменность сохранили мало. Слава богу, китайцы за тюрками все записывали, их потом ассимилировали… Первое — это стратегия «сират-ат-дин», этого нет, пока у нас ислам останется отдельной религией, мы будем плестись в хвосте у самых лицемерных арабов. Этот конфликт: на арабском или на татарском — мы с ним не определились. Там куча вопросов на самом деле. Второе — это вопрос властной элиты и духовной. Здесь уже говорили об этом. То есть кто создает? Духовная элита. Руслан сказал, как там самураи собрались. Где эти самураи?

— Самураев нет в нашем обществе, но  по типологии — это кшатрии, воины по духу. Которые в современном мире отождествляются с управленцами, кстати.

Курчаков: Ну, может, брахманы — я не знаю, как там у них. Третье — если коротко, у нас что получилось? Почему за 25 лет ничего не выдали? 25 лет назад все же ринулись в экономику, зарабатывать деньги, и это касается не только верхней части.

Исхаков: Чумара!

Курчаков: Да, чумара (смеются). «Эй, приезжай скорей, открываем бакалей, вход со двора, будет чумара», — эта дореволюционная формула наша опять сыграла. Когда прозвучал лозунг «Обогащайтесь!» со стороны таких «шайтанов», как Чубайс и прочих, все ринулись туда. Но кому-то повезло больше, кому-то — меньше.  

ГУЛЬНАРА ГАБДРАХМАНОВА: «МНОГИЕ НАРОДЫ ХОТЕЛИ БЫ СОЗДАТЬ ПОДОБНЫЙ ДОКУМЕНТ И С БОЛЬШИМИ НАДЕЖДАМИ СМОТРЯТ НА ТАТАРСТАН»

— Спасибо. Гульнара Габдрахманова, заведующая отделом этнологии института истории Академии наук РТ, доктор социологических наук. Вы один из соавторов последнего труда «Татары», отчасти посвященного постсоветской эпохе. То есть это тоже часть некоей доктрины татарской в определенном смысле, раз у книги название «Татары».

Габдрахманова: Рустам Султанович с языка у меня снял мысль о причинах, почему не писалась стратегия развития татарского народа. На самом деле было не до того. Вспомним тяжелые 1990-е годы, когда страна разваливалась, федеральный центр был сосредоточен на сохранении целостности России, регионы стремились каким-то образом накормить людей, сохранить социальную стабильность. 2000-е годы — это этап формирования новой политики федерального центра, это этап, когда регионы, в том числе и Татарстан, стремились сохранить свои позиции в этнокультурной сфере, в этнокультурной политике, отвоевать некоторые позиции. Сейчас уже можно говорить о том, что и федеральный центр расставил некие приоритеты, и регионы тоже понимают правила игры, в которых им можно выстраивать свою этнокультурную политику в отношении поддержки тех или иных народов.

Я хочу напомнить, что 7 декабря президент России Владимир Путин подписал указ о внесении изменений в стратегию реализации национальной политики РФ, где прописано, что Россия — это многонациональная страна и государство берет на себя обязанность поддерживать народы, проживающие в Российской Федерации. Конечно, федеральная политика имеет свои плюсы и минусы, которые мы прекрасно понимаем и знаем. Тем не менее, повторюсь, сегодня регионы уже получили определенные возможности — правовые, политические — для того, чтобы формировать собственную политику в отношении своих народов. Это первая причина.

Вторая причина, мне кажется, в том, что в течение 25 лет (наши социологические исследования это очень убедительно показывают) наблюдался активный рост этнического самосознания и у татар, и у других народов нашей страны. Если в 1990-х годах, по нашим исследованиям, около 40 процентов татар говорили, что они никогда не забывают о том, что они татары, сегодня эта цифра достигает 85–95 процентов в некоторых регионах, например в Западной Сибири. Наступила некая точка кипения, когда «верхи» имеют определенные возможности, а «низы» стали готовы, чтобы каким-то образом требовать и надеяться на создание подобного документа, я имею в виду стратегию развития татарского народа.

— То есть она вызревает органически? Не потому, что Минниханов импульс дал?

Габдрахманова: Она вызревала, мне кажется, естественным путем. Обратим внимание на молодежь, которая выросла за 25 лет. Мы получили новое поколение, которое ждет, которое может и которое хочет что-то делать. Оно этнически ориентировано, оно образованное, владеет современными технологиями. Это поколение, которое сегодня тоже пытается что-то делать в плане поддержки татарского народа. Вот объективные причины, которые зрели как со стороны, так и внутри самого татарского народа для того, чтобы появился этот документ.

— Как ученый, можете подсказать, у других народов есть подобные документы? Вы читали их?

Габдрахманова: Я это немножечко, по верхам знаю. Действительно, у казахов есть очень серьезный документ, государственная политика ведется в этом направлении. Но у российских народов, мне кажется, таких важных, серьезных документов нет.

— Кроме русского.

Габдрахманова: Да. Но когда ездишь в регионы, брожение, конечно, очень сильное. Многие народы говорят о том, что они нуждаются, хотели бы создать подобный документ, и с большими надеждами смотрят на Татарстан и татарский народ, который может дать некий импульс этому движению для того, чтобы в регионах тоже начали формироваться подобные документы. Желание есть. Например, Алтай очень активен. Там очень надеются на то, что получат какой-то опыт от нас и смогут потом что-то сделать сами.

Курчаков: Насколько накипело у русских?

Габдрахманова: Накипело. По социологии это очень хорошо видно. Опять-таки в 1990-е годы мы видели, что русские находились в некоторой растерянности от того, что распался Советский Союз, от того, что народы заявили о своих этнокультурных правах и потребностях. Тогда, конечно, идентичность, по нашим опросам, была очень низкая у них. Мало кто из русских говорил, что помнят, что они русские. В 2000-х годах — как раз наши исследования показывают — очень сильная этническая идентичность у русского населения. Сегодня в Татарстане количество русских, которые говорят о том, что они никогда не забывают о своей национальности, примерно такое же, как у татар. То есть они подтянулись по уровню своего самосознания — русские до татар.

Курчаков: А великорусский шовинизм тоже подтянулся?

Габдрахманова: По регионам ситуация очень разная.

АЙРАТ ФАЙЗРАХМАНОВ: «ЛЮБОЙ ЯЗЫК, ЕСЛИ ОН ХОЧЕТ РАЗВИВАТЬСЯ, ДОЛЖЕН БЫТЬ ЯЗЫКОМ НАУКИ, ВЫСОКОЙ КУЛЬТУРЫ»

— Слово Айрату Файзрахманову.

Файзрахманов: Хочу обратить внимание, что подобные книги у русских начали возникать в 2000-е годы, когда как раз заканчивался кризис русской идентичности. А помимо русской доктрины еще есть «Проект „Россия“». Таких книг на самом деле много. Я купил книгу, где целый сборник указателей на разные русские доктрины особого русского пути. Их становится все больше и больше. Такие труды в какой-то мере, конечно же, подняли русское самосознание.

— Или стали выразителями поднятого самосознания?

Файзрахманов: Все-таки подняли русское самосознание и привели к сегодняшнему всплеску, к «русской весне» в том числе.

— К «русскому миру», к доктрине.

Файзрахманов: Да, к доктрине «русского мира». В этом смысле татары в какой-то мере повторяют этот путь. Сегодня очень много статей, книг относительно того, кто мы, татары, куда мы движемся. Разные мысли, естественно. С какими-то можно согласиться, с какими-то — нет. Можно сказать, что начинается именно с того сборника, который был в 2008 году. Я соглашусь с Гульнарой Фаатовной, что не все так плохо на самом деле, что самосознание в какой-то мере поднимается. У молодого поколения пропадает язык, но есть самосознание. Много разных этнических маркеров появляется — не только тюбетейка и чак-чак. Разность этнических маркеров на самом деле, мне кажется, работает на татар. Пусть в каком-то регионе не знают языка, но там есть свое понимание, кто такие татары, как мы должны жить. К ответу на вопрос возвращусь — почему появилась такая необходимость написать стратегию? Прежде всего это феномен, даже нонсенс — создание стратегии народа. Как мы здесь услышали, ее ни у кого практически нет.

— По крайне мере, в открытой форме нет. Может, в скрытой есть у некоторых.

Файзрахманов: Я замечу, у Казахстана — это не стратегия развития казахского народа, а Казахстана.

Это действительно естественный виток развития татар — необходимость написания стратегии. Она вызвана в том числе и некоторыми кризисными явлениями, в особенности в самом Татарстане. Какие кризисные явления и какие требования, которые до сих пор не реализованы? Это развитие татарской школы — ее как таковой нет ни в самом Татарстане, ни тем более за его пределами. Это татарский университет — в течение 30 лет об этом говорится. Это отсутствие внятной политики исторической памяти. Это очень тонкий пласт современной татарской культуры — он сформировался сам по себе, пока только-только начинает получать некую поддержку, стимулирование. Его не замечали долгое время, а сейчас он становится более заметным. Кризисные явления тоже привели к необходимости написания стратегии.

Но даже не написав стратегии, мне кажется, татары все равно будут развиваться и жить. То есть сам по себе татарский театр будет жить и развиваться, соцсети на татарском языке — тоже. Исламская инфраструктура будет жить и развиваться — мечетей, мы видим, становится больше. Но если Татарстана не будет, станет гораздо сложнее открывать новые мечети. Есть интересные татарские истории, шоу-бизнес, наконец, на татарском языке. Все это развивается без всякой стратегии и будет развиваться. Стратегия, возможно, нужна для того, чтобы вложить их в какое-то русло, стимулировать какие-то формы. Например, если мы говорим о современной татарской музыке, какие формы стимулировать? Если мы говорим о татарских театрах, какие из них нужно поддержать — может, музыкальный театр или мюзиклы на татарском?

— Нужно ли кино развивать? Что делать со СМИ?

Файзрахманов: Да. Стратегия — это придание определенного русла тем явлениям, которые есть, будут существовать и без стратегии. Я хотел бы различить доктрину: самосознание татар в этом мире — в глобализирующемся, в российском, в тюркском. Такая доктрина действительно нужна как некий идеологический документ. Исходя из этого идеологического документа строится уже стратегия, если мы говорим о стратегии как о некоем таком менеджерском документе, где есть разделы, отрасли, региональное представление, как в этом макрорегионе должны развиваться татары. Исходя из стратегии должны сформироваться дорожные карты, которые должны быть интегрированы в государственную программу, естественно. И мы должны задуматься о негосударственных институтах развития татарского народа. Это тоже вопросы стимулирования создания таких институтов. Здесь говорилось о науке на татарском…

— Что не нужна физика на татарском, потому что она международная.

Файзрахманов: Если мы говорим, что не нужна физика на татарском, мы тем самым перечеркиваем существование татарских школ — и уже их существование практически перечеркнуто. Когда большие чиновники из министерства образования говорят: «Зачем нам физика на татарском?» — это приводит к тому, что нет татарских школ. Нет татарских школ — нет потребителя татарского контента, мало таких потребителей. Любой язык, если он хочет развиваться, должен быть языком науки и языком высокой культуры. Только языком высокой культуры — ничего не получится. У нас были татарские группы в вузах, они сейчас исчезли именно из-за такого представления.

Исхаков: Еще не совсем, но на стадии исчезновения окончательного.

Файзрахманов:  КИСИ, КНИТУ-КХТИ, КГАСУ, сельскохозяйственный, ветеринарный — все это было. Училища, техникумы были. Все в итоге сводится к тому, что у нас нет образования на татарском языке и нет массового потребителя высокой культуры. Есть лишь интеллектуалы и небольшая прослойка татар, которой нужен будет шоу-бизнес, театр, музыка, соцсети на татарском. Но это будет тонкая прослойка.

Игламов: И ее вполне достаточно.

Файзрахманов: Тогда риторический вопрос: татары — кто это? Это тонкая прослойка интеллектуалов или все-таки мы говорим о татарах как о широких массах?

— Стратегия — это образ будущего, важнейшая вещь. Кто такие татары через 50 и 100 лет? Если этого образа в голове не сформировать и доктринально, то тогда вообще куда мы идем? Это ключевая вещь: кто ты такой, татарин?

Файзрахманов: Как мы должны реагировать на технологии будущего…

— Андрей Девятов говорил, что стратегия — это захват будущего в собственных интересах. Ты рисуешь образ будущего, потом захватываешь это будущее. Эта дорога и есть доктрина, стратегия к этому будущему.

Файзрахманов: Откуда необходимость написания стратегии? Причина — кризис, в том числе татарстанской идентичности.

— Татарской?

Файзрахманов: Татарстанской. Последние 25 лет обращалось внимание именно на развитие татарстанской идентичности. К сожалению, языковой конфликт привел к большим трещинам в татарстанской идентичности.

Айсин: Оказалось, что и нет никакой татарстанской идентичности…

Файзрахманов: Она есть, но произошел ее кризис.

— По сути, нужна концептуальная пересборка республики…

Курчаков: Но это и хорошо. Когда кризис, это всегда возможность обновления.

Игламов: Я не имел в виду школьное образование и даже послешкольное — я имел в виду науку как науку, как открытие чего-то нового, не законы Ома — я сам так учился.

Файзрахманов: Европейские университеты посмотрите: там присутствуют региональные языки в науке. Нет, например, статей про открытия на каталанском языке, но все равно есть научные журналы на каталанском языке, на валлийском языке есть статьи научные, есть на фламандском.

РИМЗИЛЬ ВАЛЕЕВ: «СТРАТЕГИЯ ЗАЛОЖЕНА В ОБЫЧАЯХ, ТРАДИЦИЯХ, ДАТАХ, В КОНЦЕПЦИИ ПРИНИМАЕМЫХ ЗАКОНОВ…»

— Римзиль-эфенди, вам слово. Вы участник всех этих событий за последние 25–30 лет и соавтор, думаю, массы неопубликованных протодоктрин.

Валеев: Причина создания такой стратегии назрела, потому что прежняя стратегия, которая была у нас с 1990-х годов, выполнена. Или она в какой-то степени невозможна к выполнению, но то, что можно проглотить и реализовать, сделано. Например, повышение уровня республики до статуса союзной в новых условиях реализовано.

Исхаков: А где она сейчас?

Валеев: Теперь это как лидирующая республика — Татарстан — в России. Усиление роли татарской культуры, просвещение, создание инфраструктуры, СМИ, Академии наук — все это есть. Выросло другое поколение, совершенно новое.

— Здесь отдельные представители сидят, кстати.

Валеев: Но сейчас мы дальше так жить не можем, ибо элита и простой народ, молодежь не имеют единой цели. По старым целям будет никому непонятно. Поэтому надо сформулировать новые цели. Я не согласен с тем, что надо писать эту стратегию, потом утверждать. Ее надо придерживаться, сделать выбор — есть там несколько альтернативных вариантов. Каким способом действовать — правовым или неправовым? Восстание или мирный способ? Поднимать народ в Татарстане или в регионах, в Поволжье и Урале, или на Дальнем Востоке, или во Франции? Варианты почти взаимоисключающие, поскольку в каждом должен быть свой приоритет. У нас это решено? Нет.

Главную причину я хотел бы сформулировать так: дилетантство или недостаточная готовность чиновничества и всех участников этого процесса говорить именно о приоритетах и задачах. Эта работа нациестроительства, это немного этнокультурные дела, это этнология. У нас в масштабах России проблемами строительства нации занимается известный академик Валерий Тишков. Все остальные — исполнительная власть, спецслужбы и информационные ресурсы — подчиняются высказанной им идее. А мы изредка, рефлексируя, возражаем Тишкову, немножко ропщем, но эта машина нациестроительства идет вперед, сейчас она повернулась против дальнейшего развития татар.

Я недавно был на юбилее федеральной автономии татар и два высочайших чиновника федерального уровня там сказали: «Вы так здорово, татары, работаете! Вы так единодушны. Вы так эффективно работаете, язык государственный отстаиваете — вы насторожили, напугали народы России и даже тот же федеральный центр. Ассимиляторов точно напугали». И возникла необходимость — или это была чья-то подсказка — что надо татар немножко придушить. Так было при Столыпине — в 1910 году состоялось особое совещание. Так было во времена царского самодержавия, это делалось и в 1920-е годы. Мы все равно сами виноваты, потому что были к такому не готовы. Посмотрите: в Йошкар-Оле, на заседании совета по межнациональным отношениям президент РФ сказал, что заставлять человека изучать язык, который для него родным не является, недопустимо. Мы могли решить проблему у себя в республике. Зачем надо было менять федеральное законодательство? Можно было инструкцию выпустить: не хочешь учить татарский язык — пиши заявление. Скажем: «Я сын офицера, мы постоянно переезжаем из региона в регион». Или: «Не хочу учить по религиозным убеждениям». И все! И решили бы вопрос на уровне директора школы или гимназии. Мы этого не сделали.

— Не сделали почему? Не было инструментов реагирования?

Валеев: Мы вообще не сформулировали для себя позицию в новых реалиях нашего времени. В 2007-м был взят курс на уничтожение национального образования под видом единого национального образования. Мы на это за последние 10–15 лет никак не среагировали. Что это, некомпетентность? Может, умышленная? Получается, что строительством нации или антинациестроительством занимается кто?  Политтехнологи, отдельные федеральные исполнительные органы власти, правоохранительные органы. Они в тесной связи. Даже в 1990-е годы против нас такого не было. Теперь против нас административный ресурс и негласный информационный ресурс.

— Ой ли! Вы прямо настаиваете, что против так уж и работают? Не перегибаете ли палку?

Валеев: А у нас нет специалистов, у нас есть Дамир Исхаков, этнолог. Он говорил раньше — этносоциолог.

Исхаков: Бывший.

Валеев: Он академический этнолог. Он почти Тишков. Но даже он любитель, ибо Тишков — академик, профессор. Жалко, что Дамир не академик. Гульнара Фаатовна у нас здесь, она социолог. Кто еще у нас есть? Кто у нас занимается строительством татарской нации? Два этнолога — и то на полпрофессии.

— У нас вообще-то есть Академия наук Татарстана, институт имени Марджани, аппарат президента…

Валеев: Первый секретарь Горьковского обкома ВЛКСМ Сергей Кириенко, секретарь Актанышского райкома комсомола и секретарь обкома комсомола по сельскому хозяйству Ильдар Гильмутдинов, офицер-силовик Баринов, работник бывшей комсомольской школы, работник Госкоммолодежи Александр Терентьев, завотдела пропаганды Комсомола и завотдела обкома партии Ринат Закиров — мои товарищи. Я — выпускник высшей комсомольской школы и работник «Комсомольской правды», да мы все комсомольские работники. Мы разные. Что делают комсомольские работники сейчас? Они политтехнологией занимаются — те, которые в банки не ушли. В комсомоле какие были приоритеты? Во-первых, пиар. Во-вторых, выполнять задачи, поставленные сверху, и докладывать то, что требуется. Это вообще-то имитация дела…

Нациестроительством в национальных делах татар занимаются бывшие комсомольские работники и пиарщики. Главное, хочу подчеркнуть: в документах и программах, стратегиях говорится о безопасности, согласии, диалоге, но почти никогда не говорят о сохранении татар и других коренных народов, кроме русского и русского языка. То есть это ассимиляторский подход. Мы сами должны стать нациестроителями. Даже Дамир Исхаков — классический этнограф, а не нациестроитель, он не располагает инструментами, ресурсами. Гульнара Габдрахманова — чистый социолог, выполняющий замеры общественного мнения по заказу с заранее известными параметром. Протатарских этнологов, нациестроителей с правами в системе образования, СМИ, культуре, местной власти нет. Нет в системе власти и кадров с гуманитарным и татарским образованием.

А в Татарстане мы должны были объединить и элиту, договориться с федеральным центром, профессионально решать задачи строительства нации при сохранении и развитии федерализма. И, конечно, закрепление — национальное развитие вопреки всем нашим возражениям — это часть демократии. Федерализм — это тоже часть демократии. Но об этом российское общество еще не договорилось, еще не убеждено в этом. Поэтому пока что процветают и взаимодействуют с нами монархисты. А мы держимся только за формулировку Путина, что Россия — многонациональная страна. Но в этот период процветают и растут, увеличивают свой сектор в том числе и монархисты, и расисты, и фашисты. В этих условиях мы должны, обязаны сформулировать свои цели.

Курчаков: Только речь не о развитии, а реанимации федерализма, потому что его же убили, закопали…

Окончание следует.