Знаменитый диктор республиканского радио и телевидения 1960–1980-х годов Абдулла Дубин

КАК ОБРАЩЕНИЕ К НАРОДУ РАДИОДИКТОР ПРОЧИТАЛ В ТРУСАХ

— Абдулла Ибрагимович, вы один из немногих совмещали в свое время должности дикторов и радио, и телевидения. Исходя из этого опыта, можно ли сформулировать их отличия?

— Сначала об общем — голос должен всегда быть на месте. Но вот что касается внешности... Я сейчас такой пример приведу — не поверите. Это было в 1963-м году. Началось обострение в отношениях с Китаем. Я помню, письма политические писались с обращениями к народам. А на нашем республиканском радио был диктор, покойный ныне, с голосом шикарным, бархатистым. Ему надо было утром прочитать послание вроде бы китайского народа к советскому или наоборот — в общем, что-то очень политическое и очень важное (в переводе на татарский язык). Диктор тот жил в домике-общежитии для иногородних прямо во дворе здания радиокомитета. Вот он просыпается и вдруг слышит, что в эфире уже позывные идут. Проспал! Это случилось летом, я помню хорошо. Он с постели вскакивает, и прямо в трусах через двор — в студию. Ну свой человек в доску, его пропускают, и он начинает читать. Успел! На телевидении он вряд ли бы вышел в эфир в трусах. По крайней мере, в те времена.

Почему я поселился и живу здесь, рядом с парком имени Горького? Потому что радиокомитет был расположен неподалеку, на улице Горького. И я, думая о превратностях работы на радио, решил: если вдруг случится нечто подобное, если кто-то не пришел или еще что, в эфир все равно нужно выходить — в любом случае, в любой ситуации. И постарался поселиться так, чтобы бегом из дома можно было добежать до студии и выручить. А такие моменты бывали, когда мне звонили и срочно вызывали. Я хватал такси и мчался на работу.

Дикторы на радио и телевидении были свои, «отдельные», но я имел такую возможность — совмещать, потому что подходил для телевидения по внешним данным. А начинал я в Астрахани как диктор на радио; потом, в 1960-м, там уже появилось телевидение.

На заре республиканского телевидения

ЧЕЛОВЕК С УЛИЦЫ, ДА ЕЩЕ ИНОГОРОДНИЙ, ДА ЕЩЕ В ОЧКАХ

— А как они появились в вашей жизни?

— Судьба — это всегда случай. В ноябре 1961 года я впервые приехал в Казань поступать в здешнее театральное училище. Будучи его абитуриентом, шел я как-то по улице Горького и вдруг на одном из домов увидел табличку, где было написано: «Комитет по радиовещанию и телевидению». В Астрахани я уже чуточку постиг азы и специфику профессии, успел влюбиться и в радио, и в телевидение... Вот и решил зайти. Я, что называется, оказался человеком с улицы в буквальном смысле слова, но тут так совпало, что на татарском телевидении должно быть две пары дикторов. В одной уже работали Амина Сафиуллина и Айрат Арсланов, а у Ирке Сакаевой партнера не было. И вот 13 ноября 1961 года, в понедельник, я утром впервые вошел в телерадиокомитет, а вечером его председатель Михаил Федорович Долгов посадил меня в свою машину и повез прямо на телестудию, на улицу Шамиля Усманова. Говорят, что на это место приглашали Вадима Кешнера, но он вроде бы не согласился и отдал предпочтение театру.

Телевидение в Казани тогда еще только начиналось, камеры были по 200 килограммов, море огней, а я уже в очках ходил... С этим была связана масса проблем. Надо было направлять мощное освещение в студии так, чтобы не было бликов от стекол. За этим надо было следить, какими-то марлями чего-то закрывать... Потом оказалось, что таких дикторов-очкариков на весь Советский Союз и было-то всего четверо — в Баку, в Брянске и еще где-то, точно не помню. В общем, все это было далеко не в мою пользу. Кстати, я там зрение так и потерял с годами и сейчас фактически одноглазый. Так что мое единственное почетное звание, заработанное на телевидении, — инвалид по зрению.

— Чем же вы тогда обаяли «комитетчиков» — человек с улицы, да еще иногородний, да еще в очках?

— Не знаю, но мне сказали: «Попробуйтесь!» И в результате взяли. Может быть, подошла внешность, может, сказался и мой астраханский опыт: дикция, умение держаться на сцене, какая-никакая работа пусть в допотопных, но все-таки электронных СМИ, а может, просто повезло.

Абдулла Дубин в роли Гусара в драме Лермонтова «Маскарад» Астраханского драмтеатра

НА ОДНОЙ СЦЕНЕ ВЛАДИМИРОМ МЕНЬШОВЫМ

— Итак, Астрахань...

— Я там родился, провел детство и сегодня с гордостью говорю, что нас вырастила улица. Заметьте: я был 14-м ребенком в семье, огромной семье, разве родители могли уследить за нами за всеми? А дети есть дети. Но если прохожий делал в наш адрес замечание, родители не знали, как благодарить этого человека. Его принимали как члена семьи. Это было характерно для всех — неважно, татарин ты или русский, чуваш, мариец или кто-то еще. Равнодушным быть — грех, так считали тогда. А сейчас попробуйте на улице кому-то незнакомому сделать замечание!

У нас было свое хозяйство — коровы, козы, овцы, куры. Вот в такой среде мы и росли. Такая большая трудовая крестьянская семья. Корову я, правда, не доил, сестра старшая занималась, а вот козу — еще куда ни шло...

Раньше, как мне кажется, у ребят было больше возможностей — студии, кружки различные, каждый мог себя найти по своим способностям и талантам. И все детское было почти бесплатным: учись, не ленись, иначе я бы просто мечтать не мог ни о каком высшем образовании. Во дворце пионеров имени Сергея Мироновича Кирова работала масса кружков: когда я учился где-то в 7-м классе, в один из них и записался — в драматический. Все-таки я с фантазией человек, всегда любил что-то изображать. У нас были очень хорошие руководители, талантливые актеры драматического театра — тоже имени Кирова (с ним очень много в Астрахани связано). Когда Астраханский драмтеатр в 1959 году объявил конкурс и стал набирать вспомогательный состав из талантливых ребят для массовки, я рискнул. Нас было где-то более 300 человек, среди которых был и Володя Меньшов, будущий наш оскароносный кинорежиссер и знаменитый актер. Отобрали в этот состав всего 11 человек. Мы сами еще не понимали своих возможностей, но, видимо, мы уже что-то значили. И вот с нами, с группой вспомогательного состава, сначала занятия проводили, потом постепенно стали вводить в спектакли. Помню спектакль «Чайки над морем» Бондаревой о военных моряках... Он начинался с такого пролога — на сцене огромные волны морские, корабли, мы, несколько артистов, стоим шеренгой: с одного края я, с другого — Меньшов. С винтовками, в морской форме, играла великолепная музыка, на нас были направлены лучи прожекторов — зрелище незабываемое! Потом мы разбегались, открывался занавес, начинался спектакль. Потом были и другие постановки.

В эфире с Людмилой Зыкиной

«ИСПОЛНЯТЬ ВСЕ РОЛИ — ОТ ЛЕНИНА ДО САМЫХ ВЕДУЩИХ ГЕРОЕВ»

— Карьера началась с успеха, но вы покидаете и родной город, и его сцену... Почему?

— Когда я учился в театральной студии, то параллельно подрабатывал помощником режиссера на местной студии телевидения и в радиогазете «Юный ленинец» областного радио. Но педагоги горячо рекомендовали мне учиться дальше для работы в татарском театре, которого в Астрахани не было. Хотя язык у меня был ужасный — мишарский, на татарском я и сейчас неважно разговариваю, но преподаватель по технике речи говорила мне: «Если ты попадешь в свой родной татарский театр, будешь исполнять все роли — от Ленина до самых ведущих героев». И когда я приехал в Казань, то отлично прошел конкурс в театральное училище. А Володя в 1962 году поехал учиться в Москву, поступать во ВГИК, и наши пути окончательно разошлись.

Я начал посещать занятия в Казанском театральном училище, но дело там было поставлено довольно слабо, педагоги были случайные, да и занимались мы где придется — то на крыше Качаловского театра, то за кулисами Камаловского. Ну и довольно быстро я понял: это не мое. Это было больше похоже на самодеятельность; и потом я уже хорошо устроился диктором, получал 100 рублей в месяц — тогда это были огромные деньги, в особенности для практиканта. Ну и к концу первого же учебного года, в мае 1962-го, я с большим трудом вырвал из училища свои документы, чтобы отвезти их в Москву, в Государственный институт театрального искусства, знаменитый ГИТИС.

Сначала я подался на режиссерский факультет. Там преподавала женщина-режиссер, последняя из учениц Константина Сергеевича Станиславского. Ее фамилию сейчас не могу точно вспомнить. Оказалось, я не бездарный человек, спокойно прошел конкурс. Когда дело уже дошло до того, чтобы мне предоставили общежитие, то я понял, что не могу обременять свою семью — своих родителей, многочисленных сестер и братьев. Я знал, что никто из них материально помогать мне не сможет. Конечно, вполне можно было бы приспособиться, подработать где-то, но сыграла свою решающую роль моя синица в руках, которую я совсем даже не собирался упускать, — казанские радио и телевидение. Так что решил перейти на заочное отделение, на театроведческий факультет. И вот с 1962 по 1967 год я учился в ГИТИСе. Очень рад, что окончил именно этот факультет. Вот так и сомкнулись две мои страсти — театр и журналистика.

Условия тогда были для заочников замечательные, и надо было быть просто идиотом, чтобы не учиться, не воспользоваться этим шансом. Дорога оплачивалась, зарплата во время сессии шла — уму непостижимо, какие были возможности! После того как я окончил институт, мне категории стали присваивать. Потом у нас периодически была учеба на разнообразных курсах повышения квалификации. На одном из таких курсов я встретился с Юрием Борисовичем Левитаном...


В МАВЗОЛЕЙ К ЛЕНИНУ — ПО БЛАТУ

— А можно с этого момента поподробнее?

— В 1982 году, предчувствуя, что по возрасту и внешним данным могу остаться за бортом телевидения, я попросил наше руководство послать меня в Институт повышения квалификации работников телевидения и радиовещания (был в Москве и такой вуз), чтобы сосредоточиться в дальнейшем только на радиовещании. Это отдельный, специальный вуз с великолепным общежитием — там работали двухмесячные курсы именно для радиодикторов. И в ноябре – декабре я попал в группу Левитана. Занятия с ним проходили вольно; вот он идет, скажем, в ночь работать (на радио это вещь обычная) и приглашает с собой нас, своих слушателей-учеников. Мы, конечно, приходили, тем более что тогда и помоложе были, и ночь не спать было не так тяжело. Однажды на одном из таких занятий он обращается ко мне: «Вот смотрю я на вас, Абдулло Ибрагимович (он меня почему-то так и называл все время — Абдулло), наверное, вас в Татарии на руках носят?» Я — ему: «Юрий Борисович, с чего это вы взяли?» Он отвечает:«А я за вами слежу — великолепная русская речь, типично мусульманское имя, типично славянская фамилия. Абдулло Дубин — это же в эфире звучит как знамя интернационализма!» Действительно, фамилия Дубин вполне даже славянская, а со слов другого знаменитого человека — ученого-исследователя поэзии Лермонтова, телеведущего Ираклия Луарсабовича Андроникова, мне стало известно, что прапрадед мой служил в Тарханах, в имении лермонтовской бабушки. Кстати, там, в Пензенской области, есть село Кутеевка — все его жители носят фамилию Дубин...

Учеба у Левитана как раз совпала со смертью Леонида Ильича Брежнева, 10 ноября 1982 года. Я помню, как нашу группу повели на прощание с ним, в Колонный зал Дома Союзов. Очередь была огромная. Также водили нас и в мавзолей к Ленину, там была очередь не меньше, но как работников с передовой идеологического фронта нас пропустили к нему по блату, в обход простых смертных.

— А вы были членом партии?

— Бог миловал! Хотя в те годы коммунистом необходимо было быть хотя бы для продвижения по службе. И я, естественно, как человек вперед смотрящий попытался это правило игры соблюсти. В 1967 году Советский Союз высокоторжественно собирался отмечать 50-летие Великого Октября. И я тогда подал заявление, мол, в связи с такой датой, с таким юбилеем прошу принять меня кандидатом в члены КПСС. Покойный ныне редактор наш (был такой — товарищ Валитов), очень активный человек, выходя после собрания, где меня обсуждали, сокрушенно так и говорит: «Ничего не пойму. Когда обсуждали, вроде все были за, и тут же на голосовании — все против».

«БАЛАШОВ СЧИТАЛ МЕНЯ СВОИМ УЧЕНИКОМ»

— С кем еще из знаменитых коллег вам приходилось встречаться?

— Виктор Иванович Балашов считал меня своим воспитанником. Где-нибудь в студии приобнимет за плечи и своим знаменитым голосом скажет: «Вот мой ученик — Абдулла Ибрагимович!» В журнале «Казан утлары» в 1957 году у меня была статья о дикторской профессии, там было много про него сказано, была опубликована его фотография. Уважаемый человек! Я помню, что на юбилей, кажется на 70-летие, коллеги подарили ему автомобиль «Волга». Игорь Леонидович Кириллов — тоже один из моих наставников. У меня также есть дома фотография с первым диктором советского телевидения Кондратовой, женой знаменитого балеруна Кондратова, был такой.

— У вас, кроме Левитана, были дикторы радио, которых вы могли бы назвать своими кумирами?

— Да, могу назвать Шумакова, Алексея Иосифовича Задачина, Ольгу Сергеевну Высоцкую, Галину Владимировну Когтеву, которая, кстати, очень меня сватала на радио в Москву, чтобы пройти конкурс, когда там расширялись штаты. Она мне говорила: «Начнем с Маяка, а потом — на Первый». То есть были у меня и такие возможности, но я остался в Казани и ни о чем не жалею.

Абдулла Дубин и Ирке Сакаева

«КОЛЛЕГА, ЗВЕЗДА И ПРОСТО КРАСАВИЦА»

— А как насчет симпатий местных, были они у вас «в своем Отечестве»?

— Конечно, но я хотел бы особо выделить Ирке Сакаеву, которая очень помогла мне в работе, была моей коллегой, наставницей и партнершей. Выпускница легендарного московского Щепкинского училища при Малом театре, она была еще и красавицей, обаятельнейшей женщиной, словом, звездой нашего телевидения. С ней произошла настоящая трагедия, она очень рано умерла. Сглазили ее. Почему так получилось? Сначала ее «съели», потом — меня. Ее в 43 года от роду, меня — тоже в 43. Так совпало. С чего это пошло? Когда мы начинали на татарском телевидении, нас было четыре диктора. Передачи шли четыре раза в неделю. А потом уже, в марте 1962 года, когда в Казань пришла Москва и мы начали трансляцию Центрального телевидения, московские передачи начали потихоньку вытеснять местные: канал был всего один. Мы, четверо дикторов, были универсальными. Вот закончил, например, я читать новости, дальше могу вести и детскую передачу, сельхозпередачу. Закончил ее — веду музыкальную и так далее. А как в Москве? Представьте, что Валентина Леонтьева (диктор Центрального телевидения, много лет вела передачу «Спокойной ночи, малыши!» — прим. ред.) вела бы программу «Время» или Игорь Кириллов (диктор Центрального телевидения, много лет вел в основном официальные новостные передачи, в том числе и программу «Время», — прим. ред.) вел бы детскую передачу? Там была узкая специализация. Потом и у нас штат стал постепенно расширяться, некоторые программы начали вести специалисты — например, по сельскому хозяйству, по промышленности. И нам, дикторам-профессионалам, работы доставалось все меньше и меньше. Настало время, когда мы расставляем расписание, особенно летом, смотрим: а у нас получается по три выходных! Даже четыре порой. В общем-то, от безделья можно было спиться. Но я как-то сразу почувствовал опасность безделья и находил всегда где-то дополнительную работу, не мешающую основной. Причем мне шли навстречу, потому что за столько лет хоть бы одно опоздание было! А еще по условиям того периода обязательно нужна была справка с разрешением с основного места работы для того, чтобы где-то по совместительству работать. Но я умел договариваться. По-хорошему. А Ирке — нет. Ей справку не давали. В этом отношении она была человеком поскромнее. Повторюсь, безделье — страшная вещь. И вот она потихонечку стала прикладываться к этому делу.

— То есть это были не слухи?

— Ну конечно! Она плохо кончила, в инфекционной, что ли, больнице, которая была возле парка имени Горького. В 1982 году умерла, где-то в июле. А через два года принялись за меня.

«Голубой огонек»

«ХОЧЕШЬ СТАТЬ МИЛЛИОНЕРОМ? ПОД СУД!»

— А как получилось с вами?

— Я тогда очень активно подрабатывал в обществе «Знание». Лекции читал, встречи устраивал. Меня и в санатории посылали, и в дома отдыха — а там по 15 рублей за лекцию. Это были деньги! Я и в парке имени Горького программы вел, на радио почитывал в свободное время. В общем, работы было достаточно, если следовать поговорке про воду и лежачий камень.

Все шло своим путем, я работал тут и там, но где-то году в 1981–1982-м возникает этакий народный партийный контроль, помните? И этот самый контроль вдруг разоблачает Абдуллу Дубина, который, понимаете ли, не только на телевидении деньги получает, а еще и в трамвайно-троллейбусном управлении за лекции, в парках массовки хороводит... В общем, у него накопились такие деньги, что он чуть ли не миллионер. Хотя нам, дикторам телевидения, к примеру, шикарной казенной одежды не выдавали, а на экране требовалось выглядеть прилично, за собой ухаживать, иметь какие-то приятные костюмы... Но моему руководству что надо, то и доложили. И было решено принять меры. Приняли. Устроили шабаш, очень напоминающий тогдашние товарищеские суды по месту работы, на котором сказали, что диктор Дубин не подчиняется нашим законам, правилам, где-то еще работает, и решили объявить конкурс на мое «вакантное» место.

— Что это был за конкурс?

— В двух словах опишу. Собрались, значит, мои коллеги, некоторым потом звание дали за «нужное» голосование, за мужество, проявленное в борьбе против Абдуллы. А для начала на телестудию взяли молодого человека, который родился 13 ноября 1961 года, то есть ровно в тот день, когда я появился на республиканском телеэкране, и для проформы, видимо, начали нас сравнивать. В то время у меня была уже высшая дикторская категория, которую давала исключительно Москва. И вот за столом сидят, обсуждают и на полном серьезе сравнивают зеленого парня и опытного диктора. Помните знаменитые шары — черные и белые? В урну для голосования их опустили, на один-два голоса оказалось больше против меня. С телевидения пришлось уйти.

— Говорят, нечто подобное в те годы провернули и с популярнейшим телеведущим Масляковым. Вроде бы он что-то нахимичил с валютой и тоже где-то «подпольно» подрабатывал... Он ведь надолго исчезал с экрана вместе со своим КВН.

— Вполне возможно, даже с громадной долей вероятности: такая уж участь популярных людей . Их всегда слухи сопровождали, сплетни, козни — без этого не обходилось. И в этом отношении надо быть достаточно мужественным человеком.

В спиках дикторов не значится

ПАРИК КАК СПЕЦОДЕЖДА ДИКТОРА

— В середине 1970-х я учился в старших классах и помню, как вы пришли к нам в школу рассказать про работу на ТV. В общих чертах помню, что было интересно, но разговор о вашем парике почему-то запомнился особо, как и термин «наплешник», который вы не раз весело употребили. Тогда это была одна из самых обсуждаемых в Казани тем...

— Ну да, время было такое. Красавцы нужны были на телеэкране. Это сейчас люди могут садиться перед камерой — и лысые, и прочие. А в последние годы я уже действительно работал в парике-«наплешнике». Наверное, потому, что слишком часто меня гладили по голове: «Хорош! Хорош!» Видимо, протерли. И тогда на «Мосфильме» мне заказали два парика, причем они были такие, на резиночке, чтобы — не дай бог! — ветром не снесло где-нибудь в речном порту на репортаже. В общем, можно сказать, что это была своего рода моя спецодежда.

На телевидении было очень строго насчет точности текстов. Дразнят же дикторов на ТV — «говорящая голова»: что дали, то и читай. А я старался что-то поживее придумать, преподнести, может быть, даже от текстов немного отходить. Что-то свое внести, с юмором. И вот однажды я заканчиваю программу, прочитал прогноз погоды на завтра, сказав примерно так: «Это был прогноз, а какая будет погода — мы с вами узнаем завтра». А назавтра меня вызывают на ковер: где это написано? Тут печать зря, что ли, стоит?

— То есть Константина Куранова объявили бы в те годы профнепригодным?

— Абсолютно. Тогда не любили самостоятельно мыслящих людей. Наверное, это также было одной из причин, почему на нашем телевидении в свое время от меня избавились.

— Как вы это восприняли?

— Вы знаете, довольно спокойно. Голова — на плечах, руки, ноги — на месте. Главное — не ныть и не лениться. Стал активнее работать в парке имени Горького, потом меня нашла родная Астрахань: я читал лекции и вел экскурсии на круизных теплоходах, это меня даже омолодило как-то, здоровья добавило. И Волгу я теперь знаю как улицу Баумана в Казани, в общем, слава богу, не потерялся!

Увлекся краеведением, стал автором нескольких десятков документальных буклетов и фотоальбомов «Волга на старинных открытках», «Астрахань. Реквием по утраченному», «Казань глазами Фешина, Шаляпина, Тукая» и других. В 1990 году совершил хадж в Мекку и Медину, о котором мечтал, но не осуществил эту мечту отец.

И вообще, Бог посылает большее испытание тому, кого больше любит, потому что каждое испытание — это ступень. Пройди ее — поднимешься. Униженного человека возвышает Бог. Я это все прошел и сегодня с гордостью могу говорить, что не нажил никаких этих «погремушек», никаких званий, которых в большинстве случаев давали и дают не за дело, а за тело, в этом лизоблюдстве много раз убеждался. Как говаривала Фаина Раневская: «Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты».

Телепередача «Вечерняя Казань»

«НАШЕ РАДИО РАЗБИЛИ, РАЗРЕЗАЛИ, РАСПРОДАЛИ ПО МЕЛОЧАМ»

— Давайте вернемся к теме радио...

— С тех пор как пошла знаменитая «прихватизация», она коснулась ведь не только тряпок, машин, квартир и прочего, «прихватизировали» и наше радио. Его длинные волны, которые могли слушать и в Астрахани, разбили, разрезали, распродали по мелочам. Поэтому я с тех пор даже не знаю, на какой волне работает наше радио. И дикторы там есть, и все вроде бы работает, как раньше. Но чем дальше, тем больше напоминает самодеятельность. Когда говорят, что какое-то интервью, передача интересная была, я не имею возможности ее услышать, хотя у меня и приемник хороший. Честно скажу: кроме «Эха Москвы», ничего поэтому сейчас не слушаю.

— Вы поклонник «Эха»?

— Не то чтобы поклонник, я их уважаю за оперативность. Событие только-только произошло, а у них звучат уже не просто сообщения, но и комментарии, разные мнения. Они как-то специфически, разумно работают, мощно. Что же касается нашего радиокомитета... При нас на вахте сидела бабушка, добрая такая, как говорится, место собой украшала, так что я даже хотел к ней в напарницы соседку свою устроить. А сейчас на вахте — полиция. Железные рамки-проходы — это уму непостижимо! Живем и боимся друг друга...

Или телепередача была — «Вечерняя Казань». Эта наша программа — хорошая такая, добрая, теплая, смотрибельная — началась в 1964 году и дожила до 999-го номера. Юбилейный, 1000-й ее выпуск надо было как-то отмечать, кому-то звания давать, кого-то вспоминать. Хайруллин как нормальный советский начальник поступил решительнее и проще: он взял ее да и закрыл. Передачу, которая к тому времени еженедельно, сначала по пятницам, потом по субботам, выходила в эфир почти 15 лет...

Дочь с редким именем Марьяммиям родилась у 68-летнего Абдуллы Дубина

«ЧТО В ИМЕНИ ТВОЕМ?»

— Вы верите, что по отдельным буквам можно определить значение имени человека, его характер?

— Однажды мне попалась книга, которая рассказывает об этой науке. По первым буквам определяется, так сказать, общее положение человека, потом нужно написать полностью его имя, отчество и фамилию, затем посмотреть на буквы внутри этих слов: они тоже дополняют черты характера. Например, я назвал свою дочь редким именем Марьяммиям, в котором четыре буквы М, две буквы Я, означающие большие творческие способности и трудолюбие. Имя — судьба. Взять, например, мое: Абдулла в переводе с арабского означает «раб божий», на русский манер — Иван. А Ибрагим — один из пророков. А — сильный, волевой характер, И — впечатлительный, осторожный, бдительный, Д — общительный, коммуникабельный, умеет лапшу на уши вешать, любит женщин.

— Прогноз сбылся?

— Как видите, вполне. Я твердо знаю сегодня — мои труды переживут меня.