Павел Чиков: «Отказ от договора будет сигналом к дальнейшей централизации и публичным шагом по пути снижения суверенитета, автономии Татарстана. Боюсь, что будет именно второй вариант» Павел Чиков: «Отказ от договора будет сигналом к дальнейшей централизации и публичным шагом по пути снижения суверенитета, автономии Татарстана. Боюсь, что будет именно второй вариант» Фото: Сергей Елагин

 «В НЫНЕШНИХ РЕАЛИЯХ ДОГОВОР С ФЕДЕРАЛЬНЫМ ЦЕНТРОМ НУЖЕН»

— Павел Владимирович, сегодня копья ломают над тем, надо или не надо подписывать договор между Татарстаном и федеральным центром. А с точки зрения прав человека такой договор нужен?

— С точки зрения прав и свобод как демократических ценностей федерализм является одним из условий демократии, потому что предполагает систему сдержек и противовесов и баланс интересов. Любая вертикаль власти, консолидация сил вокруг нее — это все признаки авторитарного стиля управления. А делегирование, распределение, разделение властей по вертикали и горизонтали — это есть основа демократического устройства, основа Конституции РФ. Выхолащивание федерализма, которое мы видим на протяжении последних 20 лет, антиконституционно по своей сути. Все эти федеральные округа, федеральные инспекторы, смотрящие за регионами, централизация МВД — все это подрыв принципов федеративного устройства государства. В этом смысле у нас все плохо.

И в нынешних реалиях договор с федеральным центром нужен, потому что его наличие символизирует сохранение и подтверждение принципа федеративного устройства страны. А отказ от договора будет сигналом к дальнейшей централизации и публичным шагом по пути снижения суверенитета, автономии Татарстана. Боюсь, что будет именно второй вариант.

— Можно ли оправдать такую жесткость вертикали власти величиной территории страны?

— Как раз наоборот — большие территории предполагают федеративное устройство.

— А если кто-нибудь отдельное ханство захочет провозгласить, то как с ним потом сладить? Наверное, так размышляет верховная власть...

— По конституции источником власти является народ, и, если его это устраивает, так тому и быть. А власть, конечно, все хочет контролировать: если мы хотим взять «Башнефть», значит, мы берем «Башнефть»... На мой взгляд, проблема заключается в том, что если этот вопрос вынести в общественную дискуссию, то вовсе не факт, что общественность поддержит суверенитет Татарстана. У людей накопились претензии и к региональным властям, поэтому их выбор может склониться в сторону федеральной власти: вот придут федералы и наведут порядок. Конечно, это полная глупость и заблуждение, потому что никто, кроме нас самих, не сделает нашу жизнь лучше.

Здесь есть еще один момент: попытки Москвы сделать государство унитарным обречены на провал, потому что из одного центра невозможно контролировать все происходящие процессы. Вопрос заключается только в том, будет ли управление на местах открытым, прозрачным, понятным и предсказуемым или оно будет скрытым, непонятным и коррумпированным. Москва ведь все равно не знала, что происходит в Кущевке или судейском корпусе Краснодарского края. Контролировать должны люди на местах, а мэры городов, шефы полиции, руководители регионов должны избираться. И должна быть система сдержек и противовесов между всеми структурами власти. Например, если будет попытка создать ханство, то это должно стать предметом расследования федеральными правоохранительными структурами. 

Суды должны быть экстерриториальными — по системе арбитражных судов. И в этом смысле грядущая реформа судов общей юрисдикции с точки зрения теории оправдана, но проблема в том, в чьих интересах это делается. Судебная система у нас зависима от исполнительной власти, а поэтому данная реформа судоустройства делается для улучшения управляемости всеми судами со стороны администрации Кремля. В России, как известно, все не то, чем кажется, и уж точно не то, чем должно быть в теории.

«Может быть, организовать классы с интенсивным изучением татарского языка, и тогда родители и дети получат возможность выбора»Фото: prav.tatarstan.ru

«ПЯТЬ УРОКОВ ТАТАРСКОГО ДЛЯ ВСЕХ ПОГОЛОВНО — ЭТО ЧРЕЗМЕРНОСТЬ»

— Недавно Путин дал понять главам регионов, что не надо принуждать изучать национальные языки, особенно если это происходит в ущерб русскому языку. Оцените ситуацию с языками с точки зрения прав человека.

— На уровне родителя школьника я вижу, что у детей жесткое неприятие татарского языка в тех объемах, в которых он преподается. На уровне класса, школы мы стараемся это отношение нейтрализовать, негатив в семье не подогреваем, хотя в русской семье трудно помочь ребенку в освоении татарского языка. Но когда пять уроков татарского в неделю — столько же, сколько русского языка и литературы — и при этом дети все равно не говорят на татарском языке... 

— Родители и дети говорят, что жалко времени, которое уходит на татарский язык, потому что говорить все равно не научат...

— С одной стороны, знание любого дополнительного языка — это очень важно, потому что открываются новые возможности. С другой стороны, эти пять уроков татарского языка, который, может быть, в дальнейшей жизни не пригодится, отняли время у других предметов, и знания детей по ним хуже, чем у сверстников в других регионах. Я знаю истории, когда казанские школьники переводятся учиться в Москву или Санкт-Петербург, и они оказываются там в конце класса по успеваемости, потому что здесь они были лишены интенсивности изучения основных предметов. Осознание этого вызывает противодействие.

Я прекрасно понимаю важность этого всего для национальной политики, но внутренне я сопротивляюсь насилию. Каким образом найти компромисс — это вопрос. У меня такое ощущение, что определенное общественное мнение присутствует, но татарстанские власти не готовы на эту тему разговаривать. Мне кажется, власти раз и навсегда для себя решили, что они будут делать вот так, вне зависимости от того, как на это реагирует общественность. Я считаю, это не очень правильный подход. Надо проблему обсуждать и найти более приемлемые форматы. Вот, например, моя дочка идет в садик, а там появилась татарская группа. Это хорошо! Значит, у родителей есть выбор! Может быть, по такому же пути пойти и школе — организовать классы с интенсивным изучением татарского языка, и тогда родители и дети получат возможность выбора. Наверное, это более бесконфликтный путь. А дальше уже можно мотивировать поступать именно в татарские классы. Но пять уроков татарского для всех поголовно — это чрезмерность, которая вызывает ответную негативную реакцию.    

— В Нижнем Новгороде работают очень сильные правозащитные организации — это государственная поддержка или заслуга третьего сектора? (Усманова Сурия Азгатовна)

— Разница между Казанью и Нижним Новгородом действительно есть, правда, в последние годы она стала стираться, потому что государственное давление на всю гражданскую активность росло, и она примерно одинаково везде «загибалась». В конце 90-х и в 2000-е годы в Нижнем был бурный расцвет различных гражданских правозащитных проектов, инициатив, организаций, групп, а в Татарстане этого не было. И связано это было с историей — Нижний Новгород, как и Новосибирск, был центром научной деятельности, было много ученых, эвакуированных сюда во время Великой Отечественной войны. Там были свободно мыслящие люди, и они были центром среды, в которой зародилось демократическое движение в 80-х годах прошлого века. Из той среды было очень много выходцев на федеральный уровень: Борис Немцов, Сергей Кириенко. Нижегородцы были маститыми либералами, они стояли у истоков создания партии «Союз правых сил». Еще Самара была таким же городом.

А в Татарстане мы с вами едва ли сможем вспомнить подобные фигуры. У нас в республике были совсем другие приоритеты, но Татарстан является хранителем некого федерализма, именно здесь Борис Ельцин сказал про суверенитеты, именно здесь отказались подписывать федеративный договор и добились подписания отдельного. И здесь были националисты. Короче говоря, в Нижнем Новгороде были гражданские и правозащитные организации, а в Татарстане были татарские национальные. 

— То есть здесь немного за другое боролись?

— Да, здесь с конца 80-х годов была борьба за право наций на самоопределение. Конечно, в этом есть и гражданская, и политическая, и экономическая основа. 


ПОЧТИ ПО ПОЛОВИНЕ ДЕЛ «АГОРА» ДОБИЛАСЬ ПРЕКРАЩЕНИЯ

— Какими делами сегодня занимаются адвокаты и юристы «Агоры», какие проблемы у людей выходят на первый план? (Анвар Сабитов)

— Все, чем мы занимаемся, укладывается в несколько блоков. В правозащитной сфере у нас два основных направления. Первое — это все, что связано с политически мотивированным преследованием, то есть «наезды» и нападения на гражданских активистов. За 10 лет у нас было 115 таких уголовных дел по всей территории страны.

— Какая статистика выигранных и проигранных дел? (Кирьянов)

— Почти по половине из 115 дел мы добились прекращения, причем 25 - 30 дел было прекращено по причине отсутствия состава преступления или вообще оправданы. Я уверен, что мало кто из адвокатов может похвастаться такой результативностью. И надо учесть, что по политически мотивированным делам добиваться справедливого решения гораздо сложнее: если уж следственный комитет вцепился, то не отстанет...

— Или потому, что у нас все связаны — СК, прокуратура, суд?

— Никто в Татарстане не повязан! Здесь все взаимоотношения очень сложные, особенно в последний год, когда четко начала проявляться линия фронта между федеральным и региональным компонентом.

— Но ведь все эти структуры — федеральные: МВД, СК, прокуратура, суды. Какая линия фронта может быть?

— Формально может быть одно, а фактически — другое. Мы же видим, что подавляющее большинство республиканских управлений федеральных органов исполнительной власти возглавляют выходцы из Татарстана. Новиков из Арбитражного суда РТ был первым «варягом», и сейчас за этот пост идет борьба между Москвой и Казанью. Из «гарантированных» федералов у нас, может быть, только глава управления ФСБ и военком Погодин.

— Вернемся к делам. Что относится ко второму блоку дел, которыми вы занимаетесь?

— Второй блок — это классическая правозащита, связанная с пытками в полиции, со смертями осужденных и арестованных, с неоказанием им медицинской помощи. Этим занимается «Зона права». Третье направление нашей деятельности — это адвокатская работа по уголовным делам на договорной возмездной основе. В том числе это и дела, которые имеют некий общественный резонанс.

— К вам за платной адвокатской помощью можно обратиться по любому делу?

— В принципе, да, но по правозащитным делам мы стараемся помощь оказывать бесплатно. В течение года мы ведем порядка 300 дел примерно в 30 регионах, в том числе в Москве, Петербурге, на Северном Кавказе, в Крыму, Екатеринбурге. В этом году мы плотно вошли и в сферу административных дел в отношении участников публичных акций. Наши адвокаты ведут примерно 120 таких дел в 15 регионах, и мы их доводим до Европейского суда по правам человека.   

— Вы бесплатно кому помогаете? Как они вас находят? (Кирьянов)

— Очень многих мы находим сами, потому что их история становится публичной через социальные сети. К примеру, на днях в Мордовии адвоката лишили статуса за то, что он пришел в суд в шортах и бандане, и мы ему предложили свою помощь. Конечно, не стоит приходить в суд в бандане, но за это нельзя лишать статуса адвоката, это крайняя мера. К тому же было стремление выкинуть его из резонансного уголовного процесса. Нам такие дела интересны, потому что они краеугольные, в них проявляется что-то системное, есть риск давления на адвоката. Всегда есть до чего можно «докопаться»: например, не ту фотографию в соцсетях разместил...  

Или другой пример — фотосессия в храме в Татарстане. Это дело ключевое, потому что к нему приковано общественное внимание, его решение имеет большое системное значение. Мы предложили свою помощь, но на связь с нами не вышли.

— А Казанский правозащитный центр по-прежнему работает?

— Да, у нас четкое деление: туда традиционно идут побитые в полиции. В прошлом году организация прошла через проверку минюста, и никаких нарушений не выявлено.

— Растет число обманутых граждан — дольщиков при строительстве жилья, вкладчиков рухнувших банков. Мало того, простым смертным, у кого нет связей, приходится становиться в конец очереди, когда возмещают потери... Обращалась ли эта категория граждан к вам за помощью, заявляя о нарушении своих прав? (Александра Ш.)

— Нет, не обращались. У нас есть определенная специализация дел, которые мы ведем. Нельзя быть юристом по всем вопросам. А темы, о которых спрашивает читатель, очень специфические. Но ясно, что речь здесь идет о взаимной ответственности. Когда вы вступаете в долевое строительство, надо понимать, что это рисковая штука. И люди знают это! То же самое, что и «ТФБ Финанс»: очень многие потерпевшие, потеряв деньги, побежали жаловаться и требовать. А ведь многие осознанно разделили свои деньги: гарантированные 1,4 миллиона рублей оформляли во вклад, а остальные несли в «ТФБ Финанс» под более высокие проценты, понимая, что возврат этой части не гарантирован. А инвестиции всегда несут риски. И очень странно сегодня выглядит, когда прокурор выходит в суд с исками в пользу пенсионеров, которые вкладывали деньги, и суды признают, что они не осознавали, что делали. Хотя я допускаю, что кто-то и не осознавал, что делал. Истории очень разные, и решения должны быть индивидуальными.


 «МЫ С ВАМИ СТАНОВИМСЯ МЕНЕЕ ТЕРПИМЫМИ К УНИЖЕНИЯМ»

— У вас лично какая мотивация заниматься правозащитной деятельностью?

— Возможность улучшить ситуацию. Есть люди, которые безвозмездно облагораживают территорию перед многоквартирным домом, и в этом смысле я такой садовник.

— У вас обостренное чувство справедливости?

— Права человека — это всегда про человеческое достоинство. В основе правозащитной деятельности лежит именно уважение к человеческому достоинству. Практика, которая унижает человеческое достоинство, вызывает внутреннее сопротивление. В принципе, у всех вызывает, а кто-то знает, как на это отреагировать. Я говорил об изменении государственного отношения к правам человека за последние годы, но изменяется и общественное отношение: если государственное — в худшую сторону, то общественное — в лучшую. Наша общая чувствительность ко всему происходящему повышается, мы с вами становимся менее терпимыми к разного рода унижениям, «наездам» на нас.

— Мы стали внутренне более свободными?

— Внутри — да, более уверенными в себе, стали не такими «забитыми», какими были в советские годы, и не такими нищебродами, как в 90-е годы. Мы потихоньку внутренне развиваемся.  

— Можно сказать, что гражданское общество у нас «встало с колен»?

— Может быть, оно и не падало на колени, но гражданское общество — это все-такие некие объединительные процессы, когда есть какие-то группы по интересам. И они возникают, их много, но и у людей повышается чувствительность, есть готовность помочь. Видно, что это происходит, и это очень отрадно. И хорошо, что у каждого появились средства доставки информации: о любой проблеме можно написать в социальных сетях, сфотографировать, записать видео, и об этом узнают многие.  

«Москалькова – абсолютный государственник, и ее слова о том, что у нас судебная система лучше, чем Европейский суд по правам человека, вызвали ухмылку у знающей общественности» «Москалькова — абсолютный государственник, и ее слова о том, что у нас судебная система лучше, чем Европейский суд по правам человека, вызвали ухмылку у знающей общественности» Фото: kremlin.ru

«ФИТИЛЬ ПРОБЛЕМ ПОДЖИГАЛИ ПРАВОЗАЩИТНИКИ»

— Чуть более года Татьяна Москалькова защищает права человека в России. К ее назначению на этот пост лично я отнесся отрицательно — как полицейский может защищать, ведь у него психология уже настроена на наказание?! А как вы оцениваете ее «достижения» на посту защитника? (Хусаинов А.И.)

— Москалькова — абсолютный государственник, и ее слова о том, что у нас судебная система лучше, чем Европейский суд по правам человека, вызвали ухмылку у знающей общественности. И она не верит в существование секретных тюрем. То есть презумпция доверия государству и недоверия к критике. Я тоже на 100 процентов не утверждаю, что есть секретные тюрьмы, но я не буду говорить, что я верю или не верю. Это предмет изучения, проверки с последующим подтверждением или опровержением. В этом смысле уполномоченный по правам человека занимает у нас ровно такую же сторону и позицию, как и большинство региональных омбудсменов. Ждать каких-то прорывов в этом плане не стоит. Хорошо, если не будет дополнительного ущерба правам и свободам человека.     

— Вам приходилось сотрудничать с татарстанским омбудсменом по правам человека Сарией Сабурской? Как вы оцениваете ее работу?

— Мы пересекаемся на разных мероприятиях. Проблема в том, что правозащитники ориентированы на вытаскивание всякого рода неприглядного «нижнего белья» и демонстрацию его публично. А государство в этом как раз не заинтересовано. В связи с этим возникает конфликт между правозащитниками и государством, а омбудсмен призван быть медиатором этих конфликтов, быть некой переговорной площадкой.

Традиционно в республике подход властей к неприятным историям такой: до последнего отрицать, за стол переговоров не садиться, но затем по-тихому брать инициативу в свои руки и ситуацию улучшать. Так было, например, с дедовщиной в отношении призывников из Татарстана: 10 лет назад было несколько громких историй, большой скандал, а потом все вопросы стали решаться, лишь бы не обращались к правозащитникам. Подобная история — с отделом «Дальний»: по линии МВД были четкие указания прекратить практику насилия. Были истории с поборами в учебных заведениях, и ситуация в Татарстане кардинально изменилась к лучшему. Мы обратили внимание на ситуацию с детскими суицидами и начали предприниматься некоторые шаги в этом направлении. Но изначально фитиль этих проблем поджигали мы, правозащитники.


«ДАВАЙТЕ ЕЩЕ ПЯТЬ ЛЕТ ПОДЕРЖИМ НУЛЕВУЮ ТЕРПИМОСТЬ К ПРАКТИКЕ НАСИЛИЯ»

— Как вы оцениваете законность в работе полиции до и после событий в ОП «Дальний» в 2014 году? Кто и какие выводы сделали из этих событий? Какие советы правоохранительным органам у вас есть сейчас? (Марат Махмутов)

— Я уже много раз хвалил и республиканские власти, и МВД за правильные выводы, сделанные из истории с отделом полиции «Дальний», — ориентирование личного состава на отказ от практики применения насилия. Здесь огромную роль сыграл и следственный комитет, который занял принципиальную позицию по отношению к нарушениям со стороны полицейских. В какой-то мере эта история даже разожгла «ментовские войны» в Татарстане — это и дело ОБНОН (отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков – прим. ред.), и челнинского подразделения МВД по РТ по борьбе с оргпреступностью.

Но в последнее время мы видим, что МВД с участием прокуратуры стали выступать в оппозицию к усилению следственного комитета по расследованию уголовных дел. Прокуратура республики стала отменять возбуждение уголовных дел в отношении полицейских, в том числе при очевидных признаках преступлений, когда есть документы, подтверждающие телесные повреждения. Эти дела уходят в Москву и там проходят через Генеральную прокуратуру.

Есть еще одна очень принципиальная история, которая в ближайшее время может положительно решиться. Это история с коммерческим директором Речного техникума Дроздовым, который умер в ОП «Юдино» буквально за месяц до событий в «Дальнем». Есть видеозапись, как в отношении него использовали пытку «ласточкой», когда руки и ноги скованы сзади.

— А кто записал видео?

— Там была видеокамера.

— И полицейские, зная это, все равно пытали?

— Позиция полицейских была в том, что они законно применяли физическую силу в целях его утихомиривания. А он, грузный мужчина, 20 минут пролежавший в таком скованном положении, скончался. И это было предметом долгого расследования. Было мощнейшее сопротивление со стороны полицейских. Более того, руководство отдела полиции «Юдино» потом получило карьерный рост. Следственный комитет в Татарстане не смог это дело расследовать и передал его в Нижний Новгород. Более пяти лет прошло, а дело никто не собирается расследовать. Мы решили, что так дело дальше не пойдет, и направили его в Европейский суд по правам человека в интересах семьи погибшего. Недавно следователь из Нижнего Новгорода заявил, что собирается предъявить обвинение и направить дело в суд в ближайшее время.

Важно понимать, что мы цепкие, и если уж занялись делом, то его не бросаем. К примеру, в Европейском суде уже коммуницировано и ждет своего решения дело о событиях сентября 2002 года в Тукаевском отделе внутренних дел, где милиционеры инсценировали повешение задержанного. Этому делу 15 лет, но оно будет доведено до логического конца, и вдова получит компенсацию.

— А советы правоохранительным органам у вас есть?

—  После «Дальнего» наша задача была такой: чем дольше мы сможем удерживать политику нетерпимости руководства МВД к практике насилия, тем сложнее будет к этой практике потом вернуться. Прошло больше пяти лет, и в целом ситуация значительно лучше, чем была до «Дальнего». Это даже чувствуется, потому что у жителей Татарстана нет былого страха от попадания в полицию. Сначала мы боялись бандитов, потом боялись милицию, а сегодня страха как такового нет.

— Как вы ощутили, что страха нет? По этому поводу было исследование или опрос?

— Нет, не было, но ведь мы же здесь живем и работаем, причем по громким делам. У нас дружеские отношения с сотрудниками правоохранительных органов, есть статистические данные количества подобных уголовных дел и прочее. Общий контекст говорит о том, что ситуация оздоровилась значительно.

А совет такой: давайте еще пять лет подержим нулевую терпимость к практике насилия. В Татарстане в этом смысле нет плохих «заводей», как в других регионах. Ни один случай применения насилия в полиции не остается без нашего внимания. Более того, люди после таких случаев стали обращаться к адвокатам. Лично я не могу себе представить, чтобы 10 лет назад человек, побитый в милиции, обратился бы к адвокату и добивался привлечения к ответственности милиционеров...

«Скоро будет четыре года, как Руслан Халимдаров находится под стражей. А ведь он юридически не виновный человек, потому что есть презумпция невиновности. Так не должно быть, это ненормально!» «Скоро будет четыре года, как Руслан Халимдаров находится под стражей. А ведь он юридически не виновный человек, потому что есть презумпция невиновности. Так не должно быть, это ненормально!» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В ДЕЛЕ ОБНОН ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МОТИВАЦИЯ»

— В так называемых «ментовских войнах» могут пострадать и невиновные. У вас были такие дела?

— Были, но к нам они не обращаются, потому что в МВД есть своя система правовой защиты полицейских. Есть адвокаты, которые специализируются на защите сотрудников полиции по разным делам. Но скоро будет четыре года, как Руслан Халимдаров (бывший начальник полиции Казани — прим. ред.) находится под стражей. А ведь он юридически не виновный человек, потому что есть презумпция невиновности. Так не должно быть, это ненормально! Более того, были сообщения, что он там инфаркт пережил. Явно нет никакой необходимости его все эти четыре года держать под стражей.

И вообще, это какая-то бесчеловечная практика повального увлечения арестами! К тому же это расходование бюджетных средств. Ведь уже было доказано самой российской современностью, что перевод под залог и под домашний арест не приводит к тому, что люди валом скрываются или оказывают давление. Нет этого, все это придумано, это иллюзия! Это самопроизводство карательной системы, которая доказывает собственную необходимость. И в том, что в деле ОБНОН есть политическая мотивация, я нисколько не сомневаюсь.


«ВЕРОЯТНОСТЬ ОПРАВДАНИЯ В СУДЕ КОЛЕБЛЕТСЯ В ГРАНИЦАХ 1 - 2 ПРОЦЕНТОВ»

— Вам не кажется, что сегодня в судах адвокаты стали лишними — их не слушают, решения принимаются еще до судебного разбирательства? (Эльза)

— Во-первых, адвокат в конкретном деле должен начать работать как можно раньше, а не когда дело ушло в суд. Чем раньше адвокат начинает работать в деле, тем выше его успешность для клиента. Хороший адвокат выстраивает стратегию, просчитывает разные варианты, ведет переговоры. Каждое дело — это отдельный проект, иногда и на несколько лет. Во-вторых, не должно быть завышенных ожиданий от нашей правоохранительной и судебной системы. Если вас зацепила эта «машина», то с большой долей вероятности какие-нибудь неприятные для вас последствия все равно наступят.  Коготок увяз — всей птичке пропасть...

— Как пессимистично и страшно!..

— Это не пессимистично, а реалистично. Вопрос заключается в том, что надо ставить перед собой достижимые цели. Например, побороться за сокращение срока. Не за то, оправдают или не оправдают, а за то, будет человек ждать суда в СИЗО или под домашним арестом, получит три года или 8 лет, реальный срок или условный. Вопрос про суд — это вопрос не про признание виновным или не виновным.

— А если человек действительно не виновен, если его оговорили, если пришло такое указание сверху? Тогда как?  

— Вопрос виновности-невиновности, как правило, риторический. Вопрос в том, удастся ли это доказать и из этого что-то конвертировать в интересах подзащитного или не удастся; это реально сделать или не реально. В сложных делах — например в деле «Адмирала», ТФБ — есть много разных игроков, которые влияют на судьбу этого дела, которые находятся в разных взаимоотношениях между собой. Очень часто фигуранты дела становятся заложниками ситуации или каких-то взаимоотношений, как, например, в деле ОБНОН. И адвокат должен эту картину видеть, оценивать, понимать, учитывать и использовать в работе, чтобы в конечном счете были минимальные неблагоприятные последствия для подзащитного. И толковый подзащитный понимает это, адекватно оценивает ситуацию.

У нас за всю 10-летнюю практику было всего три оправдательных приговора, один из которых был частично оправдательным. И наша судебная статистика подтверждает общероссийскую: вероятность оправдания колеблется в границах одного-двух процентов. Соответственно, от адвоката вы не можете ожидать оправдательного приговора. Если адвокат обещает вам оправдательный приговор, гоните его, потому что он вас заведомо обманывает! Вероятность добиться каких-то положительных результатов в разы больше на стадии следствия. А суды у нас, к сожалению, не оправдывают. Судьи — не участники этого процесса, а фиксаторы того состояния дела, которое поступило в суд. Основное количество уголовных дел в России решается либо до суда, либо после суда, а не в суде.   

«Вероятность добиться каких-то положительных результатов в разы больше на стадии следствия. А суды у нас, к сожалению, не оправдывают» «Вероятность добиться каких-то положительных результатов в разы больше на стадии следствия. А суды у нас, к сожалению, не оправдывают» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В РТ НЕБОЛЬШОЕ КОЛИЧЕСТВО АДВОКАТОВ ИЗВЕСТНЫ СВОЕЙ ПРИНЦИПИАЛЬНОСТЬЮ»

— Как оцениваете работу адвокатского корпуса РТ? (Дамир)

— Сегодня адвокатура в России находится в состоянии реформирования. Была принята концепция большой реформы, в которой есть направление монополизации адвокатской деятельности.

— Что означает монополизация адвокатской деятельности?

— Это означает, что в судах дела могут представлять только адвокаты, а не юристы или просто представители истцов и ответчиков.

— Адвокат — это юрист со специальной лицензией?

— Это человек, сдавший специальный экзамен, член адвокатской палаты. Адвокат — это публичный человек, которого всегда можно найти, проверить его полномочия. В какой-то степени оправданность этой монополизации есть, потому что адвокат несет профессиональную и личную ответственность за качество оказанных юридических услуг. А человек с улицы никакой ответственности не несет.

Говорят, что в ближайшее время резко увеличится количество адвокатов: те, кто удовлетворяет определенным критериям, автоматически получат статус адвоката, без сдачи экзамена. Сегодня в России порядка 70 тысяч адвокатов, а увеличится их число до 200 тысяч. И серьезное качественное изменение профессии должно быть. Палата адвокатов интенсивно работает над формированием стандартов оказания юридической помощи. Статус адвоката повышается, введена ответственность за игнорирование адвокатского запроса. Сегодня адвокаты более свободны в своей деятельности, но при этом стандарты повысились.

— А что вы все-таки скажите об адвокатах Татарстана?

— В Татарстане есть небольшое количество адвокатов, которые представляют собой лицо профессии, они известны своей принципиальностью по отношению к работе и поведению. К адвокатам много претензий: и в том, что они действуют в интересах следствия, что они «заламывают» цены за свои услуги, что не добиваются результата. Поэтому в «Агору» часто приходят те, кто ищет адвоката, который не будет работать в интересах следствия. У нас такая репутация есть. К сожалению, в Татарстане адвокат — это не очень публичная профессия. Мне кажется, что журналистам надо подсвечивать адвокатскую работу. Публика должна знать в лицо ведущих адвокатов в республике.  


 «БЫЛО БЫ СТРАННО НЕ НАПИСАТЬ О ПЕЦО»

— Недавно СМИ довольно широко освещали два события: дорогостоящую свадьбу дочери краснодарской судьи Елены Хахалевой и выход на свободу из колонии вора в законе Резо Бухникашвили по кличке Пецо. А почему вас, правозащитника, тоже заинтересовали эти темы? Этот вопрос я вам и не задала бы, если бы один из читателей, Дмитрий Пузырев, не обвинил нашу газету в «желтизне» после публикации материала о выходе Пецо, а его в этом мнении поддержали еще 500 человек.

— Скандал вокруг свадьбы дочери судьи Хахалевой был громким, и возник вопрос: о чем это? Одно дело, когда какой-то материал публикуют журналисты-расследователи, здесь же все выглядело как слив компромата, а это всегда свидетельствует о каком-то кулуарном противостоянии. И стало интересно разобраться, между кем этот конфликт. Более того, в Краснодарском крае адвокаты «Агоры» ведут дела и знают положение дел в регионе.

Кроме того, освобождение по болезни — это наша приоритетная тема, мы за последние три года добились освобождения более 30 тяжелобольных осужденных по всей стране. У нас десятки дел на эту тему в Европейском суде по правам человека (ЕСПЧ), и есть победы: речь идет о сотнях тысяч евро компенсации морального вреда. Наверное, «Агора» имеет самый большой опыт в России по делам, связанным с освобождением осужденных по болезни.

И мы понимаем, что освобождение человека, осужденного на 22 года лишения свободы за разбойное нападение через 3,5 года отсидки, — это необычная ситуация. Нельзя сказать, что это незаконно, но, когда у человека 300 взысканий за нарушение режима содержания за очень небольшой срок отбытия наказания, это вызывает сомнение. И в этот момент всплыла связь Пецо с кубанским судьей. Трудно верить в случайность таких совпадений. 

— Почему именно в Татарстан перевели Пецо, и тут суд принял решение о его освобождении?

— Я не знаю истинные причины его перевода. А вообще, по общим правилам, осужденные отбывают наказание по месту жительства. Перевод в другой регион делается через центральный аппарат федеральной службы исполнения наказаний, и для этого должны быть какие-то причины. Кстати, отправка осужденных далеко от дома — это одна из правозащитных тем, и она год назад стала объектом внимания ЕСПЧ, потому что отправка в далекий регион — это распространенная практика в России. Угроза «поставить на этап», отправить на Колыму или в Магадан используется как рычаг давления на осужденного, чтобы он не жаловался. Это незаконно, потому что в ресоциализации осужденных семейные связи играют большую роль, а если человека отправили за пять-семь тысяч километров, то родственники зачастую просто не в состоянии навещать его там, и связи рвутся. 

Кстати, бывший майор милиции Денис Евсюков, который получил пожизненный срок, сидит в колонии «Полярная сова» в поселке Харп на Ямале, и его родители жалуются на то, что к нему невозможно ездить. Этот вопрос скоро должен разрешиться с нашей помощью.

— Как вы считаете, достойна ли новость о воре в законе появиться в деловой газете, каковой является «БИЗНЕС Online»?

— Я считаю, что любая тема имеет право на публикацию и интерес публики, особенно если она представляет общественный интерес. Более того, журналист не только имеет право, но и обязан писать об этом, это его профессиональный и гражданский долг. Скандал с судейским корпусом в Краснодарском крае — один из топовых объектов общественного внимания в июле этого года, а возможная связь одного из представителей судейского корпуса с криминалитетом, который находился в республике, — часть этой истории, и было бы странно об этом не написать.

Окончание следует.