НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС. ТРИ ВЫВОДА

Первый интересный и важный вывод: направление научно-технического прогресса, которое мы имеем на сегодняшний день, случайно: оно зависит от того, кто появился первым. На самом деле, нам трудно себе представить, что бы было, если бы устройство Б появилось раньше устройства А.

Оно вполне могло бы проделать похожий путь: широкое использование в исходной отрасли, потом в смежных, потом разного рода модификации для других отраслей. И когда было бы изобретено устройство А, оно оказалось бы никому не нужным. Но могло бы случиться и так, что устройство Б не имело потенциала развития, и так и осталось бы узкоотраслевым феноменом. Мы про это ничего сказать не можем, потому что в реальности выбрали А и попали в колею, из которой очень трудно выбраться.

Второй вывод: существует бесконечно много закрытых и вообще никогда не реализовывавшихся направлений научно-технического прогресса. Были изобретатели, которые что-то сделали, были потенциально возможные изобретения, которые можно было бы придумать; все они оказались отброшенными. Быть может, реализуйся они в какой-то момент, и развитие человечества пошло бы совсем иначе. Не знаю, лучше или хуже, мы этого никогда не узнаем.

Я бы хотел, тем не менее, особо подчеркнуть этот вывод. Из него следует, что в принципе у нас есть гигантский резерв научно-технического развития. Мы этот резерв не видим, поскольку увязли в колее по самые верхушки окон. Но он есть, и имеет смысл думать о том, как его разглядеть.

Третий вывод заключается вот в чем. Начиная с какого-то момента, эффективность изобретения задается не столько тем, каково оно по своей сути, а тем, может быть оно встроено в существующую систему разделения труда, или нет. Те изобретения и инновации, которые используются сейчас, соответствуют сложившейся системе разделения труда. Они эффективны не вообще, абстрактно, а в рамках существующей системы разделения труда. Именно система разделения труда задает критерии эффективности. В другой системе, которая случайно не сложилась, эти технологии могли бы выглядеть нелепо.

ПРЕДМЕТНО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЕ МНОЖЕСТВО И ИННОВАЦИИ

Когда современный изобретатель что-то изобретает, он не обращает внимания на то, что делает это в определенной системе разделения труда, и тем более не обращают на это внимание те абстрактные мыслители, которые в своих рассуждениях делают упор на изобретениях как таковых.

Если современному изобретателю для его устройства нужен провод, он идет в соответствующий магазин и покупает его. Но почему он может это сделать? Ну да, потому что его кто-то когда-то изобрел. Но мало ли что люди в истории изобретали.

Он может купить провод, или какую-то другую деталь, или даже необходимый ему станок, потому что они продаются. То есть на них есть спрос, и выстроена система производства и продажи, которые этот спрос удовлетворяют. И спрос этот создают не изобретатели, а рядовые потребители, с изобретательством никак не связанные.

Когда изобретатель еще только замысливает что-то новое, он сразу же прикидывает: вот то и это я могу купить, это могу заказать, а вот такую деталь мне придется сделать самому. То есть, если можно так выразиться, архитектура изобретения во многом задается теми вещами, которые могут быть куплены, и теми технологиями, которые применяются – а применяются они потому, что сделанные с их помощью предметы пользуются спросом.

Еще раз повторю – об этом, как правило, не задумываются. Нужен провод – и его покупают. А что было бы, если бы он был нужен, а его нет. Это не значит, что его никто никогда не придумывал. Может быть, придумывал, но, изобретение не нашло своего рынка, и о нем давным-давно забыли.

Скорее всего, сам замысел изобретения не возник бы, или был бы совсем другим. А если все-таки и возник бы, и был именно таким, то изобретателю пришлось бы заодно изобрести, как вытянуть проволоку, как заключить ее в безопасную оболочку, какие материалы взять и так далее. Но с учетом всех этих дополнительных задач эффективность исходной инновации может стать весьма сомнительной.

img0.jpg
Главным изобретением Чарльза Бэббиджа была аналитическая машина, прообраз современного компьютера

Мне очень нравится история про Чарльза Бэббиджа и его аналитическую вычислительную машину, которая, по сути, является прообразом современного компьютера.

Я в ходе предыдущих лекций уже упоминал Бэббиджа, но тогда говорил о нем как об экономисте, который первый дал подробный анализ организации разделения труда. Милль и Маркс (это те, кого я знаю) много и охотно цитировали Бэббиджа в своих трудах. Но в истории науки и техники Бэббидж гораздо более известен. Главным его изобретением была аналитическая машина, прообраз современного компьютера. Впрочем, при жизни Бэббиджа это изобретение так и не было воплощено «в железо», и мы увидим почему.

Немного предыстории. Мало кто знает, что идея компьютера и идея разделения труда в истории тесно связаны друг с другом. Начало 19-го века – это эпоха быстрого развития науки и инженерного дела. И то и другое опиралось на расчеты. Для помощи в расчетах составлялись различного рода сборники и таблицы. Люди старшего поколения еще помнят – в школе нас учили пользоваться таблицами логарифмов. Но, конечно, речь шла и о таблицах значений самых различных функций – тех же тригонометрических и так далее. Спрос на таблицы постоянно рос, при этом требовались все более точные расчеты.

Бэббидж задумал повысить эффективность работы по составлению таблиц за счет разделения труда. Идея была не его, но он был большим ее энтузиастом. Предполагалось, что участники процесса будут разбиты на несколько категорий: одни задавать, как мы бы сейчас сказали, алгоритмы расчетов, а другие – выполнять элементарные счетные операции. А потом возникла идея: почему бы не заменить этих последних, чья работа не требовала высокой квалификации, была нудной и однообразной, и которых требовалось очень много, машиной1.

res53q.jpg
Вычислительная машина Бэббиджа

И Бэббидж решил такую машину создать. Он разработал ее проект, архитектуру (сегодня все компьютеры построены по этому исходному проекту), а вот дальше он столкнулся с гигантскими трудностями: машину не из чего было делать. Тот самый случай, когда проект предусматривает необходимость провода, но его негде взять, и надо создавать самому.

Для построения аналитической машины Бэббиджу пришлось изобрести несколько новых видов станков, которые используются до сих пор. Он разрабатывал новые инструменты, новые способы изготовления зубчатых колес (главный элемент машины) и многое другое. И все-таки создать машину так и не удалось. Первый и единственный работающий экземпляр был создан в 1906 году, уже после смерти Бэббиджа и спустя 72 года после того, как был разработан ее проект.

Конечно, Бэббиджу не хватало денег, он потратил как большую часть своего состояния, так и деньги правительственных субсидий (достаточно щедрых по тем временам). Но это и не удивительно, если мы учтем все вышесказанное о трудностях, с которыми он столкнулся.

Давайте обобщим все сказанное следующим образом.

Введем понятие предметно-технологического множества. Это множество состоит из предметов (изделий, деталей, видов сырья) которые актуально существуют, то есть кем-то производятся и, соответственно, продаются на рынке. Что касается деталей, то они могут не быть товарами, но входить в состав товаров.Вторую часть этого множества составляют технологии, то есть способы производства продаваемых на рынке товаров из и с помощью предметов, входящих в данное множество. То есть знания правильных последовательностей действий с материальными элементами множества.

fdbdec47a523445841b3658ca1ed2419.jpg
Чтобы загрузить книгу нажмите на картинку

В каждый период времени мы имеем разное по мощности предметно-технологическое множество (ПТМ). Кстати говоря, оно может не только расширяться. Какие-то предметы перестают производиться, какие-то технологии утрачиваются. Может быть, чертежи и описания остаются, но в реальности, если вдруг понадобится, восстановление элементов ПТМ может представлять собой сложный проект, по сути дела – новое изобретение. Говорят, что когда уже в наше время попытались воспроизвести паровой двигатель Ньюкомена, то пришлось затратить огромные усилия для того, чтобы заставить его хоть как-то работать. А ведь в 18-м веке сотни этих машин вполне успешно работали.

Но в общем и целом ПТМ пока скорее расширяется. Давайте выделим два крайних случая, как может происходить это расширение. Первый – это чистая инновация, то есть совершенно новый предмет, созданный по неизвестной ранее технологии из совершенно нового сырья. Не знаю, подозреваю, что в реальности этот случай никогда не встречался2, но давайте предположим, что так может быть.

Второй крайний случай – это когда новые элементы множества формируются как комбинации уже существующих элементов ПТМ. Такие случаи как раз не редкость. Уже Шумпетер рассматривал инновации как новые комбинации того, что уже есть. Возьмем те же самые персональные компьютеры. В некотором смысле нельзя сказать, что они были «изобретены». Все их компоненты уже существовали, и просто были скомбинированы определенным образом.

Если и можно здесь говорить о каком-то открытии, то оно заключается в том, что исходная гипотеза: «эту штуку будут покупать» - полностью оправдалась. Хотя, если подумать, тогда это было совсем не очевидно, и величие открытия состоит именно в этом.

Как мы понимаем, большинство новых элементов ПТМ представляют собой смешанный случай: ближе к первому или второму. Так вот, историческая тенденция, как мне кажется, заключается в том, что доля изобретений, близких к первому типу, сокращается, а ко второму – увеличиваются.

В общем, в свете моего рассказа про устройства серии А и устройство Б понятно, почему так происходит.

КЛАССИФИКАЦИЯ ЭТАПОВ НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОГО ПРОГРЕССА

Есть такой известный американский специалист по менеджменту - Питер Друкер. У него есть книга «Великий разрыв». В ней есть одно любопытное наблюдение об исторических тенденциях научно-технического прогресса. Первое издание книги появилось в конце 60-х годов, русский перевод сделан с издания 1990 года, то есть не очень давнего.

По словам Друкера, весь XX век (по крайней мере, речь шла о почти семидесяти годах) мы живём на изобретениях, которые были сделаны в XIX веке, и с тех пор ничего принципиально нового не изобрели. Ну, наверное, не так жестко. Кое-что изобрели в начале 20-го века. Скажем, возможность передавать человеческую речь с помощью радиоволн была открыта в 1906 году – отсюда, наверное, надо отсчитывать историю мобильной телефонной связи. Про аналитическую машину Бэббиджа как прототип компьютера я уже говорил – она-то точно из 19-го века.

Я во время своих выступлений задаю обычно слушателям вопрос: когда, по их мнению, была создана компания IBM (International Business Machine). Большинство отвечает, что где-то после второй мировой войны. На самом деле, компания с таким названием появилась в 1914 году, но сам бизнес – еще раньше (IBM его перехватила). Суть бизнеса заключалась в записи больших массивов данных на перфокарты (тогда они назывались табуляторами Холлерита) и их обработке. Речь идет о производстве устройств для этой деятельности.

Я еще успел немного поработать с перфокартами – очень неудобно, если по прямому назначению. А вот для ведения картотеки – самое оно. И как закладки удобно использовать.

Для IBM с появлением компьютеров принципиально мало что изменилось. Просто механические устройства для обработки перфокарт заменились электрическими. Ну, а сама идея перфокарт восходит к музыкальным шкатулкам и прочим безделушкам, известным уже достаточно давно.

Кстати, уже в 19-м веке существовали станки с, как бы мы сказали сейчас, числовым программным управлением – в ткацком деле. Художник разрабатывал рисунок, это все переносилось на перфокарты, и станок выдавал рисунок на ткани. Стоило все это, конечно, жутко дорого, поэтому применялось только в шелковой промышленности. Но тем не менее. А то сейчас все носятся с 3-D принтерами и думают, что это что-то принципиально новое. Хотя, возможно, для изобретателей тут открываются большие возможности.

Но я отвлекся. Итак, все изобретено в 19-м веке, в крайнем случае, в начале 20-го. Кое-что изобрели и в 20-м, но это капля в море. А дальше Друкер выстраивает очень любопытную классификацию периодов научно-технического прогресса, которая во многом совпадает с той, которая получается из анализа неокономики.

Peter-Ferdinand-Drucker.jpg
По словам Друкера, весь XX век (по крайней мере, речь шла о почти семидесяти годах) мы живём на изобретениях, которые были сделаны в XIX веке, и с тех пор ничего принципиально нового не изобрели

Сразу скажу, у него не очень удачная терминология, я по ходу дела буду ее поправлять.

Итак, первый период. Основные изобретения были сделаны до 1850 года. Друкер выделяет период от минус бесконечности до 1850 года – это первый период научно-технического прогресса. Он говорит, что это был научно-технический прогресс, основанный на опыте.

Второй период Друкер никак не называет, только описывает. Он говорит, что это переходный период. Его приблизительные границы – 1850-1900 годы.

Третий период: с 1900 года по настоящее время (по крайней мере, на период написания книги Друкера) – далее крайне неудачный термин – эпоха научно-технического прогресса, основанного на знаниях.

О чем это рассуждение с моей точки зрения.

Первый этап – это этап накопления фундаментальных знаний. Предметно-технологическое множество пополняется за счет изобретений, сделанных в связи с изучением законов природы. Это изучение производится с помощью экспериментов, опытным путем (отсюда и слово опыт применительно к этому этапу).

Третий этап – это когда ПТМ пополняется преимущественно за счет комбинаций элементов, уже входящих в него.

Друкер здесь употребляет термин знание, это соответствует западной традиции, но не соответствует, как мне кажется, традиции российской, и порождает недопонимание. Мы привыкли под знанием понимать, скорее, фундаментальные знания. То есть, если бы мы в русском языке давали названия этапам, мы бы, скорее всего, термин знания отнесли бы к первому этапу.

Что понимает под знанием в данном контексте Друкер? Он говорит о знании предметно-технологического множества, его состава, структуры. Я знаю, как устроено ПТМ, поэтому, сталкиваясь с какой-нибудь проблемой, я занимаюсь не анализом этой проблемы как таковой, а лезу в ПТМ и там ищу – подходит ли что-то для решения каким-то образом поставленной передо мной задачи. Это знания не о первой реальности – природе, а знания о второй, искусственной реальности – о том, что уже создано.

В начале 20-го века ПТМ уже достаточно большое и разнообразное, поэтому с высокой долей вероятности я что-то подходящее, скорее всего, найду. В российской традиции это даже не то, что называется прикладной наукой. Это какой-то другой, неизвестный нам вид деятельности, для которого у нас даже названия нет.

Мы должны это понять, потому что когда мы слышим слово знание, хотя бы словосочетание «экономика знаний», мы представляем себе одно, а на Западе имеют в виду совсем другое. Мы делаем одни выводы, а на самом деле они совсем другие.

С моей точки зрения большой интерес представляет собой второй этап, переходный период. Что тогда происходило с точки зрения неокономики?

А в этот период происходило соединение фундаментальных результатов, накопленных в предшествующий период, со складывающейся системой разделения труда. Это период, когда разделение труда охватило не просто отдельные фабрики, и не только отдельные отрасли – но стали формироваться основанные на разделении труда цепочки производств.

Вот на этом этапе уже происходил отбор: какая фундаментальная идея может быть реализована, а какая нет. Изобретение может быть очень хорошим для своей области, но на существующем оборудовании его сделать нельзя или сложно, или слишком дорого3. Друкер приводит такой пример: в свое время практически одновременно появились электрические лампочки Эдисона и Суона (в Великобритании). Друкер утверждает, что многим параметрам лампочка Суона была лучше, чем у Эдисона. Но победила в конкуренции лампочка Эдисона, поскольку ее проще было сделать в массовом количестве на уже существовавшем промышленном оборудовании.

Как я себе это представляю, там ситуация была сложнее. Речь ведь шла не о том, что у нас уже есть электросеть и осталось только купить лампочку и ее ввернуть. Поначалу лампочка шла в комплекте со всей системой электрооборудования и, в общем, была чем-то вроде вишенки на торте. Но я не хочу сейчас в эту тему, в которой я не специалист, углубляться.

Тут важен сам принцип, подмеченный Друкером, и который возвращает нас к уже рассказанной сказке про устройства А и Б.

Если и А, и Б появились, условно говоря, до 1850 года, то у них обоих был шанс попасть в предметно-технологическое множество. А если А появилось до этого года, а Б – после, то шансы Б попасть в ПТМ были бы тем меньше, чем позже это устройство было изобретено. К 1900 году по классификации Друкера его шансы становились исчезающее малыми.

Конечно, есть особый случай атомной бомбы и атомной энергетики как побочного продукта создания атомной бомбы. Этот пример все любят приводить, но он как раз свидетельствует о правильности рассматриваемой нами схемы. Да, многие устройства типа Б попали в предметно-технологическое множество благодаря военным нуждам, а уж будучи там, стали основой для создания кластеров, подмножеств, некоторые из которых смогли найти свое место на рынке.

Этой проблеме, на мой взгляд, уделяется непропорционально много внимания. Я считаю, что гораздо важнее понимать, как устроено ПТМ и по каким принципам развивается.

Когда я говорю о том, что рост производительности мировой экономики в последние два с половиной столетия связан в основном с разделением труда, мне часто возражают. Возражения же в основном сводятся к тому, что я не принимаю во внимание изобретения. Как видите, я изобретения во внимание принимаю, и у меня даже есть по этому поводу вполне развернутое суждение.

Да, изобретения вроде нашего гипотетического устройства А или устройства Б, если оно каким-то образом попало в предметно-технологическое множество, имеют значение. Но с течением времени значение имеет само ПТМ и закономерности его формирования и развития. А эти закономерности связаны с разделением труда.

Я тут еще напомню те рассуждения, которые мы сделали по поводу более производительного станка, который может быть применен только в условиях фабричного производства, но не имеет смысла для отдельного ремесленника, а также вспомним о том, как углубление разделения труда формирует заказ на изобретения.

С учетом всего этого я продолжаю утверждать, что в основе роста производительности лежит именно углубление разделения труда.

И даже пример с атомной энергией меня не сильно убеждает. Я мог бы согласиться с тем, что такого рода изобретения типа Б, которые попадают в ПТМ вопреки логике разделения труда, создают дополнительный источник экономического роста. Но и тут надо быть осторожнее с выводами.

Да, возможно, прямо разделение труда к созданию атомной энергетики не имеет отношения. Но вот косвенно – несомненно. Ибо рост производительности вследствие углубления разделения труда сделал возможным выделение ресурсов, необходимых для создания атомной бомбы. Да и сама возможность производства атомной бомбы все равно была обусловлена наличием достаточно развитой ПТМ. Если бы все это не имело значения, мы бы сейчас жиле в мире, где каждое государство имело бы атомную бомбу.

СССР: БЕДНОЕ ПРЕДМЕТНО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЕ МНОЖЕСТВО И СОЗДАНИЕ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ МОДЕЛИ НТП

На самом деле, у нас есть очень интересный пример попытки построить альтернативную модель научно-технического прогресса. Речь идет об СССР периода после Второй мировой войны.

Какая проблема встала перед нашей страной после 1945 года? Железный занавес. Несмотря на быстрое развитие в период индустриализации, предметно-технологическое множество советской экономики было гораздо беднее, чем ПТМ на Западе, особенно в США, которые перешли на новый уровень разделения труда. До войны это особого значения не имело – все необходимое, в том числе и для оборонных нужд можно было покупать, копировать и так далее. В годы войны помогали поставки по ленд-лизу.

После войны ситуация серьезно изменилась. США серьезно продвинулись в развитии своего ПТМ. Военные нужды сильно этому способствовали – я об этом уже говорил. Появились новые виды вооружений и системы управления ими. Переход к мирному развитию сопровождался резким ростом рынков, углублением разделения труда и быстрым ростом разнообразия ПТМ. Но свободный доступ ко всему этому был перекрыт.

При этом угроза войны была реальна. И перед Советским Союзом встала такая задача: при гораздо более бедном предметно-технологическом множестве делать то же самое (не хуже по качеству и прочим характеристикам). Естественно, речь шла в первую очередь о вооружениях. Ну да, научно-техническая разведка работала вовсю и свою лепту вносила. Но ее возможности все-таки ограничены.

Решить поставленную задачу можно было только одним способом: пытаться создавать высокоэффективные устройства, ориентированные на решение содержательных проблем (типа Б из ранее рассказанной сказки). То есть строить научно-технический прогресс по модели первого этапа (по классификации Друкера), делать упор на фундаментальные исследования.

Честно говоря, не знаю, каковы были истинные мотивы, но кампанию против «низкопоклонства перед Западом», развернутую после войны, можно рассматривать как элемент вполне осознанной стратегии. Да, есть западная наука и техника, наверное, они хороши, но они опираются на развитое и разнообразное ПТМ, которое СССР обеспечить не в состоянии. Бессмысленно копировать достижения западных ученых и работать в том же русле, что и они. Надо думать своей головой в тех условиях, которые есть. Ну а в качестве образца для подражания приводились примеры выдающихся отечественных ученых, делавших крупные открытия – то обстоятельство, что эти открытия делались в рамках глобального научного взаимодействия, оставалось за скобками.

321.jpg
Основоположник практической космонавтики Сергей Королев и один из основных идеологов советской космической программы Мстислав Келдыш

Но, конечно, одним идеологическим обеспечением поставленных целей не добьешься. Это сейчас многие думают, что достаточно выдвинуть красивый и «правильный» лозунг, заставить всех его повторять, и реальность волшебным образом изменится.

Тут нужен целый комплекс решений в разных сферах. Прежде всего – система образования. Она ориентировалась, во-первых, на фундаментальные знания, во-вторых – на умение творчески работать с этими знаниями, на отбор и воспитание «талантов». И вот эти таланты, которые, особенно в 50-е-60-е годы всячески поощрялись, как материально, так и морально, призваны были решать задачу «сделать не хуже, чем на Западе при гораздо более бедном технологическом множестве».

Далее – особая структура организации науки и техники, где в центре находилась Академия наук, то есть учреждение, ведавшее развитием фундаментальной науки. Иерархия научных учреждений: академические, отраслевые и т.д. Система планирования научно-технической деятельности и, соответственно, финансирования.

И, в общем, все это дало результаты. Мы до сих пор гордимся достижениями советской науки и техники: атомная и водородная бомба, первый спутник, первый человек в космосе, гражданские и военные самолеты. До сих пор, несмотря на два с лишним десятилетия деградации, мы еще сохраняем способность производить некоторые виды продукции на мировом или близком к нему уровнях. Хотя, конечно, эти возможности резко сократились и продолжают сокращаться, равно как и созданный в советское время технологический задел.

И сейчас многие с ностальгией вспоминают те времена, постоянно раздаются призывы восстановить советскую модель образования, советскую систему организации науки, и тогда…

Давайте посмотрим на все это с другой стороны.

СОВЕТСКАЯ МОДЕЛЬ НТП ПОРОЖДАЛА ЦЕЛЫЙ РЯД ПРОБЛЕМ,
КОТОРЫЕ СО ВРЕМЕНЕМ НЕ РАЗРЕШАЛИСЬ, А ТОЛЬКО НАКАПЛИВАЛИСЬ

Одной из самых больных проблем развития науки и техники в СССР было внедрение. Изобретателей, талантов было много, изобретений тоже, в том числе и весьма эффективных. Но в народном хозяйстве они не использовались. Их приходилось внедрять: чувствуете, сколько напряжения в этом слове. А сколько его было в самом процессе!

О проблеме внедрения писала пресса, она регулярно обсуждалась на разного рода совещаниях, вплоть до самого высокого уровня: на пленумах ЦК и съездах КПСС.

И ведь если бы речь шла только об изобретениях. Мне рассказывали такую историю про банальные кухонные гарнитуры. Все знают, что это такое: шкафчики, сушка, мойка, стол, уголок и т.д. Ничего сильно инновационного в этом нет. Так вот, в СССР они не производились, их делали, кажется, в ГДР, был страшный дефицит. И вот то ли в Министерстве торговли, то ли еще в каком-то ведомстве возникла идея, как бы мы сказали сейчас, локализовать производство кухонных гарнитуров в нашей стране. Тем более леса у нас много.

Особенность тут заключается в том, что идея не просто возникла, но и нашлись энтузиасты, которые смогли уговорить начальство, и проекту был дан ход. Так вот, первый советский кухонный гарнитур появился почти через десять лет (кажется, через девять) после того, как все согласились, что это надо сделать.

И дело здесь не только в бюрократизме. Пришлось создать две новые подотрасли, то есть выделить инвестиции, построить заводы, произвести, закупить и наладить оборудование. Еще несколько новых производств было запущено на уже существующих заводах – а у тех план, нехватка ресурсов и рабочих рук.

А ведь речь шла не о чем-то новом и неведомом. Все это производилось на Западе, и даже в социалистической Германии, так что надо было просто скопировать то, что уже было. А когда речь идет о чем-то новом? Скажем, новый станок, в котором больше половины деталей оригинальных, которые никто до сих пор не делал.

Опытный образец-то работает прекрасно, но детали для него сделали в институтских мастерских местные умельцы «на коленке». Но теперь ведь надо все это надо запускать в серию. Кто будет делать детали? Строить новые заводы? А достаточен ли объем производства, чтобы они работали эффективно? Размещать на уже действующих предприятиях? Но их мощности уже загружены под завязку плановым производством.

Кстати, вопрос о том, чтобы иметь резервные мощности, «как на Западе», тоже обсуждался, но эта идея казалась еретической. Понятно, откуда лишние мощности на Западе – там постоянные кризисы и анархия вследствие противоречия между развитием производительных сил и производственных отношений. А у нас плановое хозяйство, мощности должны работать на благо людей день и ночь (одной из непопулярных в обществе идей, призванных обеспечить «ускорение» в СССР во второй половине 80-х годов был переход на трехсменную работу). Так ведь можно договориться и до того, чтобы безработица была – в перестройку и до этого договорились.

К сожалению, я так и не смог найти документ, но помню его хорошо. Это было, наверное, постановление ЦК и Совмина. Я тогда был молодой и глупый, и я над ним смеялся. Вот, думал, какие придурки нами руководят. Сейчас понимаю, что я тогда был неправ, а дяденьки из ЦК и Совмина лучше разбирались в ситуации, и понимали, что такое предметно-технологическое множество4, хотя и выражения такого не знали.

Речь там шла, с одной стороны, о том, что надо существенно ускорить создание и внедрение принципиально новых машин и оборудования, а с другой стороны, устанавливалось, что не должны приниматься к рассмотрению изделия, более чем на 1/3 состоящие из новых деталей. Вот это сочетание: требование принципиальной новизны с «не более 1/3 новых деталей» - меня сильно тогда повеселило.

Почему требовали принципиальную новизну – понятно. За внедрение новой продукции давали премии, и обычно под видом новой продукции выпускались слегка видоизмененные старые изделия. С учетом вышесказанного понятно, что так было легче.

Но как, думал я, создать что-то принципиально новое, заранее ограничив изобретателя жесткими рамками. Для меня тогдашнего проблема внедрения была исключительно проблемой бюрократизма и неповоротливости плановой системы. Сейчас мне гораздо яснее, какие противоречия порождала советская модель научно-технического прогресса, и насколько трудно было с ними справиться.

Как вы понимаете, когда речь шла о вопросах обороны, тут все ограничения отбрасывались. Всех волновал только один вопрос: соответствует ли данное новое устройство поставленным целям, или нет. Если соответствует, то хочешь – не хочешь, приходилось создавать под него все необходимые производства, не считаясь с издержками.

Все это было, как вы понимаете, жутко дорого. Но кроме того, складывалась и соответствующая структура оборонно-промышленного комплекса, которая способствовала еще большему удорожанию продукции. Я хорошо помню, что самым распространенным упреком в адрес советской оборонки был высокий уровень монополизма. А что такое монополизм? Это значит, что производитель имеет возможность диктовать свои условия, в том числе и по уровню цен. Вообще говоря, это положение сохраняется и по сей день. Некоторое время назад шла дискуссия по поводу возможности закупки зарубежных образцов вооружений, и одним из аргументов был как раз монополизм нашего оборонно-промышленного комплекса, который задирает цены на свою продукцию выше мировых.

В пример нам ставили западные страны, в которых уровень монополизма гораздо ниже, фирмы борются за получение государственных контрактов и вынуждены снижать цены. А следовательно, и нам надо организовать конкуренцию, и тогда оборонная нагрузка на экономику уменьшится, а военные смогут получать более качественное вооружение.

Ну, что касается того, как все организовано на Западе – тут было, конечно, много иллюзий. Реальность сильно отличается от красивых теоретических моделей. Но здесь речь о другом. Монополизм советского оборонно-промышленного комплекса возник не сам по себе. То, что монополизм вреден – в Советском Союзе было хорошо известно. Работу Ленина про империализм, где говорилось о загнивании монополий, учили на всех уровнях образования, начиная со школы, чуть ли не наизусть. И где можно было, конкуренцию внедряли искусственно, вспомним те же самые авиационные КБ.

Но как не борись с монополией, сама модель научно-технического прогресса постоянно порождала ее и способствовала расширению ее масштабов. Вот мы изобрели и поставили на вооружение новый вид оружия. Для его производства нужно множество деталей, подавляющее большинство которых используется только в данном устройстве. В других видах вооружений они не используются, в гражданском секторе тоже. Про использование в гражданском секторе можно, конечно, сказать, что тут мешала секретность. Об этом тоже много говорили, но когда это ограничение ослабло, не так много оборонных наработок оказалось пригодным для использования в гражданском секторе.

Еще раз – речь идет о недостатках модели научно-технического прогресса. Нужно было, в первую очередь, думать о том, как сделать данное конкретное изделие, а не о том, как вписать его в существующую систему разделения труда, в предметно-технологическое множество. Для характеристик самого изделия это было хорошо, а вот для экономики в целом оборачивалось излишними затратами.

Размер оборонного заказа достаточно жестко определен5, сколько изделий надо будет произвести – известно. Следовательно, известно, и сколько деталей для конечного устройства надо произвести. И что, строить несколько предприятий для производства деталей, которые больше никому не нужны, только для того, чтобы организовать конкуренцию? На самом же деле, в большинстве случаев производство деталей налаживалось на самих головных предприятиях, которые превращались в малоуправляемых монстров6.

Когда их попытались переориентировать на производство гражданской продукции, то гигантский уровень накладных издержек похоронил эту затею. Не говоря уже о технических проблемах. Вообще говоря, все недостатки структуры военно-промышленного комплекса наглядно вылезли наружу, когда перед ним была поставлена задача конверсии, которую остряки назвали чем-то промежуточным между конвульсией и диверсией.

Тут мы опять-таки бездумно копировали Запад, не понимая принципиальную разницу между экономическими моделями. США было гораздо проще провести конверсию, чем нам, хотя и там проблем хватало. Но все-таки. Цифры совершенно условные, тут важно соотношение. В Америке, допустим, 80% используемых компонент бралось из совместного, военно-гражданского предметно-технологического множества. Допустим, что 10% - это сборочные мощности, еще 10% - компоненты, которые используются только в оборонном секторе.

Вот с этими последними десятью процентами действительно непонятно, что делать. То есть понятно – пытаться коммерциализовать, но результат может быть неоднозначен. С десятью процентами сборки – тоже проблемы, хотя и меньше. А по остальным восьмидесяти процентам принципиальных проблем нет, хотя, конечно, тут будет снижение рентабельности, надо искать новые рынки и т.д.

А у нас соотношение обратное. Сборка – те же 10%, еще 10% - это то, что может представлять интерес для гражданской промышленности. А 80% - это специфически военная продукция. Причем первые 20% существуют не отдельно, они «погружены» в эти 80%. То есть, предприятие перестает использовать 80% мощностей, и должно на оставшихся двадцати процентах обеспечить какую-то эффективность. И что тогда сетовать на высокий уровень накладных расходов на наших, скажем, машиностроительных предприятиях?

Понятно, почему конверсию было принято сравнивать с диверсией, и до сих пор руководители оборонных предприятий произносят это слово с содроганием.

В гражданской промышленности, как нетрудно догадаться, избыточные издержки не допускались. Впрочем, там и занавес был не такой плотный. Поэтому гражданский сектор, там, где вставал вопрос о новых продуктах, ориентировался на западное предметно-технологическое множество, на импорт оборудования (вспомним тот же многострадальный ныне АВТОВАЗ). Потом выяснялось, что если мы закупаем оборудование, то надо и сырье закупать, но пока цены на энергоносители были велики, все это как-то могло работать.

СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗДЕРЖКИ СОВЕТСКОЙ МОДЕЛИ НТП.
КАК СССР СОЗДАВАЛ СВОИХ МОГИЛЬЩИКОВ

Но у работавшей в СССР модели научно-технического прогресса были и другие, не столько экономические, сколько социальные издержки. Они менее бросаются в глаза, но их разрушительная роль, в конечном счете, оказалась огромной.

Чтобы понять их природу, давайте опять на условном примере сравним ситуацию в СССР и в США. В 80-е годы приводились такие цифры – я не знаю, как они считались, но это и не очень важно: якобы, и у нас и у них насчитывалось по 4 миллиона научно-технических работников. Я сейчас не очень понимаю, как такие цифры вообще можно получить, учитывая практически полную несравнимость институциональных структур, но давайте будем пользоваться ими.

Понятно, и любому, кто работал в научно-технической сфере, это совершенно очевидно, что далеко не все эти 4 миллиона в СССР были талантами. Да, таланты искали, таланты воспитывали, таланты поощряли – но сделать всех талантами невозможно. Во многом это лотерея.

Но, предположим, что благодаря всем усилиям, удалось добиться, чтобы из этих четырех миллионов у нас было 50 тысяч настоящих талантов. Это очень много, но нам много и требовалось.

А что в США? Там, конечно, тоже были какие-то элементы поиска отбора и воспитания талантов, особенно после того, как они стали проигрывать гонку в космосе. Но речь идет именно об элементах, а не о всеобъемлющей системе. Образование было ориентировано на то, чтобы сформировать «крепкого» специалиста, а вот выбор идти или не идти по пути таланта предоставлялся самим людям.

В сущности, в этом и заключается суть многоступенчатого образования, которое мы сейчас пытаемся копировать, порой с анекдотическими последствиями. Ты можешь учиться 4 года – и становишься специалистом, который сразу может пойти работать и приносить пользу. Никто не говорит тебе, что ты должен быть талантом, да ты и не претендуешь на это. Достаточно того, что ты потратил время и силы на обучение, и благодаря этому имеешь возможность претендовать на более высокий уровень заработной платы, чем те, кто образование не получил. Все в рамках теории человеческого капитала в ее классическом виде7. Но если человек вдруг понял, что у него есть потенциал добиться большего, иными словами, он претендует на положение таланта, он может продолжить учебу, но тут уж он принимает на себя и все возможные риски. Хотя на этом этапе такой выбор и может поощряться, если человек с точки зрения окружающих действительно демонстрирует признаки таланта.

Допустим, что в результате в США из четырех миллионов научно-технических работников одна тысяча – это таланты. То есть в 50 раз меньше, чем в СССР.

Мало? А это как посмотреть. На самом деле, научно-технический прогресс в США может идти достаточно долго, даже в том случае, если талантов вообще не будет. Его будут делать «крепкие» специалисты. Ведь чему их учат, и в чем заключается их работа? Их учат работать с предметно-технологическим множеством. Они должны хорошо знать свой сегмент этого множества, и когда возникает проблема, найти наилучший способ ее решения с использованием уже имеющихся возможностей, в том числе и путем создания комбинаций в рамках своего сегмента. Эти новые комбинации добавляются в ПТМ, и могут становиться основой новых комбинаций и так далее.

Есть любопытный пример с открытием высокотемпературной сверхпроводимости. «Высокотемпературной» здесь громкое слово, речь шла о том, чтобы получить сверхпроводимость не при температуре жидкого гелия, а при температуре хотя бы жидкого азота. С тех пор, как само явление сверхпроводимости было открыто, многие ученые мечтали о том, чтобы получить этот эффект при более высоких температурах. Строили теории, проводили исследования.

И вот во второй половине 80-х годов прошлого столетия был открыт материал, в котором сверхпроводимость наблюдалась при более высоких температурах, чем температура жидкого гелия.

Но смотрите, как было совершено это открытие. Уже упомянутая нами IBM в свое время создала лабораторию, задачей которой была проверка создаваемых химиками новых веществ и материалов на физические свойства. Теплопроводность, электропроводность и так далее. В том числе и сверхпроводимость. В лаборатории было собрано все необходимое для этого оборудование. Цель создания такой лаборатории была понятна: вдруг что-то пригодится в компьютерной технике. И химики всего мира направляли образцы для анализа именно туда, поскольку иметь такой набор оборудования очень дорого, а надо же знать, что именно ты создал и какие у него свойства.

И вот в ходе вполне себе рутинной, в соответствии с протоколом, проверки одного из новых веществ выяснилось, что оно обладает свойством высокотемпературной сверхпроводимости. Открывателям тут же дали Нобелевскую премию по физике – и это понятно. Еще раз повторю: это была мечта нескольких поколений физиков всего мира, и вот она исполнилась.

Но были и вопросы. Получилось, что престижнейшая из премий была вручена людям, которые просто выполняли свои служебные обязанности. Не пытались что-то сами придумать, а просто изо дня в день делали одну и ту же работу.

А тут еще выяснилось, что за некоторое время для этого один советский физик опубликовал статью, в которой на основе своих теоретических изысканий предсказал, что как раз в материалах этого типа, вероятно, может наблюдаться искомый эффект. Проверить свое утверждение он не мог: у него не было ни возможностей делать эти материалы, ни проверять их на сверхпроводимость.

Как тогда говорили, ему удалось совершить научный подвиг по-советски. Он даже сумел добиться, чтобы соответствующие исследования были включены в план на следующую пятилетку, и даже деньги обещали выделить. Но швейцарская лаборатория успела раньше, хотя ничего подобного никто не предполагал, и статью эту ее сотрудники не читали.

Тогда СССР даже затеял небольшой скандал, настаивая на включении советского ученого в число получателей Нобелевской премии. Но ничего не вышло. И тоже вроде бы логика в этом была. Результат-то вот он, налицо, а разного рода гипотезы и предположения – это все журавль в небе. Это все теории…

Кстати говоря, несколько лет назад подобная история повторилась, только уже в биологии. Там речь шла о совсем давней, еще 60-х годов публикации с предсказанием некоторого явления, которое было подтверждено только совсем недавно. Тогда, в 60-х годах это была просто игра ума: не существовало технических возможностей проверить, верна гипотеза или нет, ни у нас, ни на Западе. За это время ПТМ развилось настолько, что это стало возможным.

И опять-таки, никто из открывателей никакой статьи не читал, что естественно, и вообще получили упомянутый эффект как побочный результат совсем другого исследования. Молодцы, заметили, задумались и получили результат. Но вот кого считать изобретателем? Так что, как видим, вполне себе фундаментальные открытия могут делаться в ходе рутинной работы с ПТМ.

Таланты, конечно, тоже полезны8. Они могут либо создавать новые, уникальные комбинации элементов ПТМ из разных секторов, либо придумывать что-то принципиально новое. При этом каждый разработанный ими новый элемент ПТМ немедленно поступает в распоряжение 3 миллионов 999 тысяч крепких специалистов, которые сразу же начинают использовать его в своей деятельности, строя новые комбинации.

А теперь вернемся к СССР. Про 50 тысяч работников научно-технической сферы мы понимаем, кто они такие. А что мы можем сказать про остальных 3950 тысяч работников? Как их назвать?

А они «неталанты». То есть, с точки зрения существующей системы образования, мотивации, пропаганды они - неудачники.

Понимаете, если бы могли взять человека в подростковом возрасте, посмотреть на него и сказать: вот из него наверняка получится талант, то эти 3950 тысяч человек были бы не нужны. Им бы сказали – незачем тратить государственные деньги на ваше образование, идите на заводы, там рабочих рук не хватает. Но это невозможно. Потому что мы имеем дело с очень тонкой и зыбкой материей9.

Это вероятностное явление. Если нам надо много талантов, мы должны взять достаточно большую генеральную совокупность, а уже из нее в результате некоей целенаправленной, но все равно случайной процедуры мы получим некоторое количество талантов. СССР и США отличаются процедурой выборки – поэтому и такие разные результаты (приведенные мною условные данные вовсе не свидетельствуют о том, что я считаю американцев в 50 раз более глупыми, чем советских).

Если провести аналогию с добычей сырья («поэзия – та же добыча радия»), то в СССР из руды получалось гораздо больше особо ценной компоненты, но все остальное шло в отвалы. В США – вся масса руды применялась с пользой, хотя процент извлечения ценной компоненты был существенно меньше.

Но в нашем случае речь ведь идет не об отвалах мертвой породы, которые, впрочем, тоже не очень полезны, поскольку загрязняют окружающую среду. Речь идет о живых людях. Их учили в предположении, что они станут талантами, а они ими не стали. Их не учили, что делать, если они окажутся неталантами.

Большинство этих людей никогда в жизни не могли признаться себе и окружающим, что они неталанты, неудачники. Сами себя они оценивали как таланты, которым просто не повезло. Их не заметили, не оценили, не поручили дело, в котором они бы себя обязательно проявили. И они будут искать все возможные способы, чтобы доказать другим, что они таланты. Не удается на работе – тогда за пределами работы. Ну, хотя бы в клубе самодеятельной песни. Или в «талантливом» образе жизни, который в основном сводился к следованию различным модным интеллектуальным течениям: йога, восточная мистика, поэзия и прочая литература, походы, кухонные посиделки с разговорами о «высоком» и прочее, и прочее, и прочее.

Тех, кто официально признан талантом, они признавать не намерены. Они считают, что тем повезло, что они выдвинулись не благодаря своему таланту, а благодаря связям, родству, умению понравиться начальству. Увы, подозрения не всегда беспочвенные, такого рода примеры всегда можно подыскать – и они укрепляли «неталантов» в убеждении своей правоты.

Если в США талант всегда мог рассчитывать на 3 миллиона 999 тысяч крепких специалистов, от которых он мог получить помощь в своей работе: подержать инструмент, собрать и обработать информацию, провести рутинные расчеты или серию однообразных экспериментов - то в СССР талант все должен был делать сам. 3 миллиона 950 тысяч неталантов считали ниже своего достоинства помогать своим «более удачливым» коллегам. У них были собственные идеи и проекты, которые, как они надеялись, рано или поздно докажут их состоятельность как талантов.

Так что эффективность работы таланта в разных системах отличалась разительно. Чтобы обеспечить талантам возможность поддержки их усилий, в СССР пошли по пути наделения их административными полномочиями. Под них создавались институты, в которых они становились директорами. В реальности же такие решения через некоторое время приводили к обратному эффекту. Не буду сейчас углубляться в эту тему. Каждый может путем несложных логических операций воссоздать тот широкий спектр негативных следствий, который сопровождал такую стратегию.

Если бы негативные последствия, порождаемые советской моделью НТП, ограничивались только научно-технической сферой, это было еще полбеды. Но они затрагивали общественно-политическую сферу в целом.

Еще раз повторю: система постоянно и во все более широких масштабах порождала неудачников, людей, которые с точки зрения существовавших в обществе критериев не состоялись. Причем речь идет не о людях, подводящих итог своей жизни и размышляющих об упущенных возможностях, копаясь на даче. Речь идет о людях, находящихся в расцвете сил, которые в какой-то момент понимали, что они уже ничего изменить в своей судьбе не могут. Речь, напомню, идет о миллионах людей, и их число постоянно росло.

Естественно, что смириться с таким положением дел большинство из них не хотело и не могло. Им надо было кого-то обвинить, и они обвиняли в этом общественное устройство. На активный протест решались немногие, но общий уровень недовольства нарастал. И просто в меру роста численности этой группы, ощущавшей себя отдельной социальной стратой. И в меру усиления административных элементов в организации той сферы деятельности, в которой они были заняты. При этом недовольство усилением администрирования в научно-технической сфере легко перекидывалось на административную, или, как, начиная с некоторого момента, стало принято говорить, административно-командную систему в целом.

При этом существовал и был доступен для наблюдения, пусть и отрывочного, образец для сравнения. Я об этом уже говорил в одной из предыдущих лекций. Только тогда речь шла только об уровне доходов, сейчас, я надеюсь, вы поняли, что речь шла о чем-то гораздо большем и более фундаментальным.

Опять-таки, на ситуацию на Западе смотрели сквозь призму того, как была устроена научно-техническая сфера в СССР. И оценивали ее исходя из советских критериев. Если исходить из этих критериев, то, конечно, любой случайно выбранный специалист в СССР был «умнее» любого своего американского коллеги. В то же время, если любой американский специалист ощущал себя состоявшимся в жизни человеком, советский специалист находился под гнетом комплекса неполноценности. Он чувствовал себя неудачником. Многим казалось, что дело тут только в уровне оплаты труда – и этот «денежный» фетишизм проявился в конце 80-х годов очень наглядно. Да и до сих пор, насколько я могу судить, он продолжает отравлять сознание интеллектуального класса, хотя и в других формах.

Не буду сейчас обсуждать вопрос об истоках и причинах такого явления, как перестройка. Но как только политический и идеологический контроль в советском обществе немного ослаб, миллионы людей с энтузиазмом бросились в приоткрывшуюся щель, посчитав, что получили свой шанс изменить свою судьбу. Это было меньшинство, но это было говорящее меньшинство – те, кто умел сформулировать и выразить хоть каким-то образом свои ощущения и мысли. Эти люди не просто расширили изначальную щель – они снесли и дверь, и стены, и все здание.

Ну, и как всегда положено в таких случаях, когда ты проявляешь деятельную активность, не подкрепленную адекватной мыслительной активностью, эти люди стали едва ли не главными жертвами своих собственных действий. И это продолжается по сей день10.

Так что, как мы видим, советская модель НТП при всей своей привлекательности и обаянии, которые она сохраняет до сих пор, сопровождалась менее заметными, но при этом гигантскими издержками как в самой научно-технической сфере, так и в общественной жизни (причем часть этих издержек до сих пор рассматривается в качестве составной части позитивного мифа). Да, у советской модели были достижения, которыми можно гордиться и плодами которых в некоторых сферах мы пользуемся до сих пор. Но разрушительный потенциал воспроизводства этой модели в конце концов перевесил.

КАК И ПОЧЕМУ США СТАЛИ ЦЕНТРОМ СОВРЕМЕННОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Мы все знаем, что сегодня центром капиталистической экономики являются США, а мировой валютой – американский доллар. Все к этому настолько привыкли, что уже трудно представить себе, что могло бы быть иначе.

Конечное, многие помнят, хотя бы со школьных времен, ну, или узнали из этой лекции, что в 19-м веке центром мировой капиталистической системы была Великобритания, а мировой валютой – английский фунт. Есть распространенное мнение, согласно которому США перехватили первенство у Англии, «отсидевшись за океаном» во время Первой мировой войны, и нажившись на кредитах и поставках оружия обеим сторонам. Проблема с этой версией заключается в том, что США стали ведущей экономической державой мира еще до начала мировой войны. Просто тогда многим это было еще непонятно, особенно в Европе, а вот после окончания войны стало очевидным, хотя не всем и не до конца, а окончательное осознание этого факта наступило лишь после второй мировой войны.

У нелюбителей Америки есть еще множество других объяснений такого же толка, но к научному анализу все они не имеют никакого отношения, так что я их рассматривать не буду.

Если же подойти с научной точки зрения, то перед нами, на самом деле, стоит весьма серьезная проблема. После того, как в Англии произошла промышленная революция, ничто, казалось бы, не мешало ей оставаться центром мировой капиталистической системы на веки вечные.

С точки зрения вульгарной неокономики, казалось бы, ответ лежит на поверхности. В США больше населения, поэтому они смогли организовать более глубокое разделение труда, благодаря этому повысилась производительность, и Штаты смогли обойти Великобританию.

Это то, чего я больше всего опасаюсь, когда рассказываю про неокономику. «Разделение труда» - не лозунг, и не универсальная отмычка, позволяющая запросто решать любую проблему. Это не «фактор» в том смысле, как это понимается в современных экономических исследованиях, когда сопоставляются ряды показателей и делается вывод о том, что один из них определяет значение другого (других). Когда мы говорим об экономике, то речь идет всегда о сложных комплексных процессах, в которых разделение труда – важная, но далеко не единственная составляющая. Но которую всегда необходимо учитывать.

Когда я читал книгу Дж. Арриги «Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени» - это было давно, но идея про роль разделения труда у меня уже была, -мне тоже поначалу казалось, что перемещение центра капиталистического мира из все меньших по размеру экономик во все большие объясняется только этим фактором. Но более тщательный анализ показал, что это не так.

Перемещение центра капиталистического мира, а на самом деле, центра концентрации финансового сектора из городов-государств Северной Италии в Голландию, а потом в Англию было связано преимущественно с соображениями безопасности. Экономические соображения, связанные с численностью населения страны тоже можно найти: опора на узкий рынок труда способствует быстрому росту издержек финансового сектора на данной территории, и появляется интерес перенести эти издержки туда, где их можно снизить. Тем самым создаются предпосылки для углубления разделения труда, но само оно не является движущим мотивом.

А вот после того, как в Англии произошла промышленная революция, объяснить, почему центр капиталистической экономики совершил еще один переезд, трудно. Конечно, можно говорить о возможности «отсидеться за океанами», но, в общем, и в Англии финансовый сектор всегда неплохо себя чувствовал. В конце концов, была еще Канада. Итак, почему же США?

Да, в Америке было создано более глубокое разделение труда, но вовсе не потому, что там тупо было больше населения. Большое население – это необходимое условие, но не достаточное.

Если говорить о численности населения, то в период, когда Америка становилась мировым экономическим лидером, ее преимущество в численности перед Англией было не столь уж и значительным. В 1870 году 40 миллионов против 26, спустя 30 лет 70 миллионов против 37.5. Ну да, почти в два раза больше, но ведь и плотность населения в разы меньше.

Да и не с одной только Великобританией надо сравнивать. А Голландия, Бельгия, Франция, которые к тому времени уже встали на путь индустриального развития во многом за счет английских капиталов. Я не говорю про Германию, Австро-Венгрию и страны Центральной и Восточной Европы, которые находились в зоне их влияния – но тут все равно английский капитал играл значительную роль. А Британская империя, которая как раз в этот период достигла пика своего расширения? Да и в России, которая, хотя и позже, но все-таки вступила на путь индустриализации, населения было гораздо больше.

О взаимосвязи уровня разделения труда и численности населения мы можем говорить в том случае, когда речь идет об изолированных воспроизводственных контурах. Но в то время об этом не могло быть и речи: все работали в рамках единого мирового рынка.

США взаимодействовали с Англией так же, как и все прочие страны, включавшиеся в промышленную революцию. Сначала поставки сырья (в случае США это был, прежде всего, хлопок), затем инвестиционное взаимодействие, в ходе которого элементы английской системы разделения труда механически перемещались на американскую территорию. Речь шла о копировании, а не о чем-то принципиально новом.

Конечно, страны, которые включались в промышленную революцию позже, имели определенные преимущества. Развитие в Англии шло бурно. Размеры вновь образуемых фирм и мощности используемых машин постоянно росли, однако при этом более мелкие фирмы еще продолжали существовать, ориентируясь на свои локальные рынки, неинтересные для вновь создаваемых крупных фирм, нацеленных уже на глобальный рынок. Предприятия же, создаваемые в других странах, сразу создавались как современные крупные производства, максимально эффективные для своего времени.

Так что в среднем эффективность промышленного сектора в новых странах была выше, чем в Англии. Этим объясняется относительный упадок Великобритании к концу 19-го века сравнительно и с США, и с Германией11. Но речь, опять-таки, не идет о более высоком уровне разделения труда.

ОСОБЕННОСТЬ США: ВЫСОКИЕ РЕАЛЬНЫЕ ДОХОДЫ ПРИ НИЗКОМ УРОВНЕ ИХ МОНЕТИЗАЦИИ

Так почему же так получилось, что в США смог сформироваться более высокий уровень разделения труда? Ответ может показаться странным – просто повезло. Случайно так получилось, что несколько различных экономических процессов удачно совпали во времени и пространстве. Другое дело, что сами эти процессы были вполне закономерными.

Начать надо, пожалуй, с уровня реальных доходов. В 1842 году Чарльз Диккенс вернулся в Англию из поездки в Америку и ошарашил своих читателей сообщением о том, что американцы «трижды в день наспех проглатывают в большом количестве животную пищу»12. Изумление вызвала не скорость поглощения пищи, а ее состав. Для Англии того времени это выглядело фантастикой вроде рассказов 17-18 веков о несметных богатствах Востока. Как раз в то время после ряда неурожайных лет цена

хлеба возросла вдвое и множество людей просто голодали. Не о мясе, масле, твороге и молоке они мечтали, а о куске хлеба.

Понятно, откуда был такой контраст. В Англии действовали «хлебные законы» (они были отменены только спустя 4 года), практически запретительные для ввоза зерна из-за границы. При этом растущее промышленное население нуждалось в продовольствии, и в оборот вовлекались малоплодородные участки земли, издержки на которых и определяли стоимость хлеба, которая постоянно росла. В результате реальные доходы подавляющего большинства населения были низки.

В Америке же, где «где еще не заселены и не расчищены миллионы акров земли»13, имелась возможность пользоваться естественным плодородием земли, ведя хозяйство на наиболее эффективных участках. Земли было много, практически каждый мог взять себе участок подходящего размера и вести на нем продуктивное хозяйство.

Англия в среднем была гораздо богаче, чем Америка, но в Англии основная масса населения была беднее, чем основная масса американцев. В первом томе «Капитала» К.Маркса есть 25-я, последняя глава, которую обычно никто не читает, но которая имеет самое непосредственное отношение к рассматриваемой нами теме. Нам тут не очень важны размышления самого Маркса, сколько тот источник, на который он опирается – это книга Э.Уэйкфилда «Англия и Америка», изданная в 1833 году.

С точки зрения Уэйкфилда основной проблемой Америки является отсутствие условий для формирования полноценного рынка труда, аналогичного английскому: «сомнительно, принадлежит ли в северных штатах Американского союза хотя бы десятая доля населения к категории наемных рабочих… В Англии … большая часть народа состоит из наемных рабочих».

При этом если кто-то и готов работать по найму, то уровень его притязаний на доход гораздо выше, чем в бывшей метрополии: «Где земля очень дешева и все люди свободны, где каждый может по своему желанию получить участок земли для самого себя, там труд не только очень дорог, если принять во внимание долю, получаемую рабочим из его продукта, но там и вообще трудно получить комбинированный труд за какую бы то ни было цену».

Итак, у основной массы потребителей в США реальный доход был выше, чем в Великобритании, при этом номинальные (денежные) доходы были ниже. Об этом свидетельствует следующая зарисовка с натуры: «Свободные американцы, которые сами обрабатывают землю, занимаются в то же время и многими другими работами. Сами они обыкновенно изготовляют часть необходимой для них мебели и орудий. Они нередко строят дома для себя и доставляют продукты своей собственной промышленности на самые отдалённые рынки. Они одновременно прядильщики и ткачи, они изготовляют мыло и свечи, обувь и одежду для своего собственного потребления. В Америке земледелие часто является побочным промыслом кузнеца, мельника или лавочника».

Те, кто сумел что-то извлечь из предыдущих лекций, сразу же увидит в этом описании неразвитость разделения труда вследствие недостатка денег в экономической системе: как общего, так и в финансовом секторе. Индивидуальные производители

вынуждены делать все необходимое для собственных нужд не по собственной прихоти, а потому, что не могут всего этого купить. А купить они не могут, потому что им некому продать излишки продукции от их основного вида деятельности (обычно – сельского хозяйства), потому что у потенциальных покупателей опять-таки нет денег.

Начатки разделения труда в этой системе присутствуют: есть профессии кузнеца и мельника, но представителям этой профессии приходится одновременно заниматься и сельским хозяйством, поскольку их заработка не хватает на то, чтобы обеспечить себе существование за счет профессиональной деятельности. Рынок, на котором они действуют, крайне узок, и эта узость определялась не столько отсутствием людей, сколько отсутствием денег.

Разница между реальными и номинальными доходами проявлялось только тогда, когда речь заходила о найме рабочей силы. Тогда работник просил полную денежную оценку реального потребления, на которое он ориентировался, и эта цена часто оказывалась неприемлемой для работодателя, о чем и повествует нам Уэйкфилд.

МОНЕТИЗАЦИЯ ДОХОДОВ И УВЕЛИЧЕНИЕ УРОВНЯ РАЗДЕЛЕНИЯ ТРУДА.
АМЕРИКА ОБХОДИТ ВЕЛИКОБРИТАНИЮ

Конечно, рано или поздно ситуация в Штатах должна была измениться. По мере роста численности населения, как за счет естественного прироста, так и за счет миграционного, пришлось бы вовлекать в оборот все менее плодородные земли. Естественное плодородие на уже эксплуатируемых землях снизилось бы и, чтобы получать те же самые урожаи, пришлось бы увеличивать издержки. В общем, тот же самый мальтузианский цикл. Реальные доходы основной массы населения начали бы снижаться, и еще неизвестно, в какую категорию государств попали бы США: в развитые, однако при сохранении доминирующей роли Англии, или в развивающиеся. Последнее, конечно, маловероятно, хотя посмотрим на Бразилию, но роль большого сырьевого придатка с более-менее сбалансированной экономикой вроде Канады или Австралии – почему бы и нет?

Для США вопрос заключался в том, как будут соотноситься два тренда. Первый – это снижение уровня реальных доходов под действием мальтузианского цикла, подправленного активной иммиграцией. И второй – как быстро будет идти процесс монетизации экономики, то есть подтягивание номинальных доходов к реальным. Нас в данном случае интересует второй тренд.

Деньги в американскую экономику долгое время поступали за счет экспорта сырья, в первую очередь хлопка. Основным потребителем была Великобритания. США, как и все прочие страны этой эпохи, строили «ловушку для денег», способствуя тому, чтобы они задерживались на территории страны. Америка отгораживалась от мирового рынка высокими тарифами, руководствуясь идеями А.Гамильтона14, первого министра финансов

США. Эти идеи, кстати говоря, пришлись по вкусу Фридриху Листу, долгое время жившему в Америке, и были использованы в его известной книге «Национальная система политической экономии» (1841 год), без упоминания которой не обходится сегодня ни одно рассуждение сторонников протекционистской политики. Я не буду сейчас подробно останавливаться на том, почему с точки зрения неокономики суждения обоих авторов выглядят однобокими. Кто хочет, может сам над этим подумать. Не буду я и углубляться в историю политической борьбы и противоречий внутри США по поводу тарифной политики. Она хорошо описана во множестве других книг.

Главное, что нас в данном случае интересует – это то, что принятые меры способствовали быстрой монетизации американской экономики. Помогло и быстрое развитие инфраструктуры: сначала строительство канала Эри, а потом и сети железных дорог. Много выиграла Америка и от отмены «хлебных законов» в Великобритании. Калифорнийская золотая лихорадка добавила драгоценных металлов внутриамериканскому рынку.

Номинальные доходы стали сближаться с реальными, при этом реальные доходы все еще оставались на достаточно высоком уровне. США стали привлекательным рынком для промышленно развитой Великобритании, но были закрыты высокими таможенными пошлинами. В Америку потоком хлынули английские инвестиции, что способствовало ускорению монетизации американской экономики.

Однако в отличие от других стран, которые развивались по аналогичной схеме, в США был не только обширный и богатый внутренний рынок, но и более высокая, чем в Англии стоимость труда. Судя по всему, выгоды от торговли внутри Америки перекрывали потери, связанные с высокой стоимостью рабочей силы. Но при этом существовали сильные стимулы для того, чтобы снижать трудоемкость производимой продукции за счет более глубокого разделения труда.

Дж.Гобсон, автор книги «Эволюция современного капитализма» (1894), описывал это так. «Давление высокой заработной платы есть более могущественная сила и энергичнее влечет к применению усовершенствованных машин. В текстильной, равно как и в железной индустрии Соединенные Штаты представляют собой пример фабрик, стоящих гораздо выше английских.

Некоторые процессы снования и разматывания (warping and winding) делаются машинами в Америке и руками в Англии. Приготовление цепей и гвоздей, при которых работает много женщин в южном Стаффордшире и Ворчестершире, исполняется в Америке дешевле машинами».

Снижение трудоемкости производимой продукции, опиравшееся на обширный15 и богатый американский рынок позволило удешевить продукцию по сравнению с английской. И это притом, что стоимость рабочей силы оставалась относительно высокой. Американские товары на мировом рынке стали более конкурентоспособными, чем английские, и начали вытеснять их с мирового рынка. Это были не только традиционные товары, но и новые.

Например, автомобили. В Европе с ее низким уровнем доходов подавляющей части населения автомобильный рынок был узок и не позволял организовать разделение труда, достаточное для того, чтобы снизить издержки настолько, чтобы автомобиль стал доступен широкому потребителю, несмотря на низкую стоимость рабочей силы. В Штатах это сделать удалось, и началось завоевание европейского рынка. Автомобили с тех пор завоевали весь мир.

А Америка стала центром мировой экономической системы.

Справка

Олег Вадимович Григорьев — государственный советник первого класса, учредитель и научный руководитель научно-исследовательского центра Олега Григорьева «Неокономика».

Окончил экономический факультет МГУ по специальности «экономическая кибернетика».
1982 - 1989 — научный сотрудник Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) АН СССР.

В 1990-е занимал различные должности в структурах законодательной и исполнительной власти, был заместителем руководителя аппарата комитета Госдумы РФ по экономической политике, начальником отдела экономического управления администрации президента РФ.

В начале века директор НИЦ «Экобезопасность» Госкомприроды России, замдиректора Российского института радионавигации и времени, работал в качестве независимого эксперта по системам государственного и муниципального управления.

2008 - 2011 — старший экономист компании экспертного консультирования «Неокон». Один из соавторов — совместно с Михаилом Хазиным — теории современного экономического кризиса.

С октября 2011 — научный руководитель научно-исследовательского центра Григорьева «Неокономика».

1Вспомните наше более ранее замечание про силачей.
2Тут еще возникает большая неопределенность, связанная с понятием технологии, то есть последовательности взаимных перемещений сырья и природных сил. Все зависит от того, как мы технологию описываем и детализируем. Но это сложный, и с точки зрения стоящих перед нами сейчас задач, метафизический вопрос, так что не будем на нем заострять внимание.
3Напомню, что оборудование существует не просто так, а потому, что на нем производится другая продукция, уже востребованная рынком. А создавать новое оборудование для одной, пусть и очень полезной вещи с ограниченной сферой применения, не имея представления о том, будут ли перспективы ее распространения на другие сферы использования, нецелесообразно. А если у нас эта вещь не производится и не присутствует в ПТМ, то и перспектив технологического развития на ее основе быть не может.
4В поисках уже упомянутого документа наткнулся на другой (а может быть тот же самый, только с изъятиями), выдержку их которого не могу не привести:
«Министерствам и ведомствам СССР - головным (ведущим) по видам продукции машиностроения, имеющей важнейшее народнохозяйственное значение, разработать с учетом указанных основных направлений и представить до 1 июля 1985 г. на утверждение в Госплан СССР, Государственный комитет СССР по науке и технике и Государственный комитет СССР по стандартам программы унификации и специализации производства указанной продукции машиностроения на 1986 - 1990 годы и на период до 2000 года, предусмотрев в них мероприятия, направленные:
- на оптимизацию типоразмеров машин, оборудования и приборов и разработку на этой основе унифицированных блочно - модульных и базовых конструкций;
- на существенное увеличение выпуска унифицированных изделий в общем объеме производства продукции машиностроения». (Постановление ЦК КПСС и СМ СССР от 18.08.1983 «О мерах по ускорению научно-технического прогресса в народном хозяйстве»).
Как нетрудно понять, в СССР хорошо понимали, что такое предметно-технологическое множество и как с ним надо практически работать.
5Впрочем, военно-промышленный комплекс, в том числе и по чисто экономическим соображениям, пытался навязать увеличение объемов оборонного заказа – отсюда и не мыслимое количество танков и другой техники, боеприпасов, которые остались в наследство Российской Федерации. Что-то удалось продать за границу. При этом в оборонном секторе в 90-е годы случился провал – им никто ничего не заказывал, потому что всего и так было много.
6Перечтите еще раз выдержку из постановления ЦК КПСС и СМ СССР. Там об этом прямым текстом говорится – найдите слово специализация. То есть речь шла о том, чтобы выявить на разных предприятиях похожие технологические звенья и централизовать соответствующее производство на специализированных предприятиях. Это не борьба с монополизмом, но попытка повысить прозрачность создаваемых монополий и взять издержки под контроль.
7Все это относится к периоду 60-х-80-х годов. Сейчас в США все не так ясно и прозрачно.
8 Я здесь не говорю о том, что США всегда имели возможность привлекать таланты из-за границы. После развала СССР они получили в свое распоряжение значимый источник «талантов», людей, имеющих хорошее фундаментальное образование и ориентированных на создание принципиально нового. Естественно, они широко черпали необходимые ресурсы из этого источника.
9«Всякий талант неизъясним». А.С.Пушкин.
10Написано уже после реорганизации, а фактически ликвидации Российской академии наук.
11Англия еще и совершила серьезную ошибку, введя запрет на экспорт многих видов оборудования. Оборудование все равно вывозилось, копировалось. В странах-конкурентах создавалось собственное станкостроение, воспитывались собственные инженерные кадры. В результате, когда в 1842 году запрет был снят, Англия не смогла в полной мере извлечь выгоды из специализации на производстве оборудования для остального мира.
12Цитируется по С.Назар. «Путь к великой цели. История одной экономической идеи». М.:Corpus, 2013.
13Там же.
14«Превосходство, которым издавна обладают государства, заботливо доводившие до совершенства ту или иную отрасль промышленности, представляет собой грозное препятствие … для учреждения той же отрасли в стране, где она прежде не существовала. Поддерживать конкуренцию на равных условиях между недавно созданной промышленностью одной страны и зрелой промышленностью другой, как по ценам, так и по качеству, в большинстве случаев нецелесообразно. По необходимости разница в условиях должна быть значительной, ведь, чтобы не дать сопернику добиться успеха, потребна чрезвычайная помощь и защита государства». А.Гамильтон «Доклад о мануфактурах».
15Все-таки фактор численности населения сыграл свою роль.